Рассказы умерших

Рассказы умерших
Александр Макушенко

Краткий опрос некоторых скучных личностей завершился тем, что книга была написана вовремя и с переменным успехом. Некромантия в практическом проявлении. Книга содержит нецензурную брань.

Рассказы умерших

Александр Макушенко

© Александр Макушенко, 2020

ISBN 978-5-4498-9559-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Солнцелитие света

Александр Свиридов – вот мое имя на Небе, куда меня поселили. Это было давно и меня мне не Александр, а Алекс. Это имя Торгового Флота, в котором меня упоковечили, как самого преданного работника Советского Союза, коим я и являюсь до сих пор. Это преданная нация, и тем не менее, есть смысл в том, чтобы рассказать о нем иначе, чем те, что о нем смыслят все то, что о нем пишут в интернетах и в газете по имени Правда. Правды там нет и близко, чего бы там не было описано в статьях, хоть было интересно полистать.

И было на Небе то, что меня заинтересовало. Я однажды поднял свои очи к звездам и вечно бы мечтал, если бы на судно не взошел кок и не позвал меня ужинать. И так было всегда, когда он меня звал на ужин после того, как взобрался на борт. Это был и ужин и вечер на двоих, троих, а то иной раз и на пятерых, не считая меня. Это был малярщик (как мы его называли в шутку между собой, естественно, иначе бы он обиделся), и он был свят в своих глазах, когда он красил судно «за так», между тем, как просто покататься с нами на берег иного судна и просто побродить по свету.

Он назойлив, пишет себе статью в интернете и предлагает встать за штурвал самому коку. Ой, как его там, интернет… Тогда же интернета не было. Он просо писал статью домой, после того, как его отчислили из вуза за спешку и успеваемость, как ему говорили. На самом деле, он был политический, как он сказал однажды, после того, как я ему предложил покурить трубку, а он вежливо отказался и бросил ее в море, гад. «Покурил и бросил», сказал он мне, продолжив курить свой табак, свернутый в сигарету из табака и махорки. Вообще, это был грех, в точки зрения морского капитана морского пошиба, и вообще морского.

Он был гад во всех смыслах. Он выбросил трубку в море, причитая, что это не табак, и не махорка, а чертов гашиш, что подмешивали мне немного мои «капитаны», подчиненные мне и вполне сносно обходившиеся той самой махоркой, что приходилась мне братом, а не сестрой. Я бы подумал, что нет иного выхода, как бросить его в море, искать ту самую трубку, что он отправил к Нептуну… Но нет, он согласился искать трубку иного мира. Что он имел в виду я не знал, но он достал крошечную Библию, что держал в руке незаметно, пряча за карманом куртки.

И вот, что он зачитал: «Затем он сказал мне: «Сбылись! Я Альфа и Омега, начало и конец. Всякому, кто испытывает жажду, я дам испить из источника воды жизни даром». И он спросил: «точно ли ты следуешь тому, чтобы испить воду жизни даром?». Я спросил, «что ты имеешь в виду?» и он ответил примерно следующее:

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, но это было пристойное начинание того, что называется «морским изучением библии». И это было правильно в глазах Бога и всего святого, что он сочинил.

Это был 1919 год, время забвения и ненависти. Царская Россия, и зло, творящееся в мире. Ненависть была во всем, и он воспользовался мною, чтобы войти в доверие к сестре, на которой он потом женился, потом проклиная меня всякий раз, когда вспоминал море, сидя на суше. А сидеть ему приходилось частенько, ибо ему хотелось служить по домам, чего раньше не позволялось, ибо в Царской России было принято ходить на богослужение, а не просто ходить по домам и требовать подчинения, как того желали большевики.

Да, их считали большевиками, как потом и царско – подданными. А то и нацистами, приверженцами Штатов и шпионами в одном лице, что было неправдой, однако часто пропагандировалось пропагандой Советского Союза. В других странах они считались Советско – подданными, что и не мудрено, так как они медленно печатали и быстро молились.

И такой связный лепет мы доносили до всего собрания, чтобы они ржали и смеялись всякий раз, когда нас называли Советско подданными в Царской России, немецко подданными в Польской Шляхте, и немного того в самой Германии, где нас уничтожали особенно усиленно. Итак, так кем нас тогда считали? Водителями самого Сатаны, как нас называли в Святом Советском Союзе, что было тщеславно и гордо, но мы не понимали, что было такого, чтоб везти самого Сатану в Ад, где он и был проклят.

Мы думали, в Откровении говорилось о мире, что нагрянет после него. Староцерковное выражение так шло к нему… «И так выглядело вульгарно в письме братьев, что его заменили на староцерковное совсем, судя по всему». (приметки Кариеномена IC).

Итак, Кариеномен был свят для меня, хотя я думал, что он тот еще Яхалафа, о котором вы узнаете чуть позже, и что нет иного имени, кроме меня, … кроме него, говорил Бог, и что нет иного творения, кроме как Иисус Христос, которое прославляет его имение и трудиться в его винограднике, как ленивый сын, который сперва отказался пойти служить своему Небесному Отцу, а потом согласился. И то, скрепя сердце и свершив ошибки, о которых до сих пор не знает. Это и впиться в молоко своей матери, причем прямо из груди. И это в девять то лет? «Так нельзя», подумали капитаны и подумали Библию, что это святая икона, и что смотреть надо осторожно на это порнографическое изображение, сидящее на престоле сосуда гнева Божьего и вяло посасывающего грудь своей матери! Это же в девять лет!!! Это ж по волосам видно! Ему б еще виски дали… И сигарету.

«Я, Бог Израиля, только смотрел на это и посматривал по сторонам, чтобы их шутку ненароком не напечатали в газете и не сделали достопримечательностью истории, как это бывало ранее со всему известными капитанами, вроде как с капитаном Бладом, о котором говорил Моторхеад в своем сердце: почитай его! Это великолепные книги!

И я смеялся, пока он нес бред про бесов, которые ему мешали думать и о том, что никогда не будет того, что будет описано в Библии снова, но уже новым переводчиком, и что с Новой Библией будет понятней то, что о ней говорится выше: она книга для святых, и что свят тот человек, кто выкинет его в море, не разбираюсь в том, что в ней написал тот пьяный священный человек, что писал Библию. Так говорили советские ученые, а не просто я….»

И так было всегда, когда он говорил со мной о книге, в которой я не понимал ни черта, хоть и почитывал ее ежечасно. И капитан Блад был намного круче Откровения, хоть там говорилось иначе…

– … Христос ему имя, – продолжил он разговор, хоть мне было интересно совсем другое, а именно то, что с ним случилось, что он заговорил об отчете Всевышним и что он такое себе на уме припрятал, и почему я должен быть в этом, как его, отчете…

И Малевича мы бы посмотрели дальше, но меня остановил и продолжил дальше свой неутомимый рассказ.

Мы плыли на моей паруснистой лодочке и я стал управлять ею, как заправский капитан своим гребанным судном.

Я общался с Малевичем давно и вот, что меня в нем привлекло. Надо утомимо писать рассказ, и я не знаю, о чем начать. Это и то, что он тайный гей, судя по тому, что я о нем наслышан, и то, я капитан бригантины тихого флота, и торгую мясистым волокном. Мне денег доставалось немало, но это другой рассказик, который требует времени, а я курю чубук и мне некогда ставить вам оценки за память, я пошел спать.

Утром свиделись мы с капитаном, и он был бухой в зюзю, рассказывая свои истории, он описывал невероятные похождения бригантины, на которой он когда то плавал, когда собирал мясистое волокно, которое было и табаком и чаем одновременно.

– Это был хороший никотин, – шипя сквозь зубы, протрезвел он, прочитав наше написанное с владельцем всех суден мира. «Ну, этого не будет», подумал и убрался спать тоже налитый солнцелитием света.

– Нам не будить его, – сказал градиентатор Времени и стал магировать комплекс. Я спросил бы его, но он лишь отмахнулся, и начал смотреть в эту громадную штуковину, в которой вращалась снежинка, наполненная опиумом, как он мне сказал тихонько на ухо.

– Его курят и пьют, – процедил он сквозь зубы. – и тебе его не надо. Наполнят полную рюмку, примерно через пятьдесят лет, ты его выпьешь, и тебя вытошнит на ковер. Дорогой ковер, надо сказать. Это Солнцелитие Света. А о чем сказал он, я не знаю. Заканчиваем книгу. Он благодарный, но вечно подвыпивший капитан, который хотел тебя приручить и сделать опытным боцманом. В плане, не тот, над которым проводят опыты (хотя это тоже было), а тем, который много знает и умеет…

– Я вернулся, – мигом протрезвел тот, и дал мне затрещину, чтобы я написал о нем замечательную книгу. И дал мне курительную трубку, сказав, что теперь все можно, и все возможно, и что я писал бы побыстрее, пока я пьян и заслуживаю наказания писать три дня о его замечательной книге в газету, что есть Правда, и дал наводку на компас. Там кружилась магическая пружинка и давала наводку на Север. И я стал есть табак, приправленный солью, чтобы Солнцелитие Света состоялось.. Это был древний обряд, закружился он в обряде, и в обряде вырос, вот теперь и магирует. Опытный капитан, надо сказать. В двадцать пять лет он стал капитаном Советского флота и теперь вот магирует, глядя на компас и жуя взащелку табак, припыхивая своей красочной трубкой из дорогого бриара. А я – своего не очень дорого ореха.

Так мы и смотрели на таинственный компас, который окружался ореолом тщеславия, и теперь стоял безразличный ко всему участливому, что вокруг него состоялось. Это Солнцелитие Света. Древний обряд, который состоял в помазании кровью ягненка и выношение трупа вперед ногами, чтобы он был защит в парусный кусок дерьма, что он называл парусистой тканью и был отправлен с грузом за борт, к акулам.

Я стоял в недоумении и думал о том, что надо было бы зачитать Библию.

– Библии нет, – отреагировал тот и стал есть халву, приписывая себе заслугу в том, что тот был убит через повешенье за рею и взашей. И зачем нам надо было есть Библию, который есть капитан, и что он знает лучше всякой Библии, что надо делать по древнему обряду «посвящения в рыцари». И так и сделав, плюнув на тот труп, сказав, что то был труп отступника и богохульца, и что он сам знает, как надо расставлять слова в приоритетах.

Так мы и свершили обряд. Труп отправился в Бездну к акулам, которые прошивали парусный флот и стал есть его с забвением совести. Мне претила совесть писать тут все подробности обряда посвящения в рыцари, то есть, в градиентологические священники, которым я стал сегодня утром. Я стал пользоваться священной Библией и стал смотреть в черный кожаный переплет синей книги, которой он магировал по утрам. Читал Бытие и Откровение. Голос его был радостным и унылым в тот же момент. Погибший его был брат по духу и немного даже по духу из Писания. Он погиб за родину, получив пулю в живот из револьвера. И так далее, и тому подобное. Я недавно был здесь и стал священником лишь по наитию капитана, который был пьян от горя и любви к нему, погибшему, который умер не из за родины, а из за любви к истине.

– И так я стал знакомым с ним, – продолжил капитан тихим голосом. – и он прокурил мою градиентологическую трубку для шторма, специально с закрывающейся шторкой от вера, и стал писать о нем книгу. Целый, блядь, морской журнал, который назывался уже даже не помню как. И это истинный договор с бесом, который меня познакомил, блядь, с проповедниками, которые курили истину, но отрицали табак, но отрицали граждан, которые любят табак со всем чистым словом, которым наделила их природа, блядь.

И так далее и тому подобное. Он, сонный, уберется прочь, подумав о ближнем и тайном священнике судна, который был помазан за уши кровью цыплят и ягненка, лично выманенными у ягненка у кока, который зарезал цыплят лично сам перед этим и стал магичничать за кухней, вырезая у него бронхи и трахею, чтобы уж точно добраться до крови, которую у него так просил капитан.

Так мы и получили кровянку на завтрак, а капитан – свою черную от пыли кровь для посвящения меня в рыцари и монахи. Я не должен был остригать свои одежды и бороды, как и бровей и всего прочего. Было одно наитие – оставить бога и ложиться спать при первых петухах, как мне запретили градиентологические мастера магии. Но было поздно, и утро затянулось.

Итак, я солнцелитие света провел отвратно и надо было признать, что в этом было и доля вины богов, в которых я верил. Я был верующим, и это было хорошо для обоих: для капитана и меня. Он менял меня юнгой и я часто посиживал на камбузе и просто чистил картофель. Его никто не любит, но жрут с удовольствием, которого не видно на суше.

Я часто встречал нашего капитана на суше. Он ходил на собрания, носил шляпу – кепи и матерился так, словно никакого Бога и близко не существовало. Он тоже не считал меня христианином, как это было заведено у нас в некоторых домах служения, но все таки… Надо было видеть его лицо, когда я сам помазал его кровью ягненка. Я сказал, что ему нужен первосвященник, а мне, соответственно, его помощник, и это будет почти что он сам. Так он и согласился, хотя и скрипя сердце. Или зубами, чего уж там…

Я часто пил горькую, хоть на судне это и было заведено, но настолько часто я еще не пил никогда. Прикоснулся губами к фляге и пошел дальше некуда писать свои книги. Я был писателем, а что вы думаете? На суше писать некогда, на море, вообщем то тоже нет времени, но уж куда больше, чем на суше.

Так я и писал понемногу. Бог был моим помазанным священником, я был его

Христом и много – много времени утекало с тех пор, как прошло солнцелитие. Это священный праздник для всех нас и нечего заискивать перед матросом! Так никуда не годиться. Надо было признать (еще раз) что я никудышний матрос. Я больше сухопутная крыса, переносящая опиумную бубонную чуму, и не надо на меня так пялиться! И это хорошо, скажет твой Бог и усомнится в написанном. Все было хорошо, включая и это…

Солнцелитие никуда. Всю кровь извели на ягненка, что стоит рядом с нами. Это и я тоже вместе с вами и некуда нам так было торопится. Надо было отвезти его в порт и там его утопить, хоть это было запрещено законом во всех штатах объединенной Америки.

Я и Джек Потрошитель были бы хорошей парой.. Так и я сказал своему капитану, на что получил ответ, что тот был священной личностью в его снах и не надо так шутить.

Часы били склянки, время шло незаметно. И, надо было еще раз намекнуть, что надо было и подумать о том, чтобы спрятать свою перемазанную кровью ягненка одежду.

И писать было незачем о том, что надо было делать, но все таки хотелось и выписать свою кроткую душу. И отеля не было в море, чтобы выписать тот бред, что творился на душе. И писать хотело все меньше и меньше, склянки били двенадцать и надо было признать, что…. Что то я записался.

Корабль все шел и шел и дым развевался над палубой. Я был в морской ушанке (да, была и такая какое то время назад) и тельняшке, которую, по мнению самого капитана, мне принес сам Господь Бог. Но ветер дул туда, где не было крыс, а именно в Китай. Там было хорошо, и сейчас мы и шли туда за товаром для Советского Союза. Тогда мы еще все курили и пили водку напропалую, но это было хорошее время, чтобы там не говорили те братья, что сейчас у власти.

Музыка радиоприемника развевалась над ветром и Свиридов все писал все свою песню под шестиструнную гитару, что занял у меня недавно. Больше мне не писать своей музыки, все написал он сам. Что и было довольно смешно.

С другой стороны, писать он мне не стал и начал думать лишь о том, как бы занять мою электрогитару уже на суше. Там она котировалась высоко. А здесь – еще выше.