Избранное. Том 2

Вышли на улицу, и получилось так, что Шурке и Верочке по пути – обоим надо в библиотеку.

– А что вы берете читать? – спросила Шуркина спутница.

– А что дадут.

– Как это?

– Все, что положено, я уже прочитал, теперь – что положено старшеклассникам.

– А «Королеву Марго» читали? – спросила она. – У вас тут есть такие книги?

Шурка давно уже прочел всего Дюма, но он не стал говорить ей об этом, ему не хотелось, чтобы она подумала, будто он хвастлив.

– Да, – сказал он.

– А можно нескромный вопрос?

– Можно, – охотно сказал он.

– А почему у тебя фамилия нездешняя?

Она легко так перешла на «ты».

– И у тебя тоже, – сказал он.

– Я – это другое дело.

– Какое другое?

– Я приезжая, а ты?

– Я здесь родился, разве это плохо?

– Нет, – сказала она и немножко помолчала, – я о другом. Ну, не хочешь об этом, не говори.

Она еще раз посмотрела на него в упор, внезапно засмеялась и сказала, скорее, видимо, для того, чтобы только не молчать, так ему показалось:

– Мне сказали, что ты круглый отличник, да?

– Да.

– Но отличников везде не любят, так ведь и у вас в школе?

– У нас по всякому, я тоже отличников не люблю.

– А сам?

– У меня просто так получается, я не умею зубрить.

Она посмотрела на него внимательно:

– Воображаешь?

– Нет, – сказал Шурка, и ему стало неловко.

Получалось все-таки, что он хвастался для чего-то, а ему этого и не надо было. Ему просто хотелось с ней говорить, ему нравилось, как она смотрела не стесняясь и как улыбалась сама себе.

Когда пришли в библиотеку, он намеренно отошел от Верочки к дальней полке. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел, как она на него смотрит. Он был уверен: так смотрит она только на него.

Чужаки

В окрестностях Утевки, Зуевки, Кулешовки обнаружили нефть. Заработали несколько скважин. Поползли слухи, что на месте Утевки или вблизи будут строить город нефтяников.

– Беда-то какая, – крестилась Шуркина бабушка на образа.

– Будет тебе, никакой беды, – успокаивал ее Федор Остроухов.

– Народу нагонят, вот и беда. Где в одном месте народу много, тесно, там завсегда беспорядок, – не сдавалась та. – Избу не закрывала на замок, теперь – надо будет.

…Она оказалась и на этот раз права.

Расположившиеся в поселке Ветлянка молодые бойкие нефтяники стали наезжать в Утевку по вечерам на танцы. Часто это кончалось дракой. Свидетелем одной такой схватки оказался и Шурка. Он выходил после репетиции из клуба и увидел, как красивый, спортивного вида парень спокойно стоит у крыльца и курит. Это был чужак. Он миролюбиво поглядывал на проходивших, и весь его вид показывал, что он не желает никому зла. Не тут-то было. Невесть откуда появился маленький верткий Гнедыш и, резко подпрыгнув, сорвал с незнакомца модную фуражку, тут же, ловко держа ее за козырек, сильно запустил над головой, и она, описав большую дугу, улетела за дровяной сарай. Чужак не побежал за ней. Он резко шагнул в сторону налетчика и наступил ему на ступню, тот, пытаясь вывернуться, тащил ногу к себе.

– Принесешь кепку – отпущу, – сказал чужак.

– Больно, пусти! – неестественно громко закричал Гнедыш.

И это прозвучало как сигнал. Из-за дровяного склада вышло больше двух десятков сельских ребят, вооруженных кольями. Они выстроились в два ряда, образовав узкий коридор, куда должны были попасть все, кто выходил из клуба. В приготовленном сценарии было все предусмотрено.

Танцы закончились, народ хлынул, и приезжие оказались встреченными во всеоружии. Но не тут-то было. Чужаки были опытными бойцами. Прямо у входа в клуб начинался деревянный забор из штакетника длиной метров тридцать. Через считанные минуты этого забора не было; мгновенно оценив ситуацию, чужаки метнулись к нему – штакетницы оказались в ловких и крепкие руках. Рукопашная, сопровождаемая треском деревянного оружия и резкими криками, развернулась вначале у клуба, затем нефтяники стали отступать по улице к своему автобусу, но без паники и как-то, удивительно для Шурки, организованно. Похоже было, что они оборонялись так не впервые…

Три последующих дня угрюмый Коныч со своим сыном восстанавливали ограду.

– Они девок делят, а я без работы не буду, – говорил он.

Эта история имела свое продолжение. Шурку мать послала за постным маслом в магазин. На дворе стояла теплынь. Была пасха. В проулке, около Ваньковых, взрослые ребята играли в орлянку, туда Шурка не стал заходить. Посмотрел со стороны на нарядную пеструю толпу и пошел дальше. Не то чтобы ему было неинтересно, просто он торопился. Но вот мимо двора Ракчеевых пройти не мог. Этот двор, весь освещенный солнцем, сухой и приветливый, встретил Шурку разноголосицей большой ватаги ребятишек и парней.

Около старой травокоски, вросшей колесами в землю, на ровной площадке стояли три гири. Валерка Салтыня, сняв белую рубашку, подошел к самой большой – в два пуда. Поплевал на ладони. Не спеша поиграв растопыренными пальцами, он резко рванул железное чудовище на себя, и гиря оказалась у него на плече. И тут произошло самое главное: выбросив левую руку горизонтально в бок, правой Салтыня не спеша, монотонно и спокойно, как какая-то очень крепкая машина, выжал вес подряд пять раз. Все ахнули.

Шурке захотелось подойти и попробовать поднять полупудовую гирю, но он почему-то медлил. Его опередил Мишка Лашманкин. Он взял «полпудник», подкинул вверх, и ловко крутанув, на лету поймал за ручку.

Шурка опешил. Он не ожидал от Мишки такой ловкости и уверенности.

На другом краю двора свой интерес. Здесь чокались: крашеными луковой шелухой или чернилами пасхальными яйцами играли в азартную игру. Били тупым или острым, как сговорились, концом яйцо соперника. Если твое целое – ты выиграл.

Тут-то Шурка и пожалел, что не захватил с собой из дома писанку – крашеное на особинку яйцо. На него бы он точно выменял три, а может, и больше, яйца, на выбор. И сыграл бы.

У всех обычные пасхальные яйца: крашенки. А писанки готовили по-иному: прежде чем яйцо опускать в чернильный или луковый раствор, его причудливо расписывали воском на свой вкус и лад. Для этого пользовались гусиным пером. Обрезав самый кончик, набирали в перо плавленый горячий воск и быстро выдавливали на яйцо. Воск застывал. Яйцо с рисунком бросали в красящий раствор, когда воск исчезал – на его месте на скорлупе возникал рисунок. Такое пасхальное яйцо ценилось вдвойне.