Избранное. Том 2

– А я сегодня хотел доделать свою клюшку, – спохватился Шурка.

– Новый чекмарь? – спросил Андрей.

Ему больше нравилось такое название клюшки.

– Конечно, вчера с дедом были на Подстепном, там знаешь, где большая поляна чилиги, их полно, я и вырезал две чекмары.

– Вязовые вырезал? – деловито переспросил Андрей.

– Нет, из некленника.

– Покажи, а?

Шурка пошел в сени и вынес полутораметровой длины палку, прихотливо изогнутую снизу. Эта изогнутая палка и была всегда предметом зависти всякого игрока, ибо она служила для того, чтобы гонять по траве или по льду шашку – кусок крепкого дерева или другого материала, часто консервную банку.

У Андрея загорелись глаза:

– Эх ты, а я еще не успел себе вырезать. Давай завтра сходим вместе, давай?

– На, это тебе, – Шурка протянул клюшку Андрею.

– Ты что, Шурк, – выдохнул тот, – да у меня такой сроду не было, вообще такой удобной чекмары я ни разу не видел ни у кого.

Он ошалело крутил в руках подарок.

– Ты же себе это сделал?

Шурка молча пошел вновь в сени и вернулся с палкой, похожей на ту, что он отдал приятелю.

– Это будет моя.

Андрей был сражен.

– Эх ты, – сказал он. И эта емкая фраза вобрала в себя все: и восхищение, и благодарность, и многое-многое другое, что Андрей, очевидно, чувствовал, но не имел понятия, как это все называется. И зачем ему это знать?

Вот есть друг, есть теплый весенний воздух, пахнущий талой водой, подогретой ласковым солнцем, землей, кое-где уже пробитой зеленью и есть еще после школы целая половина дня.

На Андрея напала жажда деятельности.

– Давай все для чекмары сделаем, а завтра сыграем.

– Давай, – согласился Шурка, – и начнем с шашек.

Шурка сбегал на зады, принес крепкий, толщиной в руку, обрубок татарского клена, и они поперечной пилой отпилили три шашки. Андрей тут же во дворе попробовал шашку и клюшку в деле, погоняв по земле, а затем с силой запустив шашкой в деревянные ворота. После этого он остался очень довольным. Яркий, с вельможной походкой соседский петух после удара Андрея панически, растеряв всю свою величавость, совсем по-дворовому, перескочил через плетень и был таков.

– Правильно, нечего на чужом дворе делать, совсем задолбил нашего, – подытожил Шурка.

Вооружившись лопатой, они пошли на Лаптаеву поляну. Поляна была уже почти сухая и прогретая. Только у плетней, у кучи березовых бревен лежал ноздреватый снег, покрытый сверху толстым слоем грязи.

Они быстро отыскали ровное местечко, и Андрей начал копать центровую лунку – котел величиной не более обычного ведра. Затем надо было ровно по кругу расположить пять-шесть лунок.

Андрей присел на корточки в котле и, выставив перед собой на вытянутых руках чекмарь, скомандовал:

– Крути!

Придерживая конец выставленной клюшки, Шурка прошелся по кругу, оставляя за собой протоптанную дорожку в прогретой майским солнцем земле.

По этой окружности они и выкопали немного поменьше, чем центральный котел, шесть лунок.

Игра в чекмару состояла в следующем. Игроки, каждый из которых вооружен клюшкой, занимали по лунке. Игроков должно быть на одного больше, нежели количество лунок, не считая котла. Цель игрока, остающегося, после того, как поконаются без лунки, занять ее. Он начинал «маяться»: пытался клюшкой послать шашку в котел. Если она достигала цели, то игроки должны были мгновенно меняться лунками (конец клюшки-чекмары должен был торчать в лунке). При этом захвате лунок тот, кто «маялся», мог занять себе лунку, естественно, кто-то оставался без нее и оказывался в роли «мающегося». Сложность была в том, что стоявшие по кругу игроки отбивали шашку как можно дальше от круга, не подпуская к котлу, и за ней приходилось далеко бегать. И хитрость в том, что ловкий игрок, который «маялся», мог просто, без попадания в котел, занять лунку. Это случалось тогда, когда он, лавируя корпусом и ведя шашку к «котлу», вынуждал одного из игроков замахиваться клюшкой, и в это время оставшуюся без хозяина лунку мгновенно занимал сам, ткнув туда свою чекмару.

Андрей приплясывая утоптал игровой круг, взял клюшку, ловко пульнул шашку в котел и остался доволен:

– Чугунка до слез замаем завтра!

Шурка представил, как будет «маяться» хитрый, находчивый Чугунок, которого с четвертого класса зовут так потому, что он в тетрадке нарочно, для смеха, написал вместо «чугун» – «чгун», а вместо «кастрюля» – «кастура», и ему стало заранее весело.

«Чугунок ведь не заплачет, а, наоборот, всех насмешит только», – хотел сказать Шурка, но почему-то промолчал. Наверное, от того, что не хотелось возражать деловому Андрею.

Под синей юбочкой

Саман решили делать на выгоне, за колхозным общим двором. Дядя Федя Остроухов, копнув раза три лопатой, долго и серьезно рассматривал серенькие кусочки земли на ладони, а Шуркин дедушка сказал:

– Чего ее изучать-то, вон сколько вокруг изб, уж который год стоят. Мерекаешь попусту.

– Оно, конечно, может, и так, но все-таки… – держал свой фасон Остроухов.

Едва вскрыли круг, приехал верхом на колхозном знакомом мерине дядька Сергей и привел с собой еще одну буланую кобылу. Их пустили мять эту большую лепешку.

Воду возили из Приказного.

На трех подводах Шурка, Андрей и Валька Рязанов с грохотом порожняком мчались к озеру и лихо въезжали в воду, а там веселая Аксюта и еще незнакомая одна девка, войдя по колени в воду прямо в платьях, под июньским ласковым солнцем наливали ее в бочки. Перед тем как выезжать из воды на берег, Шурка накрывал мокрой мешковиной горловину бочки, чтобы вода не плескалась. И каждый раз ему чудно было глядеть, как в бочке глупо смотрели на него крупные головастики.

А на выгоне шла своя работа. Как только Шурка подъезжал с водой, мужики вагой разворачивали бочку, и через несколько минут можно было опять мчаться к озеру.

В одну из поездок с Шуркой случилась авария. На самом конце улицы, когда он гнал рысью Карего, около палисадника из-под лавочки ветром выдуло газету, и она, разворачиваясь, поползла к дороге. Это все увидел Шурка стоя сзади бочки, левой рукой держась за отверстие в ней, чтобы она, пустая, не играла на дрожках.

В следующее мгновение, скосив дико правым глазом на газету, которая большим белым чудищем, похожим на черепаху, двигалась на него, Карий прыгнул резко влево. Шурку вместе с бочкой снесло в сторону газеты на землю. Бочка, громыхая, покатилась к палисаднику, а Шурка упал рядом со злополучной газетой. Какое-то мгновение был провал в сознании. Когда же резко вскочил на ноги, их как будто не было, и он вновь оказался на земле. «Ноги отнялись», – со страхом пронеслось в голове. Карий стоял метрах в двадцати и смотрел на него. Шуркина левая рука лежала на газете, он провел ею по странице, она выпрямилась, и он прочел: «Волжская коммуна». «Деда всегда ее читает», – подумал он и вяло перевернулся с живота на бок.

А к нему уже бежали люди. Помогли подняться, посадили на лавку. Пока подводили Карего, водружали бочку на дрожки, с Шуркой все прошло. Он встал с лавки, оттолкнулся от ограды и пошел к повозке.

– Матери скажи, что ушибся, ездок, – сказала ему вслед хозяйка дома.

– Ладно, – неопределенно отозвался Шурка погоняя Карего.

Въезжая в воду, к ожидавшим его девкам, он уже не думал о случившемся.

Саман смяли и начали выкладывать станки чуть поодаль на ровном месте. На жести волоком подтаскивали раствор и заполняли большие формовочные станки, уминали ногами. Затем их поднимали, а кирпичи оставляли сохнуть.