Большая вода

Я верю, что если бы ты хотела мне что-то сказать, то обязательно бы сделала это, ведь ты знаешь, как я люблю тебя. Сегодня у меня как-то особенно свербило в душе, и хотя при нашей встрече я обо всём об этом промолчала, но написать, иногда, гораздо проще, чем сказать…

Я была в церкви и молилась за тебя и своих родителей, вы единственные родные люди для меня на этой земле.

В знак нашей дружбы, я хотела бы подарить тебе эту дорогую для меня вещь, ведь настоящий подарок – именно то, что дорого тебе самому. Обнимаю тебя.

Дарья».

Поезд тронулся, и огромная многотонная махина покатилась вперёд, медленно, но верно, набирая обороты, давя на рельсы всей своей статью. Перед собой Анфиса увидела проводника, он хотел осведомиться не желает ли чего барышня. Но, не получив никакого ответа, быстро ретировался и вышел из купе. Несколько крупных слезинок прокатились по лицу горничной, потом они стали множиться, и она почувствовала их солёный вкус.

Вдруг ей стало тесно в этом вагоне, как будто её кто-то запер в клетке, лишил свободы. Она посмотрела в окно, в нем открывался знакомый для неё пейзаж. Вот они проезжают деревянные покосившиеся дома, а вот ещё одна станция, на которой можно сесть на поезд, но этот поезд здесь не останавливается. А дальше река и мост, который она часто наблюдала издалека, выходя на прогулку.

Судорожно встав, держа в руках прочитанную записку, горничная вышла из вагона поезда в длинный коридор, соединяющий купе. Её восторженное лицо сияло от слёз, движения её стана были резкими и лёгкими. Она что-то шептала про себя и быстрыми шагами несколько раз прошлась по коридору. Затем вновь остановилась, внимательно наблюдая пейзаж за окном. Её руки с силой сжали перила, но вдруг оторвались от них, и Анфиса побежала по направлению к входной двери. Дверь распахнулась.

«Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй. Человеколюбче Владыко, ослаби, исцели сердечную скорбь нашу, да победит множество щедрот Твоих грехов наших бездну, и Твоея безчисленныя благости пучина да покрыет горькое слез наших море».

Всё громче слышалась из её уст эта молитва, она вышла на площадку и встала вплотную к входной двери. Дернув ручку, Анфиса поняла, что та не заперта, и отскочила от неё, как от костра. С улыбкой посмотрев на неё вновь, она отворила дверь настеж. Подул сильный ветер и стал играть её волосами и подолом платья. Темный и неприветливый мир расстилался перед ней теперь. Был виден берег реки, и в это мгновение поезд покатился по мосту, под ним плескалась холодная и мутная вода, в которой отражалось звездное небо этого апрельского вечера.

Она подошла ближе, повернулась спиной к открытой двери вагона и взялась двумя руками за поручни. Дул стремительный и страшный ветер, обдавая холодом её тело, продувая его насквозь. Сделав несколько шагов назад, по направлению к бездне, она отпустила правую руку, перекрестилась и следом отпустила левую. Считанные секунды Анфиса балансировала на грани, но всё же её необратимо повело назад. В полёте, опомнившись, она стала хвататься за воздух. Звук ударившегося о воду тела смешался со стуком колёс и растворился в тихом, безмолвном пространстве спокойной реки.

Глава 14. Действие

Ранним, ослепительно солнечным утром следующего дня у рязанской заставы появилось несколько весьма примечательных субъектов.

Один был одет в короткую куртку и широкие брюки, на его голове красовалась кепка, взглянув на него, можно было подумать, что перед вами рабочий местного паровозостроительного завода.

Другой – в костюме тройке, имел несколько затасканный и уставший вид. На лице его можно было обнаружить недельную щетину. Но несмотря на потасканные пиджак и брюки в нём можно было распознать человека делового, с озлобленным и циничным выражением лица.

Третий – выглядел словно франт, в новом приталенном костюме, сорочке с круглым накрахмаленным воротничком. Субъект, судя по растянутой на лице улыбочке, пребывал в благодушном настроении и был лёгок на подъём.

Застава соседствовала со старым купеческим кладбищем. Когда-то здесь был и шлагбаум, и сторожевая будка с караульными, проверяющими документы, и бравшими подати. Сейчас о заставе напоминал лишь верстовой столб, вплотную примыкающий к каменной ограде и возвышающийся над ней. Дорога была немощеная, и даже в сухую погоду весной большие куски грязи прилипали к ногам пересекающего эту заставу.

Все трое прибыли сюда пешком и, решив не привлекать внимания, перекрестившись, зашли в открытые ворота Петропавловского кладбища. Солнечные лучи блестели и играли на граните древних могильных камней и крестов. Освещали поросшие травой железные ограды и могилы.

Стояла гробовая тишина, в которую вонзались их шершавые шаги.

«Дело сделано, сделано, господа… Теперь нам остаётся только шаг на пути к успеху», – ликующим голосом произнёс самый молодой из них, тот, что был одет по последней столичной моде.

«Так… давайте без лишних эмоций. Что вчера рассказала горничная за тысчёнку наших рублей?» – произнес грубый, с хрипотцой голос.

«Степан Матвеевич, могу заверить, рассказала всё как на духу, путь к деньгам теперь для нас открыт, вот, смотрите, записано с её слов», – у франтика в руке появилась небольшая записочка.

«Отлично, – произнес Степан Матвеевич, покрутив записку в руке, – отлично, если всё так, как вы говорите, молодой человек».

«Господа, если мы знаем путь к деньгам, то мне представляется, что это дело можно сделать быстро и без лишнего шума», – выступил третий, одетый пролетарием.

«Давайте для начала решим в какой день нам предстоит это сделать, – продолжил Степан Матвеевич тоном человека, не желающего выпускать ход событий из рук, – на мой взгляд, разумней всего наведаться в их дом сразу по прибытию Карасевых из столицы, не откладывая. Константин?»

«Готов с вами согласиться, как ты считаешь, Миша?»

«Я считаю, что всё так и есть, именно в этот день и нужно», – ответил франтик, немного причмокивая.

«Господа, мне тут до моего исчезновения довелось подслушать одну сладкую парочку. Ох, что они там друг другу говорили, вы бы слышали, – заулыбался Степан Матвеевич, – эта купчиха, дурочка, сидела, плакала во дворе. Плакала, потому что её замуж выдают… представляете… А этот, которого мне в помощники определили, философ, куда бы написать, умник, со странным именем БАЛЬ-ТА-ЗАР», – по слогам произнёс приказчик и тут же залился смехом, едким, словно говорящим: «Вы только подумайте, какие идиоты на свете бывают!».

«Так вот, этот Бальтазар свечу притащил и руку себе начал жечь, чтобы Дашеньку в чувство привести… А после, представьте себе, собственными ушами слышал, как он меня ей выдал, сказал, что якобы я что-то замышляю… А она ему так и не поверила до конца, а потом сказала, что родители её приедут через три дня».

Отпечаток тяжёлой мысли появился на простоватом лице Константина, было заметно, что эта новость не сулила ему ничего хорошего».

«Значит, он в курсе наших дел. Это всё несколько осложняет, господа. И осложняет существенно, не так ли? Но откуда?»

«Я не знаю откуда, сам ума не приложу, – выпалил приказчик, – но, поразмыслив над этим, скажу прямо: ничего существенного это для нас не означает. Мало ли, что работник про своего начальника выдумать может, чтобы его посрамить… чтобы ему отомстить. И Карасёвы это хорошо понимают, лучше других понимают. Ему просто не поверят».

«А ваше отсутствие в лавке, разве оно не будет бросать на вас тень?» – всё с тем же озабоченным выражением лица спросил Константин.

«До того времени, как они вернутся в город и сами разберутся, в чём суть дела, нам не о чем беспокоиться», – уверенным тоном произнёс Степан Матвеевич.

«Хорошо, думаю, вы правы, размышляя об этом таким образом. Так и когда точно должны вернуться они?»

«Это был вторник, уехали они на четыре дня, сегодня четверг, завтра они должны вернуться!»

«Значит, завтра!» – воскликнул молодой франт в костюме.

«А всё ли у нас готово для успеха в этом деле? Например, достаточно ли у нас оружия?»

«Моё при мне, касаемо вашего – понятия не имею – ответил приказчик, словно вопрос для него был глупым, – предлагаю для налёта выбрать позднее время и заявиться к ним поздно вечером или ночью. А о том, что приехали Карасёвы, в городе будут говорить все купцы и весь торговый народ. Поэтому без труда об этом можно будет узнать завтра на Житной площади или на Бабьем рынке».

«Мы сами походим по рынку, вам там делать нечего», – отрезал Константин.

«С этим я согласен», – ядовито улыбнулся Степан Матвеевич.

Глава 15. Предложение

Весть о том, что горничная не вернулась домой, застала Дарью за её утренним туалетом. Живое, милое, цветущее лицо в миг потускнело и немедленно стало мрачным. Значит, верно болело и тревожилось вчера её сердце.

За эту ночь река успела проделать большой путь: выйдя окончательно из берегов она затопила цоколи домов на первой линии. Вода в течение дня подбиралась к первым этажам, из которых в спешке, ночью, были вынесены товары. На всех базарных площадях, в каждом местечке, на каждой улице и в каждом переулке говорили о потопе, который становился всё более явным. Утверждалось, что такой большой воды никогда ещё не было: со времён удельных князей и по нынешний 1908 год.

Ходили слухи, что Китай-город в Москве подтоплен не меньше, что набережные около Кремля заполнены водой, и река вышла из берегов.

Назывались самые разные причины такого разлива, в том числе Божья кара.

Другие говорили про снегопады, обильно шедшие этой зимой, с ними соглашались старожилы, утверждавшие, что, действительно, более снежной зимы они не припомнят вовсе.

Дарья, быстро умывшись и собравшись, взволнованная, выскочила на улицу и лёгкими, чуть слышимыми шагами пошла в сторону телеграфа, думая о том, чтобы известить обо всем родителей. Отправив короткую телеграмму родителям, она пошла вдоль торговых рядов.

До её слуха то и дело доносились разговоры о потопе, который угрожал прибрежной части города, и, проходя мимо одного из прилавков, она услышала фамилию Карасёвы.

Она шла задумавшись и не слишком обращая внимание на то, что творится вокруг. Но услышала, что её кто-то зовёт по имени, и увидела перед собой незнакомого для себя молодого человека, одетого довольно просто.

«Наверное, это кто-то из сезонных рабочих, которые нанимались к моему отцу прошлым летом», – подумала она.