Идеальность

Вот и ты, старая гостья, здравствуй.

Лера взмахнула рукой, будто разгоняла сигаретный дым. Задернула шторы.

Еще одна деталь к общему пазлу, который Пашка считает паранойей.

Снова завибрировал телефон. Неизвестный номер. Поднесла трубку к уху.

– Алло?

– Валерия? – спросил в трубке молодой женский голосок. – Это из психоневрологического диспансера номер девять вас беспокоят. Вы у нас проходили лечение…

– С десятого по двенадцатый, – пробормотала Лера.

– Все верно. Простите, если беспокою. Нам тут пришло несколько писем о вас. Указывается, что вы вчера хотели покончить жизнь самоубийством на почве обострения обсессивно-компульсивного расстройства.

– С чего вы?.. – она захлебнулась подступившим кашлем, выдавила слова. – Ничего такого не было! Я не собиралась… Что ещё за письма?

– Бумажные письма, – проворковал женский голосок. – Как в старые добрые времена. И еще фотографии.

– Какие, к чёрту фотографии?

– Хорошие. Как раз для публикации в интернете. Неплохая новость на будущую неделю. Так и вижу заголовки – «Дочь известного бизнесмена вскрыла себе вены из-за обострившихся старых психических расстройств». Вы на фотографиях почти мертвая, вся в крови. Вас вытаскивали из ванной. Как в десятом году, помните? Жаль, что вы не сдохли тогда. Не было бы больше неприятностей. Глядишь, некоторые люди остались бы живы и никогда не изменяли женам.

– Что?

В трубке рассмеялись и сбросили.

Набрала тут же позвонила Пашке и обнаружила, что ощупывает взглядом кухню в поисках сигаретной пачки. Той самой, которую выбросила вчера в мусорную корзину… А мусор выносила? Если поискать, может завалялась сигаретка-то где-нибудь среди пустых упаковок от йогурта и картофельных очисток?..

Пашка ответил быстро, выслушал сбивчивый Лерин рассказ и долго молчал в трубке. Потом сказал:

– Часа через два буду. Идёт?

– У меня всё равно нет выбора. Спасибо.

Лера снова выглянула в окно. Мужчины сидели на лавочке и наблюдали за ней. Вскинули руки, усмехаясь. По тротуару возле дома шла небольшая компания подростков. Кто-то из них вроде бы указал на Леру. Она отшатнулась от окна в испуге. Нырнула в коридор, где не было окон. Стояла в тишине минут десять, прислушиваясь. Ожидала услышать стук в дверь. Звонок. Чьи-то голоса на лестничном пролёте.

– Думала, что избавилась от страха? – прошептала вроде бы самой себе, но на самом деле затаившейся Лере из прошлого. – Думала, за семь лет всё пришло в норму? Не бывает такого. Страхи никуда не деваются. Они ждут своего часа внутри головы, чтобы выпрыгнуть в подходящий момент.

Накатила мягкая податливая слабость. Лера опустилась на пол, вытянула ноги, упершись кончиками пальцев в стену напротив.

Однажды она три месяца безвылазно провела в съемной квартирке-студии на западе города. Потом почти полгода в палате психиатрического диспансера – если не считать плановых посещений в следующие три года. Это и называется безысходностью: когда есть дверь, но её нельзя открыть. Ни под каким предлогом.

Лера закрыла лицо руками, как делала в детстве, чтобы разогнать страхи и забыть обо всём плохом. В детстве ни черта не помогало. Сейчас тоже. Страхи накинулись. Они вернулись.

Последняя съемка – потеха публике. Две тысячи десятый год, начало десятилетия, самое время.

Она твердо решила, что больше не хочет сниматься в порно. Ей не надоел секс – об этом не могло быть и речи – но резко надоел сам процесс. Прямо с утра, когда проснулась в кабинете Толика и отправилась в туалет, сжимая в руке тест на беременность. Задержка месячных серьезно её напугала.

Две полоски. В голове шумело. Где-то храпел Толик, который, сукин сын, наверняка будет настаивать, чтобы она осталась. Он умел уговаривать.

Надо завязывать.

Она сильно напилась в тот день перед съемками и ещё выкурила полпачки сигарет, наполняя сознание привычной агрессивной легкостью. Приметила новенького – оператора в армейской одежде, симпатичного. Подмигнула.

– Спаси меня, хорошо? Мне нужно выбраться отсюда раз и навсегда.

Через полчаса Лера сломала себе три ногтя на левой руке, расцарапав спину Вадика Тырцева, который как раз примерялся к её заднице. Он взвыл от боли: «С ума сошла, что ли?», а Лера вцепилась зубами в его плечо, ощущая соленый вкус пота и крови, вырвала кусок, сплюнула на пол, хохоча.

Её накрыло радостное безумие, желание крушить и ломать всё вокруг: ощущение, которое долгое время скрывалось в груди.

Нащупала глазами камеру с подмигивающим красным глазком, плюнула в неё кровью. Спрыгнула с кровати, но не добежала – её зажали в четыре руки, утащили на кухню, рычащую.

Тот самый новенький оператор, Пашка, запыхавшийся и взъерошенный, тряс за плечи и что-то кричал. Ей брызнули в лицо воды. Лера остервенело пыталась дотянуться ногтями до всех, кого успела заметить. Успокаивалась она плохо. Голова кружилась.

– Уберите от меня руки!

Обнажённое тело всё ещё пахло лосьоном.

– Уведите нахер истеричку! – распорядился Толик, ответственный за съемки. – Потом поговорим!

Они не поговорили до сих пор.

Пашка протащил Леру в ванную комнату, долго умывал холодной водой, шептал на ухо успокаивающие слова, но при этом крепко держал одной рукой за плечо, чтобы Лера не вырвалась.

– Ты выделываешься, – пробормотала Лера, хотя на самом деле не хотела так говорить. Просто не могла сдерживаться. – По тебе сразу видно, что ты нихрена не военный, а просто на публику работаешь. Таких, как ты, даже трахать жалко. Снимай свою армейскую робу и надевай что-нибудь приличное, тогда девки давать начнут.

– Тебя тоже жалко, дорогая, – ответил Пашка. – Я бы даже на полшишки не присунул, если бы хотел.

Она хихикнула, посмотрела на Пашку в зеркале.

– Кажется, я угробила свою жизнь, – сказала, ощущая во рту скользкий привкус.

– Никто не застрахован. – ответил Пашка. – Выкарабкаешься.

Он вызвал такси, помог одеться и проводил на улицу.

– Ты спас меня? – Лера заигрывала. В то время он вообще заигрывала со всеми.

– Можно сказать и так.

– Тогда приезжай вечером. Получишь награду!

Пашка ухмылялся добродушно – так ухмыляются, наблюдая за ребенком, который пытается влезть в туфли своей мамы, изображая взрослого.

– Спаси меня еще раз, – фыркнула Лера, проваливаясь в тесный салон автомобиля.

Последнее, что она помнила из того дня – вкус крови на губах, от которого очень хотелось избавиться.