Восхищение

Я бросился бежать.

Пол под ногами дрожал. По стенам прошла волна. Дыхнуло смрадом и гнилью. Старушки протягивали в мою сторону морщинистые руки в пятнах, усеянные густыми темно-синими прожилками, с зажатыми кроссвордами, очками, ручками, карандашами, вязальными спицами, перьями.

Я прыгнул на дверь, вышиб ее, вкатился в следующий коридор и обнаружил, что он пуст и чист. На стенах здесь висели картины. Где-то вроде бы даже играла тихая музыка. Страшные звуки как отрезало, а от резкой тишины заболели уши.

Я поднялся, не в силах надышаться и прийти в себя, потом дрожь немного унялась, я пошел вперед. Ботинки оставляли на зеленом ковре темные и грязные следы.

Картины были спокойные и красивые. В основном пейзажи. Я разглядывал их и чувствовал, как гулко бьется в груди сердце. Во рту пересохло, очень хотелось пить.

– Вам немного осталось, – проворковал откуда-то старческий голос.

Коридор заканчивался дверью, а у двери на табурете сидела маленькая сгорбленная бабушка. Она была очень стара – морщины искромсали ее лицо, а волос на голове осталось немного. Нижняя челюсть у бабушки дрожала, будто была на шарнирах, а глаза были водянистые, как у всех здесь.

– За дверью направо, и окажетесь прямо в экспозиции, – сказала она тихо.

Я подошел ближе.

– Это сон, или я просто сошел с ума?

– А вы можете проснуться? – спросила старушка.

Я пожал плечами:

– Есть сны, в которых кажется, что проснуться не получается.

– Тогда я не смогу вам помочь. Разве что давайте проведу, куда положено. В последний путь.

Она протянула руку. Я не без сомнений взял ее влажную и холодную ладонь и сжал. Старушка ответила. Это было знакомое рукопожатие.

– Аня?

В ее седых волосах все еще оставались клочья вязкой желтой жижи. Она подняла на меня выцветшие глаза, рассматривала несколько секунд, потом сказала:

– Пойдемте! – и повела за дверь.

Мы вышли в квадратный холл, и на мгновение меня ослепил яркий солнечный свет, врывающийся в единственное окно. Я сощурился, стер выступившие слезы, увидел сквозь окно вход в музей. Туда мы вошли бесконечно долгое время назад…

Вход был укрыт от посторонних глаз густыми изумрудными деревьями, колоннами и кирпичной аркой с забором. Со стороны дороги можно было разглядеть только крыльцо и стеклянные двери. Отсюда же я видел гораздо больше.

Я различил огромный немигающий глаз, прячущийся в листве. И еще изгиб стен, похожий сначала на гигантскую приплюснутую голову, а затем на изгибающееся тело. И еще я увидел, что вход в музей был распахнутой пастью. Крыльцо – нижняя челюсть. Перила – ряд зубов. Красный кирпич на входе – раздвоенный язык.

Сейчас кто-то шел к музею, держа одной рукой велосипед. Оксана. Приехала за нами. Склонилась над телефоном и, видимо, пыталась до нас дозвониться. Она остановилась у крыльца, прямо на красном языке, прицепила велосипед к перилам, небрежно убрала телефон в задний карман и поднялась по ступенькам.

– Не надо…

Она зашла за стеклянную дверь. Пол под ногами вздрогнул в очередном спазме. Я увидел, как стремительно сомкнулись челюсти-вход, а когда разомкнулись, велосипеда у перил уже не было.

– Пойдемте, – сказала старушка знакомым голосом и потянула.

У меня не было сил сопротивляться и соображать. Мы прошли через еще одну дверь и остановились в ярком проходе перед дверью с табличкой, на которой было написано: «Экспозиция № 1».

Старушка отпустила мою руку и села на табурет в углу.

– Пойдем со мной, – предложил я. – Ань, пойдем. Тебе здесь делать нечего. Только посмотри, что оно с тобой сделало…

– Ходят тут, ходят, работать мешают. А в искусстве ноли без палочек, – пробормотала Аня скрипучим голосом, достала откуда-то из тряпья моток ниток и принялась его распутывать. С кончика ее носа капала на подол густая жижа. Капля за каплей.

Я взялся за ручку, понимая, что выхода больше нет, и потянул. Дверь отворилась. Проход наполнился звуками. Это были крики, вопли, хрипы, треск, кашель, безумный истеричный смех. Тяжело дыхнуло смрадом. Сначала я не увидел ничего, но потом в густой бордовой темноте проступили овальные стены и овальный же потолок, закругленный порожек, заканчивающийся чернотой, а еще вокруг были силуэты. Множество силуэтов. Они изгибались, извивались, дрожали, размахивали руками, вертели головами, выгибались в криках, стонах и воплях. Они лежали, стояли, сидели, будто сваленные в кучу, набросанные друг на друга, сцепленные в общий клубок тел.

Кто-то мягко толкнул меня внутрь. Я сделал шаг-второй по мягкому и податливому полу, а затем ноги запнулись, и я упал. Мир закружился. Я падал к другим людям, на мне сгорала одежда, а зловоние раздирало ноздри и легкие. Я закричал. Мой крик слился с остальными.

Прежде чем упасть в переплетение обнаженных, потных, сочащихся кровью, обезвоженных и умирающих людей, я вдруг понял, куда попал.

Это и была экспозиция.

Она могла переварить всё.

Восхищение

Запись в дневнике от 14.10.2014

Мастерство заключается в восхищении. Это вам любой скажет. Пишете ли вы книгу, сочиняете стихи или музыку, снимаете фильм. Главное, чтобы продукт творчества вызывал восхищение. Финальная фраза, точка, намек, недомолвка – все это должно заставить стороннего человека воскликнуть: «Обалдеть!» или «Ничего себе!», вскочить со стула, ударить ладонью по лбу, сбросить эсэмэску друзьям или отписаться на профильном сайте. Что-нибудь вроде: «Я в невероятном восторге от этого фильма!»

Как любят писать в Интернете? +100500

Порог удовольствия современной молодежи.

Ее пик.

Муза как-то сказала, что люди не способны восхищаться объектом в целом. Они обращают внимание на детали. Человек может безучастно рассматривать картину великого художника, но, только когда его взгляд привлечет какая-нибудь мелочь, крохотная черточка, та, что крючочком затронет струны души (персонально, понимаете?), он вдруг получит удар током в центр собственного удовольствия и загорится необыкновенным чувством. Это чувство способны испытать немногие. И уж совсем редко кому удается его простимулировать.

В современном искусстве разучились восхищать. Все поверхностно и однообразно.

Муза права. Детали важны. Если вы наберете в Интернете ее ник – muse_ravish – узнаете очень много о деталях и о том, как они приближают творческого человека к высшему мастерству.

Мы ведь о творческих людях говорим, верно?

Муза – блогер. Что-то вроде писателя, только с короткими мыслями. Краткость, говорит она, сестра таланта. В небольшую фразу на пять слов можно заключить деталей на сто лет вперед. Между прочим, я ничего не имею против.

Так вот, надо стремиться к тому, чтобы деталей было как можно больше. Чтобы каждый человек зацепился за что-то свое. Как будто ваш рассказ, картина, мелодия или скульптура – это сеть, полная острых и цепких крючков. Представили? И на каждом крючке болтается колокольчик. Чтобы вы точно знали, если кто-то в нее угодил.

Посмотрите что-нибудь из классики, и вы поймете, о чем я.

Раз! – попался еще один восхищенный поклонник.

Муза говорит, что это оргазм.

Я склонен ей верить.