Кладбище ведьм

Позвонила бывшему, вывалила на него всё, что знала. Расплакалась, не сдержавшись.

Положила телефон на стол и в два глотка допила чай. Плеснула в теплую кружку еще коньяка. Сегодня можно. Хороший коньяк согревает не только тело, но и, блин, душу. Мартини тоже согревает. Красное вино. Ликеры разные. Лучшее средство от депрессии. Напиться бы до бессознательного состояния. Провалиться в сладкую полудрему, чтобы в голове дымка. Как раньше. Хорошо ведь было, никто не спорит.

Отвлеклась. Рассеянно посмотрела на бутылку коньяка. Сколько лет не пила алкоголя? Два года. Время от времени позволяла себе бокал шампанского (на новый год), вино (на свадьбе подруги). Но ничего крепкого очень давно. Ни-че-го.

Мама умерла.

Мама, мамочка… Ни разу не виделись с того момента, как Надя ушла из дома – беременная, без копейки в кармане, без телефонов и адресов. А потом редко созванивались. Стремительные холодные обрывки фраз. Обе понимали, что пора перестать обижаться, что надо бы встретиться и поговорить, но никто так и не переступил черту, не сделал первый шаг. Ведь всегда страшно быть первым, верно?

Она подошла к окну, вглядываясь в серость и туман. Город, конечно, уже проснулся, но люди походили на лунатиков, бесцельно бродящие по заснеженным тротуарам, едущие по заснеженным же дорогам. Целый город замерзших зимних лунатиков.

Словно в противовес одноцветному пейзажу выпорхнуло воспоминание – одно из встревоженных, так старательно спрятанных – яркое, весеннее.

Раннее утро. Из окна дома виден лес. Изумрудные шапки деревьев, лениво шевелящиеся от ветра. На горизонте поднимается изгиб неокрепшего, темно-красного солнца. В эти месяцы на улице еще холодно, но очень хочется, чтобы было тепло, чтобы ветер не морозил щеки. Надо бы одеться просторнее, не натягивать теплые носки, шапки, варежки. А солнце и голубое небо на рассвете обманывают. Глядя на них, веришь, что если выйти на улицу, то можно окунуться в стремительно приближающееся лето…

…Надя спускается со второго этажа, обнаруживает в гостиной накрытый к завтраку стол: тушеная картошка, заварочный чайник, бутерброды и вазочка с конфетами. Особенно яркое воспоминание. Мамы нет. Зато висит в воздухе сладковатый и густой запах воска. Надя знает, где в таком случае надо искать маму…

«Черт бы тебя подрал! Влезать в мою жизнь!»

Завибрировал телефон, возвращая в реальность, едва не упал, и Надя подхватила его, расплескав из кружки коньяк. Звонили из полиции, говорили об опознании, о похоронах, о том, что надо опросить людей. Спрашивали, есть ли еще близкие родственники (никого нет, кроме Нади), как быстро сможете приехать (бывший муж после работы будет у вас, он все сделает), нужна ли помощь (нет, все в порядке). После полиции звонили из морга Знаменского, потом пару раз неизвестные люди назывались мамиными близкими друзьями и выражали сочувствие.

Откуда у них номер?

Началась суета, от которой Наде было некомфортно. Она всю жизнь бегала от суеты, пряталась в норках мелких кабинетов, квартир, салонов такси. А тут навалилось всё и разом. Появилась тоскливая мысль – когда же закончится? После похорон? Мама доставляла хлопоты и после смерти…

Надя прошла в зал, долго рылась в полках старого шкафа, куда по старой привычке складывала сотни ненужных вещей. Выбрасывать вроде бы было жалко, а оставлять – бесполезно. Там лежали стопками старые учебники, школьные тетради, одежда, из которой дочка стремительно вырастала, книги, коробки с новогодними игрушками, обувь, сломанный ноутбук и много-много чего еще. Среди хлама Надя искала то, о чем давно забыла, а теперь, вот вспомнила. Несколько раз ее отвлекали звонками. Незнакомые голоса спрашивали, правда ли Надя дочка Зои Эльдаровны, а потом принимались бубнить что-то о большом горе, непоправимой утрате, желали держаться и не горевать, ведь мама теперь в куда лучшем мире. На пятом или шестом звонке Надя не выдержала и перевела телефон в режим полёта.

В нижней полке за стопками старых простыней она нашла пухлый альбом в красной бахроме. Вернулась с ним на кухню, положила на стол. Обложка альбома покрылась пылью. Сколько его не открывали? Десять лет? Пятнадцать?

Снова далёким эхом раздался мамин голос из прошлого: Шлюшку из тебя изгоняю! Давно пора!

Этот альбом – единственная вещь, которую Надя когда-то давно попросила привезти Грибова из маминого дома. Сорок страниц воспоминаний о счастливом детстве. Застывшие мгновения. Впрочем, она давно забыла об этом альбоме, и, наверное, не вспоминала бы, если б не мамина смерть. А теперь…

Надя открыла альбом на первой странице. Старая черно-белая фотография: на стуле сидит мама в платке и тапках, в длинной юбке и толстых цветных гольфах выше колена. Рядом папа – полноватый мужчина с пышными усами, одет в широкие черные брюки и расстегнутую рубашку с высоким воротом. На руках держит крохотный белый сверток. Взгляд у папы возбужденный и счастливый.

Он исчез примерно через месяц, после Надиного рождения. Уехал на казенном грузовике в командировку на юг и не вернулся. Пропал вместе с грузовиком. Мама рассказывала, что папу даже объявляли в розыск, думая, что он угнал машину и продал где-нибудь, но потом сгоревший «Камаз» нашли под Воронежем. Папы в нём не было.

Надя наполнила кружку коньяком до краев. Взяла из чашки конфету.

Следующая страница. Еще одно черно-белое фото. Мамин двор. На заднем плане летняя кухня с распахнутой дверью. В дверях стоит какой-то высокий и сутулый мужчина в темных брюках и белой рубашке с рукавами, закатанными до локтей. На переднем – улыбающаяся Надя. Ей здесь года два, не больше. Торчат частоколом зубы. Большие темные глаза. Виден край дома с кухонным окном. А из окна выглядывает мама в черном платке, тоже улыбающаяся и счастливая. Платки сильно ее старили. Вроде бы на этом фото ей тридцать семь, а с первого взгляда как будто все шестьдесят. Если приглядеться, то видно, что морщины еще не тронули маминого лица, она в самом расцвете сил, но одеваться, конечно, не умела совсем. Вернее, одевалась по-деревенски. Как все в Шишково.

Коньяк вскружил голову, сделал мысли легче. Надя отпила немного, надкусила сладкую конфету, из-за которой во рту скопилась вязкая слюна. Плакать уже не хотелось, горечь немного отступила. Воспоминания со старых фотографий, вкупе с опьянением, ввели Надю в состояние ностальгии. Она перелистала несколько страниц, разглядывая фото, и ощутила грустное спокойствие. Злость, которая сидела где-то в душе много-много лет, стала рассасываться, будто застарелый синяк.

Глоток коньяка. Конфета.

На последней фотографии – мамин дом. Двухэтажный, из красного кирпича. Шиферная крыша, печная труба, веранда, которую разобрали незадолго до Надиного ухода (побега!).

Снято со стороны улицы. Невысокий забор наполовину скрывал два окна (синие рамы – вспомнила Надя). Хорошо видно крыльцо. Дверь открыта, а на пороге мама. Она уперла руки в бока, кокетливо позируя. Кажется, что сейчас крикнет: «Надя, зараза! А ну быстро домой!». А Надя побежит через дорогу, чувствуя, как в босые пятки впиваются мелкие камешки, а к голым ногам цепляется трава.

Запах воска всплыл в памяти, защекотал ноздри.

Надя моргнула. Ей показалось, что изображение на фотографии наполнилось красками. Или это воспоминания подбросили нужную информацию.

Мама на фото была живая: щеки налились румянцем, кожа потемнела от загара. Мама больше не улыбалась, а злилась.

Её окрик: Иди в дом, шлюха! Поговорим!

2.

Надю сморило на половине бутылки. Коньяк был дорогой, хороший. Не бил в голову сразу, а окутывал, придавая сознанию ощущение сонной воздушности, подготавливал к плавному переходу ко сну.

Она не заметила, как задремала на диване в зале. Проснулась спустя три часа, когда где-то в подушках под головой, завибрировал телефон. Звонила Наташа.

? Мам? Ты чего не открываешь? Я уже три раза домофон набрала. Ты вообще дома?

? Да, да, конечно, ? в голове шумело. Надя потерла висок ладонью. – Я уснула, дорогая. Мне не хорошо… Сейчас открою, подожди секунду!

Тяжело поднялась, путаясь в колючем пледе, нажала кнопку домофона и сразу отправилась в кухню. Убрала коньяк, кружку, схватила альбом.

В коротком страшном сне ей привиделось, что из альбомных фотографий кто-то лезет. Темная, высокая тень с длинными руками и скрюченными пальцами. Надя запомнила яркую белозубую ухмылку и растрепанные волосы. Существо несколько раз звонко шлепнуло в ладони, и из-под ладоней разлетелись по комнате водяные брызги.

Надя мотнула головой, разгоняя остатки кошмара, после чего затолкнула альбом подальше на холодильник, чтобы никто его не смог найти. Не надо нам здесь страшилок.

Когда Наташа зашла в квартиру, гремя музыкой из динамиков телефона, Надя чистила в ванной зубы. Высунулась, растрепанная, с белой пеной на губах:

? Обед в холодильнике, разогрей!

Надя умылась, посмотрела на себя в зеркало. Помятое лицо, усталость. Голова к тому же раскалывалась. После сна мысли сделались вялыми и неторопливыми. Депрессия, чтоб ее, навалилась, не отпускала. Старая Надина подруга. Столько вместе с ней было выпито алкоголя…

На кухне Наташа разогревала в микроволновке тарелку с супом.

Надя застыла на пороге невольно любуясь дочкой. К шестнадцати годам Наташа успела усвоить важное правило – надо всегда быть женственной. Совсем недавно она была неказистой, мелкой девчонкой, а тут вдруг в ее манерах появилась изящность, плавность, присущая очаровательным обольстительницам из кинофильмов. Она научилась томно моргать, делать губки «уточкой» и капризничать при мальчиках. Её гардероб быстро наполнился обтягивающими платьями, туфлями на каблуках, белыми блузками и лифчиками самых разнообразных форм. При этом характер Наташи был непредсказуем, как ураган. Какая-то мелочь могла вывести её из себя до истерики, до воплей и ненависти к родителям, миру и жизни вообще. Надя лишний раз Наташу не дёргала, потому что много читала про переходный возраст и взросление. Считала, что лучше в такой ситуации держать нейтралитет. Но иногда, конечно, случалось.

? Как дела в школе?

? Нормально, ? ответила Наташа. Ногти у нее были выкрашены в ярко-голубой. И когда успела? ? Кушать будешь?

? Нет, спасибо. Я уже.

? Что-то случилось? ? Наташа села за стол. – Ты про бабушку узнала, да?

Кольнуло в сердце.

? Откуда ты?..

С Наташей такое случалось. Черт знает как, но, бывало, опережала на мгновение, смахивала с губ еще не высказанную фразу. Как-то раз в три с половиной года она спросила у Грибова, серьезно заглядывая ему в глаза: «Пап, а ты плавда не хочешь больше сестличек и блатиков?». Все тогда здорово посмеялись, вот только Надя и Грибов за час до этого обсуждали на кухне, что не собираются больше заводить детей. Наташа не могла этого слышать, поскольку мирно спала за двумя дверьми, а родители разговаривали шепотом. Откуда узнала? Как догадалась?

Потом тоже случалось, не часто. Наташа предсказывала погоду, знала, когда в школе внезапно отменят занятия, а однажды за завтраком сообщила Наде, что та может не торопиться на работу, потому что «туда придут милиционеры и всех арестуют». Необъяснимо перепугавшаяся Надя тут же позвонила директору, который, конечно, посмеялся над предсказанием, но спустя полтора часа был арестован сотрудниками управления экономической безопасности. Надя узнала об этом, стоя в пробке, за полкилометра от офиса. Она до сих пор помнила, как по затылку будто провели ледяной иголкой.