Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь

У ворот Горы толпился народ. С десяток воев (против обычных двух) перекрывали дорогу наверх. Гридни были Святославовы, причем из ближних, покрытые шрамами опытные рубаки. А ведь еще вчера здесь стояли два безусых отрока из Ольгиной дружины.

– Назад, сдай назад, не напирай… – лениво покрикивали они, беззлобно отпихивая древками самых настырных.

Наверх пропускали только тех, кто жил на Горе, челядинов.

Духарева узнали, поприветствовали.

– Кто вас на стражу ставил? – спросил Духарев. – Князь?

– Он.

– А сам где?

– Там, – десятник махнул в сторону Подола. – Дорогу! Дорогу воеводе!

Толпа нехотя раздавалась. Чья-то проворная рука сунулась цапнуть золотую висюльку с узды воеводы. Свистнула плеть. Брызнула кровь. Воришка завопил, схватившись за рассеченное лицо. Толпа зароптала…

В ту же секунду мечи духаревских гридней покинули ножны.

– Р-разойдись! Постор-ронись! – звонко и яростно хлестнул по ушам голос Велима.

Толпа отпрянула, раздалась к заборам.

Духарев скользнул взглядом по лицам, злобным, испуганным, – никого не узнал. Неудивительно. За десять лет население Киева и пригородов увеличилось раз в пять. И большую часть из этих десяти лет Духарев провел в дальних походах…

Ничего не сказал воевода. Молча двинул коня вниз по улице. Дружина – за ним.

За городской стеной, на ярмарочном поле у Соляных ворот, собралась изрядная толпа. И толпе этой, похоже, было наплевать, что по ту сторону поля, оттуда, где стояла построенная лет десять назад княгиней Ольгой церковь, поднимается черный густой дым. Это было неправильно. Обычно киевляне относились к пожарам очень серьезно. Тушили всем миром и незамедлительно.

Но не сегодня. Сегодня – вече.

Стояли родами и дворами. Большинство – смерды да челядь, однако ж кое-где и высокие боярские шапки мелькали. Отдельно, кучкой, словно бы сами по себе, но на возвышении, перевернутой телеге, – жрецы Волоха.

Еще на одной телеге – ораторствовали. Какой-то купчина с Подола и еще один мужик неопределенного сословия, длиннорукий, как обезьяна, лаялись друг с другом. Толпа вокруг орала. Вече, одним словом. Традиционное народное развлечение. Дубинки и пиво приносим с собой, плюхи и зуботычины получаем на месте. В другое время Духарев послушал бы, о чем дискуссия, но не сейчас. Сейчас его куда больше интересовала горящая церковь.

Духарев и его сопровождающие двинулись сквозь толпу. Люди сторонились, давая дорогу. Здесь никто не пытался ухватить духаревского Пепла за узду. И слов злых вслед не бросали.

Проезжая мимо волохов, Духарев кивнул одному, знакомому, заходившему к ним на подворье – к Рёреху в гости. Жрец тоже кивнул, с важностью.

Церковь горела. А вокруг нее, на соответствующем отдалении, цепочкой стояли конные Святославовы гридни и никого не подпускали к пожарищу. По эту сторону оцепления тоже толпился народ, поменьше, чем на площади, сотен семь-восемь. Много женщин. Кое-кого Духарев узнавал: люди из христианской общины. Стояли, смотрели с печалью и смирением.

Кто-то, узнав Духарева, вскрикнул радостно, сунулся к стремени, но гридни не подпустили.

Духарев подъехал к оцеплению.

– Где князь? – спросил он.

– Там, – махнул рукой гридень из старших.

Святослав в окружении дружинников расположился у старого дуба на краю площади. Но не на высоком кресле, а верхом. И хотя сам Святослав был без доспехов, но конь под ним – боевой. И гридни тоже в полной броне. Перед князем – толпа. Но не смерды, люд получше, судя по одежке: старосты да тиуны.

Князь втолковывал им что-то. Слушатели внимали. Еще бы им не внимать, когда за спиной фыркают да позвякивают серебряными украшениями боевые кони, на которых грозными башнями – княжьи гридни.

Дружинники посторонились, пропуская Сергея.

Святослав глянул на воеводу недовольно, буркнул:

– Ты зачем здесь, воевода? Я тебя не звал.

– Вот что меня позвало! – Духарев махнул плетью в сторону горящей церкви.

– Нечего тебе тут делать! – Святослав грозно нахмурил брови.

– Ты, должно быть, запамятовал, княже, – медленно, с расстановкой произнес Духарев. – Я – воевода твой, а не холоп!

На скулах Святослава вздулись желваки. Но он усилием воли подавил ярость. Отвернулся от Духарева и, не глядя на него, произнес:

– Единоверцев своих прибежал защищать?

За спиной Сергея шумело вече. Справа весело трещал огонь…

– Да, – сказал Духарев.

– Обратно иди, на Гору! – бросил Святослав. – Там и будь. Молись кому хочешь, тебя не тронут. А капища христианские давно проредить пора. Понастроили… Как в землях ромейских. Не любы они народу!

– Народу? – Духарев криво улыбнулся. – Или – тебе?

– И мне! – жестко произнес Святослав. – А потому, воевода, дозволяю я народу пожечь капища ваши, а из камней алтарных жертвенник Перуну сложить. А кто противиться будет – бить без жалости!

Сказано было не обычным голосом, а тем, каким великий князь подавал команды во время боя. Чтоб все слышали.

Духарев ощутил, как в нем поднимается волна холодного бешенства.

– Меня – тоже бить?

Святослав подал коня вперед, встал с Сергеем стремя в стремя.

– Иди домой, воевода, – произнес он негромко. – Я здесь князь. Я говорю – ты повинуешься. Иди домой, пока я не осерчал.

– И что будет? – с презрительной усмешкой бросил Духарев. – Убьешь меня? – В правой руке Сергея – плеть, левая легла на рукоять сабли.

– Отойди прочь! – с такой же холодной яростью произнес Святослав. – Лучше сам отойди, воевода! Нехорошо будет, коли умрешь ты от руки того, кого сам учил меч держать.

– А ты гридням вели! – предложил Духарев. – Хотя гридней твоих тоже я учил… Уж не знаю, княже, как тебе теперь быть. И так нехорошо, и этак…

Тут он заметил, что народ, тот, что был поближе, притих и с вниманием прислушивается к беседе великого князя со своим воеводой. И гридни ближней дружины – тоже.

А еще он увидел, что к нему пробивается Йонах. Когда Духарев выезжал из дому, парня на подворье не было, а теперь вот нашел…