Скитания

– Неаполь с моря в лунную ночь, – внушительно ответил старик. – Отпроситесь сегодня у родных и приходите вечером в рыбачий поселок ко мне, к дедушке Кикибьо.

Когда школяры явились, старый Кикибьо уже сидел в лодке; он приготовил удочки, взял кувшин с водой, провизию.

Луна поднялась над двуглавой вершиной Везувия, огромная, величественная, и осветила спящий город. Мальчики ахнули от восхищения: действительно, такое зрелище стоило посмотреть.

Волшебный свет луны скрыл все изъяны городских зданий и нарисовал чудесную картину. Освещенные луной, стены ближних домов как бы купались в море, а за ними в прозрачном сиянии поднимались все выше и выше новые громады дворцов, храмов, башен. И вдали угрюмо грозила городу крепость Санта-Эльмо, которой даже лунный свет не мог придать обаяния.

В другой раз приятели пошли на фруктовый рынок с кухаркой Чеккиной. На рыночной площади было так тесно, что продавцы, привозившие товар на осликах, разгружали животных в прилегающих улицах и на себе перетаскивали корзины с фруктами к лоткам.

Апельсины, лимоны, померанцы, персики громоздились на столах яркими пирамидами, наполняя воздух ароматом. Нежные сладкие фиги россыпью лежали на столах. Груды чудесных дынь и арбузов напомнили Фелипе времена веселых набегов на баштаны в Сан-Джованни ди Ческо, и при мысли о том, что эти времена прошли, мальчик вздохнул.

Гроздья винограда, связки луковиц, стручки пахучего красного перца свешивались с веревок, туго натянутых над площадью. А желтые тыквы диаметром с тележное колесо служили продавцам вместо стульев.

Общее внимание было привлечено появлением мавра-фокусника в широком пестром одеянии, с большой белой чалмой на голове.

– Синьоры и синьорины, почтенные граждане Неаполя! – звучно возгласил фокусник, стараясь заглушить базарный гомон. – Сейчас перед вами покажет свое искусство знаменитый Али ибн Али ибн Мухамед![40 - Али сын Али, сына Мухамеда (араб.).] Моему волшебному мастерству рукоплескали халифы и султаны, императоры и короли! Но что толку в словах? Перейдем к делам!

Али ибн Али протянул руку к пирамиде апельсинов и взял с самого верха крупный золотистый плод. Пометив его красной краской, фокусник поднес плод ко рту, сделал неуловимое движение, и апельсин исчез.

– Проглотил! – ахнули пораженные зрители. – Проглотил целиком!

А торговка сердито закричала:

– Плати кватрино[41 - Кватрино – мелкая медная монетка.] за товар, бесстыжий нехристь!

– Простите, уважаемая синьора! – воскликнул мавр. – Я не обязан платить за плод, который вам было благоугодно спрятать себе в башмак!

Ибн Али быстро нагнулся, сорвал у торговки с ноги башмак, прежде чем та успела помешать, и протянул его зрителям. В нем лежал апельсин, помеченный краской.

– Тот самый! – взревела восхищенная толпа.

– Всякое искусство требует поощрения, синьоры, – скромно сказал фокусник и протянул к публике ладонь.

В нее упало несколько кватрино, и они мгновенно исчезли. Мальчики, увлеченные фокусами, давно потеряли из виду Чеккину, но ничуть об этом не беспокоились: Луиджи знал дорогу домой.

Али ибн Али продолжал фокусы, но приток даяний заметно истощался и, наконец, иссяк. И в этот момент сверху послышался глухой голос:

– Синьоры и синьорины! Доколе вам будет морочить головы этот наглый язычник?

Люди в изумлении подняли головы. Говорила статуя, на согнутую спину которой опирался балкон ближнего дома.

– Чудо, чудо! – пронеслось в толпе.

– Вы смотрите жалкие фокусы мавра, – продолжал голос, – и не ведаете, что среди вас находится предсказатель судьбы. Он нем от рождения и приказал говорить за него мне. От этого необыкновенного мудреца вы узнаете ваше будущее!

Отвернувшись от фокусника, любопытные увидели высокого человека в длинной мантии, с остроконечным колпаком на голове, на груди его висела дощечка с надписью: «Верное предсказание судьбы за одно сольдо!»

В руке чревовещатель держал ящичек с зелеными билетиками. Оставленный всеми фокусник скрылся, а люди бросились покупать билетики, и сольдо щедро посыпались в руку немого. Грамотные читали предсказания про себя, шевеля от усердия губами, а неграмотные искали тех, кто мог бы им помочь.

Один из толпы обратился к Фелипе, и тот прочитал:

«Скоро в твоей судьбе произойдет великий переворот, который вознесет тебя или погубит. Опасайся начинать важные дела в пятницу, это несчастный для тебя день».

Ошеломленный человек побрел прочь, машинально бормоча:

– Вознесет или погубит… Погубит или вознесет… Остерегаться пятницы!..

После Нолы, где нищих было мало, Неаполь поражал Фелипе массой уродов и калек, просивших подаяние. На папертях[42 - Паперть – церковное крыльцо.] церквей, у рынков, на главных улицах и оживленных площадях – всюду кишели слепые, хромые, безногие и безрукие, выставляя напоказ свои уродства, болячки и язвы. Внимание благодетелей привлекалось по-разному. Кто пел песни, кто гнусаво читал молитвы за здоровье даятеля и всех его родных и близких, кто просто уныло тянул с протянутой рукой:

– Подайте кватрино, синьоры!.. Только один кватрино!..

Фелипе обратил внимание на здоровенного молодца с курчавой черной бородкой и короткими усиками, просившего милостыню на паперти ближней церкви. Вместо ног у него были деревяшки, и он стучал ими одна о другую при появлении прохожего. Сольдо и кватрино падали в его засаленный шерстяной колпак довольно щедро, он прятал их в кошель, разглаживая усы.

– Как жалко его! – сказал Бруно. – Такой молодой, а калека.

Когда мальчики завернули за угол, Веньеро тихо заговорил:

– Он такой же безногий, как мы с тобой. Зовут его Андреа Кучильо, и деревяшки у него поддельные. Ты знаешь, что значит «кучильо»?

– Нет, – сказал Фелипе.

– Это «нож» по-испански. Андреа получил такое прозвище за то, что при каждой ссоре хватается за нож. Он уже зарезал несколько человек, это говорил мой приятель Ванино, сын судьи Корво.

– Так он бандит? – с ужасом прошептал Фелипе.

– Ого, еще какой! Днем он нищий, а ночью – браво.[43 - Браво (ит.) – наемный убийца.]

– Почему же он не на каторге? – удивленно спросил Бруно.

– Хитер. Сер Корво сколько раз пытался поймать его с поличным, только никак не удается. Да он не один такой – Кучильо. Среди городских нищих – половина бандитов.

С тех пор Фелипе со страхом обходил подальше церковную паперть, где сидел Андреа Кучильо.

…Любили мальчики бродить по улицам, где представлялась возможность поглазеть на работу ремесленников. На каждой улице преобладало какое-нибудь одно ремесло. В ремесленных кварталах всегда было оживленно. Люди не хотели сидеть в тесных каморках и выбирались на улицу с орудиями производства.

Вот переулок, где жужжат веретена в ловких руках прядильщиц. Женщины разговаривают о своих делах или поют песню, а тонкая ровная нить пряжи точно сама собой сбегает с прялки и наматывается на веретено. За углом стучат ткацкие станки: там пряжа превращается в бархат, сукно, тонкое полотно и другие дорогие материи, которые пойдут на одежду богачей. Сами ткачи одеты кое-как, в ветхие куртки и короткие парусиновые штаны. Неустанно работая челноком с утра до ночи, ткачи зарабатывали только на пропитание семьи, – где уж тут думать о нарядах…

Вот новая улица, новое ремесло. Здесь портные. Они сидят на низких столах, поджав под себя ноги, и проворно работают иглой. Они шьют бархатные кафтаны для дворян, красные кардинальские мантии, солдатские мундиры, сутанеллы для школьников.

В другом квартале мальчишки, глотая слюнки, наблюдали, как кондитеры варят конфеты. Сладкий фруктовый сироп выпаривался в медных луженых тазах, а потом густая липкая масса резалась на кусочки и раскладывалась для сушки. И если у Луиджи или Фелипе еще залеживался к этому времени кватрино, монетка переходила в карман кондитера.

На улицах Неаполя всегда звучала музыка, слышались песни. Гнет испанцев был тяжел, но народ не может годы и годы жить в мрачном молчании, особенно если этот народ одарен от природы живым, веселым характером и редкой музыкальностью.

Песни пелись разные, но больше всего было песен о любви и свободе. Высмеивались завоеватели-испанцы с их невыносимым самомнением и спесью. Народные песни предсказывали счастливое время, когда завоевателей прогонят с итальянской земли…

На площадях и рынках звенели мандолины и лютни. Иной музыкант был настоящим виртуозом, и под его искусными пальцами струны рассказывали о радости и горе, о любовной тоске, пели о свободе…

Насколько шумными и оживленными были христианские кварталы Неаполя, настолько пустынными и молчаливыми выглядели переулки гетто – европейской части города.