И снова о любви

– Все же я провожу вас. – блондинка оглядела его и взяла под руку.

Он не мог высвободить руку. Не хотел. А хотел он совсем другого, о чем не смел себе признаться. Послушно шагая к подъезду, он чувствовал, что не может сопротивляться возрастающему желанию. Девушка нажала кнопку вызова лифта. На удивление он откликнулся гулким шумом мотора, хотя еще вчера не подавал признаков жизни. Войдя в лифт, она спросила:

– Какой этаж?

– Третий, – хрипло от волнения приговорил он.

Двери закрылись, и лифт со скрипом начал медленно подниматься. Алексей встретился с ней глазами и сделал шаг.

* * *

– Дим, смотри, что там?

Васька показал рукой куда-то в сторону, туда, где в свете луны виднелся горный хребет. Он возвышался, как невесть откуда взявшийся посреди пустыни авианосец. Вдалеке над хребтом появилась яркая звезда осветительного снаряда.

– А… это наши стреляют. Вторая батарея. Может Санек. Для разведки. Им так все как на ладони видно.

Ранний месяц тусклым серпом светил, как приглушенный ночник. Звезды – и те давали больше света. В этом мягком освещении все вокруг выглядело тихо, спокойно. Умиротворенно. Но тишина эта была обманчива. В любой момент пехота, которая была где-то впереди, могла наткнуться на противника, и тогда тишина ночи разорвется в клочья автоматными очередями, рация прорвет эфир криками донесений, их батарея начнет огонь на прикрытие отхода наших, и тихо не будет долго. А утром – в самый холодный и темный предрассветный час – все будут снова сидеть и лежать по своим окопам вокруг базы, тревожно всматриваясь в темноту и вслушиваясь. Любой шорох может означать приближение противника, и можно открывать огонь на поражение. Без разбору. Свои в такой час не вертятся без оповещения. А сегодня вот ребята, пехота из соседнего форпоста, в засаде. Разведка донесла, что ночью планируется диверсия. Патрули еще засветло прочесали все вокруг на предмет мин и ловушек. А теперь вот Димка, Васек, еще пара ребят из их расчёта и Виталя, командир орудия, сидели в самоходке, с приглушенными огнями, с наведенной на цель пушкой, прикрывая передвижения пехоты на местности. Изредка передавали новые данные наводки, и Васек наводил пушку на новую цель. Судя по всему, пехота не сидела на месте.

– А хорошо, однако, так… сидишь себе, а сверху звезды… прям до дембеля бы так, – вздохнул Васек, вылезая через люк на башню. – Че, Димон? Ждет тебя твоя?

– Пишет, что ждет. – Димка смотрел на фотку Насти, которую вытащил из кармана. Недавно он нарисовал по этой фотографии ее портрет, как она сидит вполоборота на скамейке и смотрит куда-то вдаль. Этот портрет он собирался отправить ей сразу, как только вернется в часть.

– Моя тоже пишет. – продолжил Васек, – Спрашивает, когда меня в увал отошлют. Я, дай бог, когда поеду, куплю ей бусы из агата. Очень она любит из агата всякую фигню. А я в толк не возьму: не камень, а так – размазня серая. Вида никакого. мне горный хрусталь нравится. Вот это камень так камень!

Васек продолжал тихонько рассказывать, изредка по телефону передавали короткие сводки из БТР-а комбата, а Димка вспоминал…

* * *

…Они сидели рядом в темном зале кинотеатра. Настина ладонь лежала на Димкиной. Он тихонько дышал, боясь спугнуть это ощущение тепла, доверия и нежности. Большим пальцем он чуть поглаживал тыльную сторону Настиной ладони. Насте было приятно и немного щекотно одновременно. От ощущения такой необычной близости она чуть-чуть стеснялась. Но это было так нежно, наивно и приятно, что ладони она не убрала. Димка не обращал внимание на то, что происходило на экране, хотя со стороны могло так показаться – он не отводил взгляд от экрана, хотя видел при этом мало что. Все его внимание было приковано к дыханию Насти. Он ловил мельчайшие вздохи, чуть слышные стоны, которые невольно вырывались у нее, когда он касался большим пальцем чувствительных мест ее ладони.