Изгнание Александроса

«Летим! Летим! Куда лететь?» – послышались голоса.

– Устрицы! Устрицы! – мечтательно зашептала Лама, и сжала мою ладонь.– Хочу устрицы!

– Как погулял, сынок? – я обернулся.

Рядом со мной стоял отец. В белой рубашке, черных штанах-брюках, и в лакированных ботинках. Копия почти преддопотопной одежды простого грека.

– Мне очень жаль, Гаврилос, – сказал Вини каким-то нарочито ласковым голосом, – что ты не видел прекрасный обнаженный танец, в котором твой сын принял участие. Передай Ахате, что это был просто Матисс какой-то!

– Что? – отец недоумевающе и испуганно смотрел на нас с Ламой, держащихся за руки. Мне стало очень неудобно. Мне захотелось в данную минуту быть не здесь, а где-нибудь в другом месте.

– Мы танцевали сиртаки обнажёнными! – радостно защебетала Лама. – А другие люди раздевались и присоединялись к нам! Какое это счастье!

«Только бы она еще чего другого не рассказала!» – я не мог поднять на отца глаз, настолько неудобно мне было.

Появился удивлённый дядя. Появление отца стало для него сюрпризом. Причём, судя по виду, сюрпризом не радостным.

– Ужин давно остыл, – мрачно сказал отец, – но мама сказала, что подогреет.

Со мной стали прощаться. Лама, не стесняясь отца, обняла меня, и сказала, что я очень хороший мальчик, и вечеринка без меня будет с «оттенками печали». Нак сказал, что жалеет, что мы не до конца познакомились.

Взлетели мы не сразу.

– Ты где-нибудь видел, Александрос, чтобы Хранители ходили голые, а тем более танцевали? – спросил отец.

Некоторое время я стыдливо молчал.

– Дядя Леонидас ходит! -вдруг вспомнил я, -и Юзи иногда…

– Ох уж это дорийское бесстыдство… Кстати, Леонидас меня спрашивал, не посоветую ли я кого для Юзи. Ты ведь к ним не заглядываешь.

Отец поднял нашу старушку «Гестию» в воздух.

Проснулся я поздно. Одел «летучую мышь», и полетел к тому человеку, о котором до утра думал. Не долетев до Спарты, я приземлился. Я люблю ходить пешком. Многие совершенно не могут обойтись без геликоптера. Даже пословица есть такая: «Он без геликоптера как без сюэкля!». Так говорят про человека, который, например, даже полкилометра не может пройти. Только на геликоптере. Я не из таких. Я часто хожу пешком, и даже бегаю.

Вот там, за полуразрушенным Акрополем-дом Юзи и её семьи.

Отец Юзи Леонидас третий Хранитель Пелопоннеса и отвечает за всю южную его половину. От Триполиса и ниже.

Гостей у дяди Леонидаса почти не бывает. Благодаря самому дяде Леонидасу. В сюэкле на его странице Хранителя обычно пишут, что-то типа «рассказы Леонидаса чрезвычайно интересны, но чересчур перегружены допотопными жестокостями». Слушать историю, как триста человек зарезали и убили в ущелье несколько тысяч других людей, согласитесь, тяжело. Были случаи, когда Гости падали в обморок от точных физиологических деталей. Несколько раз Леонидаса просили рассказать что-то другое. Леонидас обижался, и говорил, если хотите других историй, летите к другим Хранителям. Да и других историй, увы, он просто не знал. И не хотел знать. Гости почти перестали прилетать, но Леонидаса это совершенно не расстраивало. Что его по-настоящему огорчало, так это отсутствие сына.

Когда я был помладше, то он, видя меня, с горькой улыбкой говорил: «Александрос, Александрос! Ну почему ты не мой сын? Спал бы сейчас на циновке в холодном помещении, питался бы только лепешками да луком, таскал бы камни с гор в равнины и поднимал бы их обратно с равнин в горы! Я бы из тебя такого мужчину сделал бы! О, Александрос! Ну почему ты не мой сын?». Я смущался, и в глубине души был крайне рад данному факту. Мне не хотелось спать на циновке и таскать камни из гор в долины и обратно.

Зато у Леонидаса была дочь Юзи, моя ровесница. Не смотря на разницу в четыре месяца, Юзи вела всегда себя так, будто старше на целых четыре года, и всегда смотрела на меня сверху вниз. В прямом смысле. Мы смотрелись довольно забавно. Я, невысокий и кучерявенький, и рядом, взяв меня за ручку, Юзи, худая как хворостина, с коротко остриженными по плечи волосами, и выше меня на полторы головы. «Люблю тебя, Жирафа, больше всего люблю! – говорил я ей, уткнувшись в её длинную шею с родинкой.– А ты любишь меня?». «Люблю…» – тихо говорила Юзи после долгой паузы. С годами разница в росте сократилась, и составило не полторы головы, а только голову. Даже чуть меньше. Во всяком случае так было год назад, когда мы последний раз виделись. Когда нам с Юзи было лет по двенадцать, у тети Таки произошел выкидыш, после которого она не смогла иметь детей. После этого Юзина семья ушла в себя, редко звала нас к себе в гости, даже часто отказывала малочисленным Гостям со стороны. Мы почти перестали встречаться. Изредка я прилетал, мы купали с Юзи коней или пасли овец. Как раз на пастбище, несколько месяцев назад, в день рождения Юзи, мы и поругались. Я говорил, что Микенская культура более возвышенная, чем Спартанская, что Спарта не дала миру большого количества философов и скульпторов. Юзи обиделась, и громко сказала, что «зато спартанцы никогда не были дураками», и на все мои просьбы о мире отвечала молчанием и отвернутой головой. После этого я на связь не выходил. Я ждал, что это сделает Юзи.

Я подхожу к их дому. Он примерно такой-же, как и у нас. Небольшой белый двухэтажный известняковый особняк с синей крышей, с уходящими в землю тремя этажами с подвалом.

Я приблизил по сюэклю. Вот дядя Леонидас, смуглый от солнца, полностью голый, чешет свою бороду с проседью и что-то говорит тете Таке. Дядя Леонидас любит ходить голым. Он уверяет, что спартанцам чуждо стеснение. Жена с дочерью время от времени его поддерживают. Но не всегда. И не полностью.

А вот и Юзи с колчаном и луком вышла из-за дома. Такая-же длинная и худая. Волосы отросли. На тёмном от загара теле еле заметные коричневые точки сосков. Узкая талия препоясана веревкой, с которой спереди и сзади свисают узкие кусочки ткани. По просьбам отца она стреляет по мишеням на пустыре за домом. А еще Юзи умеет бороться, и метать копьё с диском.

– Эге-ге-ей! – кричу я.

– Кто это к нам прилетел! – дядя Лёня раскрывает руки и идет мне навстречу.-Да никак это сам Александрос Адамиди! А Фасулаки всегда рады Адамиди!

Дядя Лёня сухопарый и худой, но объятья его словно из железа. Тётя Така протягивает мне руку, и я целую тыльную сторону её тоненькой изящной кисти. Тёте Таке нравится этот странный древний обычай. Здороваюсь с Юзи.

– Привет! – бесцветно кивает Юзи, флегматично смахивая соринку с плоской груди.

– Забить и зажарить самого тучного тельца для дорогого Гостя! – смеется дядя Лёня. Конечно, никто не собирается резать и поедать коров, но я вздрагиваю, вспоминая Хлою с Дафнисом.

Через десять минут мы уже сидим за невысоким столиком, на котором стоит тарелка с маринованным осьминогом и сырными шариками, миска с йогуртом и свежими огурцами, и большой кувшин с холодным домашним пивом. Трещит разведенный огонь, скоро будут угли, на которые положат жариться этого прекрасного тунца, которого подготавливает тётя Така. Она делает его не по-средиземноморски, а по своему оригинальному рецепту. Тётя Така родом из Северной Америки. Её родители- Хранители Языка и Культуры индейского племени Чероки. Тётя Така в шутку говорит, что число Хранителей Чероки ровно столько же, сколько и самих чероки. Где-то около пятидесяти. Красноватый цвет кожи и необычный разрез глаз достался Юзи в наследство от матери. Но не талант вести беседу. Юзи почти все время молчит с таким выражением лица, что можно подумать, что она ждет не дождется, когда собеседник договорит и улетит куда-нибудь. Да и отец учил её отвечать на все четко и коротко, чем славилась в древние времена Лакония, как называли большую часть Пелопоннеса. В допотопные времена такую ясную, краткую и точную речь так и называли-«лаконичной».

– Гостей не было месяца два, – дядя Лёня тоже человек немногословный, даже угрюмый, но сейчас ему чужда эта «лаконичность», он рад мне. – Да век их бы не видеть, история для них чересчур жестокая! Но то, что ты прилетел-молодец! Знай, тебе тут рады, малыш!

Мы разливаем по медным стаканам пиво, разбавляем водой, руками едим жирного тунца, споласкивая руки в тазу, где в воде плавают ломтики лимона. Вспоминаем историю, как мы с Юзи в детстве пытались приручить двух скорпионов, которые покусали нас так, что руки потом чесались несколько часов подряд. Благодарю тётю Таку и дядю Лёню за прекрасную еду, и идём с Юзи купать Муху и Шмеля. Это пиндосы. Небольшие греческие лошади. Раньше были Дафнис и Хлоя. Но имена эти никогда не упоминаются в этой семье.

Беременная тётя Така решила покататься на Хлое, не обратив внимания, что у той была течка. Дафнис с разбегу пытался взгромоздиться на кобылу, чтобы спариться с ней. Тетя Така не удержалась, упала, после чего с ней случился выкидыш, после которого она не смогла иметь детей. Сюэкль вовремя не среагировал. Дядя Лёня прорыдал несколько суток. Затем всю ночь точил нож на старом оселке. Утром зашел в конюшню, и перерезал горло сначала Хлое, а затем Дафнису.

Об этом мы знали, но молчали. Никому не говорили. Мы боялись думать, что будет с дядей Леонидасом, если об этом случае узна…

(из блокнота аккуратно вырезано несколько страниц)

Я вырезал страницы, так как счел это записи чересчур личными, касающимися только меня и моего любимого человека. Скажу только, что предложил Юзи быть моей Первой По Жизни, и признался о потере девственности с Ламой. Когда Юзи кричала так, что от неё шарахались кони, я впервые за долгие годы вспомнил о Нём, и сильно, всем сердцем, попросил Его.

В общем, Юзи приняла моё предложение.

Самое удивительным в нем была не странная черно-белая одежда с допотопных картинок, штаны, похожие на трубы, жилет без рукавов, надетый на белую рубаху, и неудобная обувь. Ни странная круглая шапочка, которая, чтобы не упасть, крепилась к волосам специальной заколкой. Приятель моего брата, из семьи колонизаторов с Марса, носил на голове обруч с вделанным в него куском породы родной планеты. Меня даже не удивили полуметровые волосы на висках, завитые забавными колечками-пружинками. К маме прилетала из подводной части Санкт-Петербурга подруга детства с четырехметровой косой, которую она распускала во время своих редких подводных исторических экскурсий в Финском заливе. Волосы словно водоросли плыли за ней. Гости отвлекались, переспрашивали. И мамина подруга детства с радостью рассказывала им снова об великом городе.

Меня поразило в Элияги то, что когда он вошел в класс гармоничного рисования, увидел пластиковые панно для рисунков и краски, то категорично сказал, что рисовать людей и живых существ не будет, потому-то Он, (перед «Он» мальчик сделал паузу), запретил какие-либо изображения. «Ни птицы в небе, ни человека на земле, ни рыбы в море». Элияги рисовал разные геометрические предметы, ромбы, треугольники, неправильные овалы, кубы с закругленными углами, и множеством линий между ними, причем расставлял их так гармонично по отношению друг к другу, что от его рисунков невозможно было оторвать глаз. Учителя даже спрятали несколько его рисунков. Как сейчас понимаю, чтобы не внушить остальным чувство неполноценности перед Элияги.

– Эх, было бы у меня побольше этих семи цветов, я бы и не такое нарисовал бы! -разочарованно сказал он мне и другим ребятам нашей возрастной группы.

– А где ты найдешь другие цвета? – изумились мы.

– У Него, – Элияги вновь сделал торжественную паузы перед «него», и посмотрел наверх, – много цветов. Таких, каких мы даже и не можем себе представить.

– У кого?

– У Того, чье имя не называется, но который есть всё! – сказал Элияги таким тоном, что мы и не стали уточнять.

Мы закрывали глаза, пытались представить себя цвета, которых мы не видели и не можем себе представить, и пытались их представить.

– Не получится, – подумав, сказал Элияги, – но ангелов увидеть можно!

– Кого?

– Ангелов. Не знаю, как вам объяснить. Зажмурьте глаза сильно-сильно, и увидите движущееся точки. Не сразу, но увидите. Это и есть ангелы.