Сборник. Рассказы, сказки, причти, миниатюры

– Почему мы должны вмешиваться? Пусть эти, – он кивнул на Ивана, – Сами друг дружку поубивают…

Ещё добавить что-то не получилось – Егор прервал его коротким, но резким прямым ударом в челюсть.

Пострадавший написал жалобу, Егора вызвали в штаб. Незнакомый офицер предложил присесть и, глядя на солдата, спросил:

– Бил?

– Нет, – ответил Егор, понимая, наказание поставит крест на его желании подписать контракт.

– Ну, хоть за дело? – уточнил офицер.

– За дело! – подтвердил боец.

– Ну, не бил, значит, не бил, – пробурчал офицер и, написав на рапорте «факт драки не подтвердился», пожал Егору руку со словами: – Может иногда за дело и нужно ударить.

Война – это работа. Тяжёлая, опасная работа. Конечно, первое время присутствует страх. Но страх – это нормально. Главное – научиться управлять им. И война этому учит очень быстро. Так сказать, ускоренный курс. Особенно если знаешь, за что воюешь.

Иван хорошо помнил тот августовский день и не раз рассказывал другу о случае на пляже, когда неизвестные ему люди, которые, может быть, сейчас с другой стороны фронта, пытались отнять жизнь у беззащитных детей.

Подразделение, где воевали друзья, вывели на отдых в Донецк только в конце марта. Иван потянул друга на Аллею ангелов. Егор предлагал посидеть где-нибудь в кафе, но друг настаивал:

– Пойдём, ты должен знать, за что воюешь.

– Я и так знаю: наше дело – правое! – ответил Егор, но с другом пошёл.

В самом начале аллеи Иван увидел плиту, на которой было написано: «Иван Андреевич Авдеев. 01.03.2004 – 13.08.2014».

Эту картинку приближающегося снаряда Ваня запомнил до конца своих дней, потому что жизни оставалось ровно столько, сколько нужно осколочному снаряду, чтобы разорваться. Говорят, за мгновение до смерти перед человеком проходит вся его жизнь. Вполне возможно, что так оно и бывает. Только в сознании десятилетнего Вани пронеслось не то, как он прожил, а то, как прожить не смог, потому что осколки покрыли всё пространство пляжа и воду в ставке, не оставляя шансов на жизнь ни загорающим, ни купающимся.

Егор остановился возле одной плиты и обратился к сослуживцу, с которым он был на аллее:

– Смотри, мой ровесник. День в день родились. Мог бы с нами служить.

Рядом с могильным камнем стояла женщина. Она повернулась на слова Егора, и он увидел её серые, почти бесцветные глаза.

Странный пассажир

Часть первая, почти авиационная

– Взлетный курс 180, выход правым, на Приморское.

– А можно левым?

– Тогда взлетный 179, выход левым.

Это я немного поторговался с диспетчером. Очень уж не хотелось тратить лишние три-четыре минуты. Да и не лишние они вовсе, если учесть, что сегодня еще три раза нужно будет смотаться сюда из Одессы. Взлетный режим и после короткого разбега отрываемся от травы небольшого аэродрома Киллия.

Сейчас левым доворотом и вдоль Дуная пойдём в сторону моря. Конечно, левым разворотом здесь тесновато будет. Дунай, а вместе с ним и государственная граница СССР подходят почти вплотную к аэродрому. Поэтому режим двигателя максимальный. Даже на слух ощущается как мотору тяжело. А когда мотор на самолете всего один, то и кожей ощущаешь все его проблемы. И нет лучшей мелодии, чем этот оглашающий и привычный голос мотора. И нет лучшей опоры, чем этот звук, который скорее не слышишь, а чувствуешь. Пора убрать закрылки.

«Сейчас тебе станет полегче» – это я мысленно успокаиваю мотор. Рука ложится на сектор газа, и взгляд на бортовые часы. Ещё есть время. Секундная стрелка только касается отметки 12, заканчивая свой третий круг и третью минуту нашего полета… И в это момент звук мотора проваливается.

Исчезает.

Оглушает тишина.

Обостренно остро понимаешь, что небо не есть нормальная среда обитания даже для нас «человеков летающих». Остановившийся двигатель останавливает время. В такой оглушительной и вязкой тишине невыносимо дышать.

«Господи! Что же делать?», – с тяжелым выдохом вырывается из груди.

– Ну и что? И надо было тебе выторговывать у диспетчера выход левым после взлета. Взлетел бы как положено. Дольше на 3 минуты, но справа вон поля дороги, выбирай-не хочу, где пристроиться без двигателя. А теперь, что делать будешь?

Спокойный голос возвращает хоть и в неприятную, но реальность: мы в пятидесяти метрах от земли, тишина, левый крен, впереди Дунай, но до него не дотянуть. Прямо пограничные столбы и залитые водой рисовые поля. Тоже не лучшее место для приземления. На аэродром, вопреки всем обещаниям инструкций не вернуться. Что-что, а это я точно знаю, опыт имеется.

Голос исходит от «странного» пассажира. Странным я про себя назвал его ещё при посадке пассажиров в самолет. Поскольку голос как у диктора телевидения никак не вязался с внешностью болгарского крестьянина, коих очень много в этих краях. Его комментарии моего, мягко говоря, не совсем правильного решения говорили о его очень хорошей осведомленности о ситуации, в которой мы оказались из-за моей ошибки. Причем ошибся я один, а в неприятной ситуации оказались мы все. Все – это экипаж, я и мой второй пилот, а также двенадцать пассажиров нашего воздушного лайнера Ан-2 или попросту «кукурузника».

Спокойствие пассажира передалось и мне. Я уже знал, что надо делать в следующее мгновение, но оно – это мгновение, все не наступало. Когда долго летаешь на самолете с одним мотором, то очень хорошо, этот мотор, чувствуешь. Воспринимаешь его, как единственную точку опоры в той среде необитания, которая зовется – Небо. И поэтому точно знаешь: в следующее мгновение, после того как эта точки опоры исчезает, ты начнешь стремительно терять высоту, и только быстрая отдача штурвала от себя может предотвратить неминуемое падение и превратить его в полёт со всеми присущими полету законами и шансами. И если я не ощутил потерю опоры при заглохшем моторе, это может значить только то, что оно, следующее мгновение, ещё не наступило. Таковы законы полета. А пока не наступило следующее мгновение, будем жить в этом.

– Я же говорил, что в пилотской кабине находиться нельзя», – попытался я строго сказать Странному пассажиру.

– А тебе говорили, что при взлете с аэродрома местных воздушных линий Киллия с южным курсом нужно выход выполнять правым разворотом. И что?

Тут он попал с самую точку. Конечно, формально, согласно инструкции, после взлета с курсом менее 180 (а 179 хоть и на чуть-чуть, но меньше 180), я мог выполнить левый разворот. Но сам я, увидев такие манёвры у другого пилота, назвал бы это мальчишеством. И на тебе, на те же грабли! Для меня, опытнейшего командира с налетом более пяти тысяч часов, тридцати двух лет отроду, это непростительно. Я это понимал и даже поморщился, настолько явно представил последствия, если реально наступить на грабли. Здесь же все может быть куда более неприятным. Оправдываться было бесполезно. Если я не мог оправдаться перед собой, то все другие оправдания уже лишние.