Целестина

Внутренний дворик – единственное помещение в гимназии, куда можно собрать всех и сказать им что-то очень важное. Точно так же, как на прогулочный дворик в тюрьме можно, если надо, собрать всех заключённых и что-нибудь им объявить.

И вот что важно – таких собраний уже давно не было.

Как объяснили Целестине девочки из местных, последний раз так собирались года четыре назад, когда умер маршал Пилсудский. Но это был человек настолько большой государственной важности, что и подумать страшно. Все мальчишки почему-то до сих пор называли его Дедушкой или Комендантом, и принимались размахивать руками, стоило кому-то упомянуть его обычное имя.

За годы существования гимназии дворик уже успел обрасти молодыми деревцами и какими-то кустами местной фауны, которых нет в учебнике биологии. Так что тем, кто был из младших классов, было куда спрятаться – на всякий случай.

Перед окнами кабинета директора был балкончик. Совсем маленький, так что многие сегодня заметили его в первый раз.

Туда и вышел Данилюк – в костюме, с той самой шляпой в руке, которая пыталась от него убежать в особняке генеральши. Целестина чудом удержалась, чтобы не хихикнуть.

Пан директор засуетился и в конце концов положил шляпу обратно в кабинет. Даже здесь, на высоте второго этажа, он казался удивительно маленьким.

И он заговорил.

Речь была в его обычном духе. Он читал её без бумаги, без подготовки, и только на середине обнаружил, что не знает, как её закончить.

Сначала он говорил о том, что сбылась самая страшная из фантазий любого мальчишки – их поколение стало свидетелями войны. Конечно, до нас была ещё Великая Война – но мы родились уже после неё и не знаем, что это такое.

Потом он начал взывать к теням прошлого, Мицкевичу и Словацкому. Совсем недавно у польской нации была лишь тень надежды на восстановление своего государства, разорванного между великими державами. И классики сравнивали поляков с двумя другими народами-изгнанниками – армянами и евреями, у которых нет своей страны – и которых встретишь повсюду.

(Окажись тут старая Анна Констанция, она бы припомнила и третий такой народ – цыган. Но к счастью, бабушки тут не было).

И вот всего лишь два десятка лет назад возрождается Речь Посполита. Но враги не дремлют. И сегодня немцы, предположительно подстрекаемые коммунистами, нанесли ей предательский удар.

– Бей немцев!– крикнули где-то сзади. Но голос был слишком детский, чтобы ему кто-то ответил.

А Данилюк продолжал.

Даже если немцы победят нашу армию – что, как торопливо добавил пан директор, совершенно невероятно – это не будет означать поражение народа. Польский народ всё равно сохранит свою культуру, язык и религию, как делал это много лет, лишённый государства. И гимназия вам в этом поможет. Какая бы власть не установилась в городе, мы будем хранить верность нашему языку, нашей религии, нашим идеалам. Даже если это будут коммунисты, мы останемся поляками и не склонимся перед заразой интернационализма. Пусть нас давят – мы всегда останемся сами собой. Даже если мы потеряем танки и самолёты – сама верность польской идее станет нашим сопротивлением.

Сопротивление…

Целестина почувствовала себя дурно. Она прислушалась к себе, попыталась понять, почему. И вдруг поняла – и это понимание пронзило её, словно ледяная игла.

Ей полагалось испытывать воодушевление. Но испытать его не получалось.

И дело не в том, что пан директор выступал плохо. Его речь воодушевляла. Целестина видела, как светлеют лица в соседних рядах, а над некоторыми головами (особенно у мальчиков) даже начали трещать и прыгать синие искры.

Она догадалась, что это от напряжения. Энергия искала выхода, а выйти ей было некуда.

Пан Данилюк очень много говорил о сопротивлении.

Но ни слова – о том, как оно должно происходить. Как сопротивляться-то?

Целестина уже достаточно изучила город, чтобы понимать – сопротивления здесь не получится. Конечно, тут полно топких переулков, загадочных тупиков и таинственных домиков. В Бресте есть, где затаиться, даже если на дом упадёт бомба. Но сам по себе город слишком невелик, чтобы по нему можно было легко убежать от облавы. Здесь достаточно поставить по жандарму на каждый перекрёсток – и всем, кто сопротивляется, останется только затаиться.

Куда безопасней сопротивляться из леса, как это делают благородные разбойники. Но наша героиня сомневалась, получится ли такое на этих Кресах – хотя лесов тут, конечно, хватало.

Целестина ни разу не путешествовала на восток дальше Бреста и очень приблизительно представляла себе Полесское воеводство. Поэтому могла только догадываться, где и как тут можно выживать, когда ты вне закона.

Всё родное, знакомое, польское заканчивалось для неё в восточном предместье, оно же деревня Киевка. Дальше были загадочные места с непривычными православными деревнями, руинами поместий времён поэта Мицкевича и бесконечными болотами с лохматой белой осокой.

Единственное, где-то там, среди болот, в Пинске, скрывался иезуитский коллегиум… Но ведь иезуиты тем и славятся, что куда угодно проберутся – и в Китай, и в Таиланд, и в Индию. Вот, даже до Пинска добрались.

Наверное, иезуиты и будут сопротивляться…

Целестина снова прислушалась к речи. Но про иезуитов пан директор так ничего и не сказал.

5

Немцы заняли город так легко и быстро, что комендант не успел даже объявить мобилизацию. В первый день пехота держала рубежи и многие верили, что из Тересполя подойдёт подкрепление. Но к вечеру оказалось, что госпиталь переполнен, а все двенадцать лёгких танков подбиты и годятся только на баррикады.

На второй день штурмовали всерьёз. Немецкие танки вошли в город с трёх сторон – одна колонна через грунтовку к северу от крепости, вторая – с северо-востока по шоссе между Граевкой и Адамково, мимо базы ассенизаторов, а третья – прямо по Шоссейной улице, с востока.

Вокзал и северные форты взяли уже к полудню, и немецкие мотоциклы показались на площади перед уже опустевшей администрацией. Потом до вечера разворачивали на эспланаде артиллерию и бомбили крепость с бомбардировщиков.

Следующие два дня крепость жила отдельно от города. Слышались взрывы, полыхали вспышки, похожие на зарницы. А в город просачивались мобилизованные из гарнизона, в штатской одежде не по размеру и с испугом в глазах. Они прятались в подвалах и ждали, чем всё закончится.

Закончилось всё предсказуемой капитуляцией. А жизнь почти не изменилась – потому что пока не успела.

Гимназия продолжала учить, как и раньше – потому что других распоряжений не поступило. Сразу, когда затихли выстрелы, директор Данилюк отправился в управу. А потом, как только начали ходить поезда, он отправился в Варшаву, к наместнику, выяснять, что теперь можно, а чего нельзя. А без директора – разве можно хоть что-то менять в учебной программе?

Никого из городских немцев, несмотря на слухи, так и не арестовали. А вот про тех немцев, которые пришли, было и так ясно, что они могут арестовать кого угодно. Поэтому про эту армию пока не ходило даже слухов. Все жили в ужасе поражения, словно их по уши окунули в холодную воду.

Андрусь не сильно отличался от прочих. Он тоже ходил, как сомнамбула, на негнущихся ногах и говорил хрипло, как если бы его грудь была скована льдом.

Дома он тоже молчал.

Наконец, Целестина ухитрилась его поймать и спросить, что он думает:

– Война ещё не закончилась,– пробормотал он в ответ,– Ты же понимаешь, что война ещё не закончилась?!

– Я думаю,– предположила Целестина,– тебе лучше оставаться дома. Не нужно привлекать к себе подозрения!

– Нет. Нельзя! Как раз это и будет слишком подозрительно!

Целестина кивнула. Братик явно смыслил в стратегии и конспирации. Но всё равно не мог ничего сделать против врага.

Потом, стало ясно, что всё уже кончено. Все уже знали, что наступление началось и никто не знал, на какой из возможных границ оно закончится. И на всякий случай готовились к худшему.

В среду вечером вернулся директор.

Надо сказать, что даже в смешанной гимназии имени Траугутта училась очень разная молодёжь. И она тоже расслоились – как было расслоено всё тогдашнее общество.

Были совсем гордые деятели, которые после занятий сразу шли домой – и этот дом был обычно на улице Пулавского, по соседству с особняком Целестины. Они считали, что им нечего делить с местным быдлом.

Другие (в основном, девочки) чинно гуляли в городском саду под сонные импровизации духового оркестра. Они собирались изучать юриспруденцию или классические науки и очень часто ходили в кино и на концерты – потому что могли себе это позволить. Целестина относила себя к этим – и немножечко к первым, в зависимости от настроения.