Целестина

– Каббалист – всё равно, что счетовод,– ответил раввин,– Через руки счетовода могут проходить огромные деньги, но он не может взять себе ни монетки. Если он возьмёт, а хозяин заметит – счетовода посадят в тюрьму. Через ум каббалиста тоже проходит великое могущество. Но стоит ему начать использовать эту силу для себя – наказание ему будет ещё страшнее. Потому что его Хозяин видит всё.

– Печально, когда столько сил и денег проходит мимо,– заметила Целестина.

– Печально то, что люди нашего времени не боятся кары и запускают руку в этот поток!– произнёс раввин Хацкел с горечью ветхозаветного пророка.– Многое из чудес техники, который ты видишь вокруг – результат этого воровства. А значит – людей нашего времени ждёт жестокая кара. Избежать её – теперь уже невозможно.

4

Домой Целестина возвращалась уже без опаски. Почему-то ей казалось, что даже если у неё и есть враги, им ни к чему нападать, когда дела на сегодня уже сделаны.

Она уже отпирала калитку, когда заметила, что Бзур-Верещака жестикулирует из круглого окна на втором этаже.

Целестина сразу догадалась, в чём дело. В доме были нежелательные гости. Значит, входить надо через дверь кухни, сбросить там туфли и тихо-тихо, в одних чулках, проскользнуть коридором и лестницей на второй этаж.

Или, как вариант, нырнуть в каморку при кухне и подсмотреть через замаскированное книжным шкафом окошечко, о чём говорят в гостиной.

Что Целестина и сделала.

Бабушка сидела к ней спиной. С каждым вдохом и выдохом она пульсировала, словно чёрная грозовая туча.

А напротив, прямо по центру обзора, сидел Данилюк, пан директор гимназии. Тощий, с торчащими соломенными усами, в светло-сером костюме и полосатом галстуке

Было заметно, что обстановка в доме его угнетает. Пан директор, такой грозный в своём кабинете, сидел на краешке кресла, словно робкий коммивояжёр. Шляпу он положил на колени и нервно теребил длинными, жёлтыми от сигаретного дыма пальцами.

И даже золотая цепочка его часов казалась теперь фальшивой.

– Пани генеральша,– повторял он, кажется, в тысячный раз,– ваша внучка и моя ученица…

– Юная пани мне не внучка!

– Прошу прощения…

– Целестина мне не внучка, а воспитанница! Неужели пан директор не понимает разницы!

– Разве воспитанница – не почти то же самое?

– Воспитанница – важнее! Очень часто жадные старики совсем не заботятся о внуках! Но невозможно не заботиться о том, кого ты воспитываешь!

Тут Целестина заметила, что бабушкин гроб так и не успели убрать на чердак. Он по прежнему стоял на столе в гостиной. Рядом прислонена крышка с фамильным гербом.

– Вот именно,– пан директор даже поднял указательный палец, словно надеялся удержать на нём удачный момент,– И пани, как опекун, должна понимать, насколько важно образование в нашу эпоху Санации и Реконструкции. Но сегодня Целестины опять не было на занятиях!

Даже сквозь стену было слышно, что бабушка ворчит – одним животом, как старая кошка. Даже с этой стороны можно было догадаться, как сильно ей хочется перетащить сюда её новомодный кальян.

– Ну разумеется её не было! Пан директор же видели мою записку!

– Да, видел. Разумеется, если есть уважительная причина…

– Разве похороны родственника и опекуна – недостаточно уважительная причина?

– Да, я согласен, но… ведь пани и есть этот родственник! И пани пишет её уже в пятый раз!

– И в шестой напишу.

– Но…

– Никаких “но”! Пан директор, вы же сами учите детей. Было ли у вас хоть раз, чтобы у кого-то из учеников всё получалось сразу и хорошо? Нет, так не бывает! Все и во всём ошибаются в первый, а многие и во второй раз. А я – не хочу, чтобы меня хоронили с ошибками! И хочу всё отработать, всё проверить. Пока ещё я жива!

– Согласен в этом, пани жива и проживёт ещё сотню лет. Вот почему мне представляется необязательным присутствие Целестина…

Старая Анна Констанция почти зарычала.

– Пан директор думает, что это так просто – вернуться из мёртвых?– цедила она.– Пан директор такое говорит только потому, что сам никогда не делал. Пусть пан директор попробует! Видит ли пан директор этот гроб! Это хороший гроб, большой, обжитой, сделанный под мой размер, а не размер пана директора. Пан директор изволит прилечь?

– Нет, прошу вас, нет…

– Так пусть пан директор не тратит моё время и идёт вон! Лучше пану директору самому подумать о своей жизни и смерти! Как бы пану директору самому не умереть по ошибке! Как бы пану директору самому не остаться без погребения!

Данилюк вскочил, пригладил волосы, хотел что-то сказать – но тут шляпа, про которую он успел забыть, свалилась и покатилась по полу. Он бросился вдогонку, однако в последний момент сам же её нечаянно и пнул.

И шляпа укатилась под стол, где стоял гроб.

Пан директор так и крякнул от неожиданности. Какое-то время он стоял и смотрел на непокорный головной убор. Потом, наконец, набрался мужества и залез под стол, подхватил шляпу, нахлобучил на голову, чтобы не убежала и попытался двинуться назад, но перепутал направление и даже налетел на ножку. Перепуганный ещё больше, он ползком выбрался с другой стороны стола и кое-как выпрямился. И заковылял в прихожую.

Целестина подумала, что если бы бабушка была совсем не в настроении, то пан директор гимназии полз бы на четвереньках до самой прихожей, а может быть и до выхода из особняка.

Какое-то время в комнате не было слышно ничего, кроме старушечьего дыхания. Потом послышался голос старой Анны Констанции.

– Пани Целестина может выходить и умываться. Скоро ужин, а у юной пани уроки не сделаны…

3. Сопротивление

1

Цеся (именно так образуется уменьшительная форма от имени “Целестина” – и никак иначе!) родилась и выросла далеко отсюда, среди чёрных лесов Малой Польши. Но за первый учебный год она уже успела полюбить Брест-над-Бугом.

Сперва путешествии в Полесское воеводство не шло и речи. Её собирались послать в краковскую гимназию, к каким-то дальним родственникам. Отец, человек прогрессивных до опасного взглядов, сказал на прощание, что гимназия поможет ей “вырваться из идиотизма деревенской жизни”.

В краковской гимназии дело, однако, не заладилось. Не прошло и недели, как дождливым, ветреным вечером, одним из тех, в которые ночь наступает раньше времени, кто-то принялся стучать ногами в дверь особнячка Крашевских.

Это была Целестина, только что с вокзала. На шляпке сверкали капли дождя, в руках – всё те же чемодан и саквояж. Ручку саквояжа обвивал, словно змея, початый круг краковской колбасы.

– Цеся, ты чего вернулась?– только и спросил отец.

– Не буду там учиться!

– Тебе учителя не нравятся? Или одноклассницы?

– Обои там в квартире некрасивые.– ответила Целестина.– Разве можно учиться с такими обоями?