Под маяком

– Какая разница, что значит какое-то слово в бесполезном языке, обречённом на вымирание?!

Кимитакэ помолчал-помолчал, а потом всё-таки спросил:

– Вы его повесили?

– Нет, это было бы слишком подозрительно. Вдруг его ученики решат, что за дело. Мы его подержали немножко, попрорабатывали и выпустили. Он, пока в предвариловке сидел, немного доработал свою теорию. Теперь у него солнцу придумали поклоняться древние японцы, а через корейцев эта мощная идея просто распространилась на весь остальной мир, от древнего Египта до средневековой Гренландии.

Кимитакэ смекнул, что прочих подробностей лучше не знать. И потому спросил кое-что более важное:

– А меня тоже прорабатывать будете?

– Проработка тебя, мальчик, происходит прямо сейчас. Ты просто пока не очень этого замечаешь, – человек посмотрел на часы. ,– Кстати, ты можешь тоже понаблюдать за проработкой. Вот, смотри.

Он поднялся, подошёл к стене и открыл небольшое окошечко, практически неразличимое в полумраке, что царил в комнате. И отступил в сторону.

Кимитакэ понял, на что намекая. Он поднялся, разминая затёкшие ноги. И подковылял к окошечку, готовый, в принципе, ко всему – и в то же время ни к чему конкретно.

3. Школьница

Кимитакэ прильнул к окошечку в сырой кирпичной стене.

С той стороны обнаружился небольшой зал со сценой. Причём зал был высокий, в два этажа, так что Кимитакэ, который находился как раз на уровне второго, даже ощутил, что у него немного кружится голова.

Сцена была абсолютно пустой. Он машинально отметил, что это не театр кабуки – на заднем плане была не традиционная картина с деревом, а европейский чёрный занавес, почти неразличимый на фоне сумрака стен.

А перед сценой стояли сверкающие даже в полумраке столики с приглушёнными жёлтыми лампами и откупоренными кувшинчиками сакэ. За столиками сидела публика. Зал был практически полон, и даже через узкое окошечко удалось разглядеть фуражки и коротко остриженные головы. А вот дамских причёсок и детских головок не было заметно. Похоже, зрелище будет особенное, не для всех и каждого.

Зрители переговаривались, но по привычке делали это тихо, так что возле окошечка было ничего не разобрать.

– Многие писаки, которые называют себя патриотами, – прокомментировал знакомый голос над ухом, – утверждают, что в военное время мы все должны себя ограничить, жрать только голый рис и холодную бататовую кашу, а ещё немного дайкона по праздникам. Но на самом деле ограничивать население не надо. Нас и так со всех сторон уже ограничили. Но когда есть возможность – надо давать нашим защитникам самое лучшее. Чтобы они знали, за что умирают.

– А что за представление намечается? – спросил Кимитакэ.

– Тебе будет лучше его посмотреть, это шоу, чем слушать в пересказе. К тому же, – послышался смешок, – ты исполняешь в нём главную роль.

Ударил гонг, и разговоры стихли – разом, как по команде. Так работала армейская дисциплина.

Из-под занавеса вышел кто-то в длинном алом кимоно с золотыми драконами и теми самыми неудобными деревянными сандалями гэта на подставочках. Софиты аккуратно подсвечивали его – так, чтобы артист выделялся, но сама подсветка была совсем незаметна.

Было видно, что все действия актёра неплохо отрепетированы – и именно потому казался таким естественным

Приглядевшись, Кимитакэ всё-таки понял, в чём дело. И у него в животе затрепетал холодок тревоги.

Кимоно было явно женского покроя и полыхало, словно сигнальный огонь. А голова актёра была острижена коротко, как это всё ещё скорее принято у мужчин. Так себе противоречие – но это смешение почему-то пугало. Так пугают нас неестественно красивые люди вроде того же Юкио Сатотакэ – кажется, что за их красотой, как за игрой полосок тигра, скрывается что-то опасное.

А когда актёр остановился, Кимитакэ опознал и другие подробности. И теперь ему стало ещё тревожнее.

Он сумел наконец вспомнить, кого изображал его наряд. Это Тэнкацу Секекусай, знаменитая иллюзионистка ушедшей эпохи его детства, а её одеяние изображает великую блудницу из Апокалипсиса. Много лет назад и каким-то непонятным образом Кимитакэ даже угодил на её представление, но только сейчас смог по-настоящему понять, почему Тэнкацу настолько ему запомнилась. Её трюки были куда проще, чем у европейских гастролёров, – но она была не просто фокусницей, а именно артистом, который показывает фокусы в процессе представления. Каждый трюк, каждое маленькое чудо что-то значило. И именно поэтому входили в память легко и накрепко – как гвозди в мягкое дерево.

Ему нравился её стиль. В детстве он даже мечтал стать таким, как Тэнкацу. И с возрастом мечта эта не умерла, она просто трансформировалась в понимание, что эпоха сменилась, повторить Тэнкацу он не сможет, и даже сама Тэнкацу не будет себя повторять. Это желание хотело власти над публикой, чего-то подлинного, что возможно только в костюме и на сцене. Да, понимание стало глубже – но зато теперь он совершенно не мог взять в толк, что именно для этого надо сделать.

А ещё он смог опознать исполнителя этой загадочной роли. Вернее, кого имели в виду люди, которые вывели на сцену этого долговязого и длиннорукого парня с головой, чья форма походила на огромную фасолину. Разумеется, абсолютного сходства достичь не удалось – но даже сам Кимитакэ не мог найти явных отличий.

Чего уж там говорить о людях в зале, которые, скорее всего, видели его в первый раз.

– Приветствую вас и прошу прощения, если не соответствую вашим ожиданиям, – произнёс ненастоящий Кимитакэ, переодетый в ненастоящую Тэнкацу Секекусай. – В условиях военного времени приходится довольствоваться тем, что есть. Дети патрулируют улицы, женщины становятся к станкам – а я вот вынужден изображать…

Кого именно он должен был изображать, так никто никогда и не узнал. Потому что из темноты грянули выстрелы – первый, второй, третий…

После каждого выстрела актёр вздрагивал, словно от удара кнутом. И только по его спазмам можно было заметить, что выстрелы настоящие. Было заметно, что он хоть и не выходит из роли, но всё равно поражён таким развитием сюжета.

Наконец выстрелы стихли. Ненастоящий Кимитакэ, переодетый в ненастоящую Тэнкацу Секекусай, поднёс руку к животу и попытался что-то разглядеть на ослепительно красном с золотом фоне…

– Вот оно как, – произнёс он и повалился, а из-под кимоно начала растекаться густая липкая лужа.

Зал разом зашумел, все начали вскакивать с мест и разом загомонили. Кто-то в погонах медицинской службы выскочил на сцену и отработанными движениями проверил состояние раненого.

– Пока дышит, – произнёс он, и его слова за счёт акустики прозвучали невероятно отчётливо, – но раны смертельны.

На этом месте Кимитакэ не выдержал и захлопнул окошечко.

Какое-то время он просто стоял, опираясь на стену, и тяжело дышал, ощущая всем телом, как сильно вспотел и насколько взбудоражен увиденным. Потом повернулся и увидел всё того же человека. Свет в комнате стал почему-то слабее, и теперь, в полумраке, тот казался не живым существом, а серым силуэтом, почти бесформенным.

– Мы известим ваших родителей о вашей смерти, – произнёс человек в костюме. – Ваша смерть, героическая и своевременная, решит все их проблемы и избавит их от нудного беспокойства по поводу вашего будущего.

– Они и правда боялись, что я плохо кончу, – Кимитакэ горько улыбнулся.

– Теперь, когда всё закончилось, бояться им больше нечего.

– Директору школы тоже вы голову отрезали?

– Это исключено. Это даже не наша юрисдикция. Ты можешь быть уверен – по этому происшествию проводится самое тщательное расследование. Виновные будут найдены.

– А если бы вы меня не нашли тогда, на той остановке… Всё равно бы это случилось? Вы бы его и так застрелили?

– Ваше личное присутствие делает ситуацию несколько проще… – отозвался человек в костюме. Но он не успел сказать никаких подробностей.

Из коридора, о существовании которого Кимитакэ успел и позабыть, послышались голоса. Звуки спора быстро переросли в перебранку двух голосов – глухого мужского и звонкого девичьего. Потом что-то стукнуло, раздались окрики, простучали яростные шаги – и дверь комнатки распахнулась.

На пороге стояла школьница – довольно высокая, в светлой униформе с незнакомым гербом, в очках, с волосами до плеч, сплетёнными в две косы, стандартной сумкой, перекинутой через плечо, и почему-то забинтованной шеей.

Кимитакэ подумал, что ей, похоже, досталось при бомбардировке – но непонятно, что именно это было за ранение. А ещё она кого-то напоминала, кого-то, о ком он думал совсем недавно – но кого именно, было тоже непонятно.

– Я хочу его визитную карточку, – кричала девочка, только теперь её голос казался почему-то чуть грубее. – Я его фанатка, вы что, не видите! Я с уроков отпросилась! Я всем подругам пообещала! Я даже маме…

– Артист убит! – кричали ей из глубины коридора. – Ты что, не слышала, что случилось?

– Как же он убит, если он здесь, в этой комнате, без костюма, – и она указала в сторону обомлевшего Кимитакэ. – Как вы смеете меня обманывать? Я же знаю, что всё это не больше, чем постановка.