Под маяком

Забираясь в вагон первого класса, Кимитакэ в очередной раз невольно задумался о почти магических способностях своего приятеля. Похоже, что главная магическая способность Юкио была та же, что у доктора Шрёпфера, проходимца из повести Густава Майринка, – люди видели в нём, как в зеркале, свои собственные сокровенные желания и тем охотнее подчинялись им. Ведь если смотреть со стороны – это намного удобней.

В коридоре вагона первого класса не ощущалось ни малейших признаков войны. Лакированное дерево, позолота, накрахмаленные шторки на окнах. Всё очень чинно, безлюдно и звукоизолированно.

Они вошли в купе и уселись на пахучие кожаные диваны. Даже для четверых здесь было просторно.

Окно смотрело прямо на знакомые чугунные ворота. А перед ними один в штатском и двое в полицейских мундирах что-то объясняли работнику станции.

Кимитакэ снова ощутил, как в животе зашевелилась тревога, но тут поезд вздрогнул и тронулся.

Хотелось верить, что трамвай уже остановили и вообще всё закончилось благополучно.

Кимитакэ перевёл взгляд и увидел, что Соноко сидит напротив и смотрит ему прямо в глаза.

Не то чтобы она выглядела злой или осуждающей. Она просто была напряжена – так, что, казалось, её коренастое, широкоплечее, пахнущее скорее мужчиной тело сейчас разорвёт тесное дорожное пальто на лоскутки.

Соноко явно ждала от своего без пяти минут жениха какого-то слова. Но что это за слово? О чём он ей должен был сказать?

Примерно месяц назад, – хотя казалось, что прошло уже несколько лет, – он узнал от Банкира, что Соноко куда-то пропала. Потом он видел её в секретной школе и даже не смог бы ответить, положено ли Банкиру об этом знать. И вот она снова с родителем, куда-то едут.

Как много она ему рассказала? Как много из рассказанного было правдой? Упомянула ли она его или обойдётся? Ничего не понятно. И из-за этой непонятности совершенно неясно, о чём говорить.

К счастью, разговор начал сам Банкир. Достал серебряный портсигар с позолоченной дарственной гравировкой, извлёк сигарету, закурил.

Кимитакэ не помнил, можно ли курить в первом классе. Но людям вроде Банкира, определённо, было можно.

– Страна в беде, конечно же, – констатировал Банкир. – Если это будет продолжаться, мы проиграем войну уже в этом году. Что с экономикой делается, если бы вы только знали. Всё лимитировано, всё производим только для фронта. Даже для Гакусюина школьной формы уже не хватает.

– Даже если это и так, говорить такое опасно, – заметил Юкио. – Наша полиция может нам что-то устроить за такие разговоры ещё до того, как война будет проиграна.

Похоже, Сатотакэ уже настолько пообвыкся в этом наряде, что не замечал ни задравшейся на коленях юбки, ни даже уже давно бесполезных очков, которые опять появились у него на носу.

Где же он их прятал, когда голову бинтами заматывал? Неужели в трусах? Кимитакэ как-то это всё проглядел.

– Не нужны мы никакой полиции, – отмахнулся Банкир. – Они-то прекрасно изучили наш народ и знают: что бы мы тут себе ни думали, о чём бы ни болтали – как будет приказ, мы дружно пойдём выполнять. И будем счастливы умереть за императора!..

– Отец! – взмолилась Соноко.

– Я говорю то, что есть! – распалялся Банкир. – Кто будет спорить с морем? Кто осмелится утверждать, что солнце зелёное? Нет смысла отрицать то, что очевидно существует и что настолько важно для нас! Я уверен, что здесь, в этом купе, молодёжь достаточно образованная, из достаточно уважаемых семей, чтобы я был в своём кругу и мог обсуждать всё это открыто!

– В этом смысле – вы можете быть в нас уверены, – торопливо заговорил Кимитакэ. – Между прочим, мы оба в дипломатической школе учимся, готовимся к международной карьере. Гакусюин – для аристократов, а мы всё-таки из тех, кто страной не управляет, а только ей служит. Поэтому мы очень понимаем ваше беспокойство. И именно поэтому сделали всё, чтобы вы за нас не беспокоились. Даже если наша страна по какой-то причине проиграет войну – дипломатические отношения-то останутся.

О том, что школа была разведывательная и что они оттуда по сути сбежали, а теперь не знают, как выйти на связь, он говорить не стал. У всех сейчас проблемы. Потому что война.

– Достойно, ребята, достойно. А в Камакуру вы на каникулы приехали?

– У нас ещё не начались каникулы. Просто одно школьное дело. Отвозили документы, все архивы ведь сюда переехали.

– Простите, да, совсем забыл. Давно учился, некому напомнить про расписание, – тут он покосился на Соноко, но та не отреагировала, невозмутимая, словно гора Фудзи. – Вы правильно сделали, что не стали в Камакуре задерживаться. Сейчас не лучшее время, чтобы разглядывать старинные храмы.

– Думаете, этот город имеет военное значение? – осведомился Юкио. – Десант готовит, как думаете?

– Не в этом дело. Не того вы боитесь, ребята. Этот музей под открытым небом никому не интересен. Он всё равно что Киото – его американцы уничтожать не собираются. Нужно же будет им куда-то туристов водить. Я про пляж возле военного порта. Про него странные слухи ходят.

– Вы полагаете, они будут базу расширять? Я слышал, они собираются зенитные пушки ставить.

– …Там девиц каких-то видели, прямиком на песке. Их словно прибоем выбросило. Сами голые, а волосы почему-то покрашены в розовый и с заколками, вроде как рожки, – Банкир поёжился и затянулся сигаретой. – Бредни какие-то. Причём в городе их не видели, только на пляже. Пляж после этого огородили, ходить туда запрещено. Якобы мины прибивает. Хотя какие мины. Девушек этих в городе, кстати, так и не увидели. То ли военные забавляются, то ли нечисть какая-то. Не, я понимаю, голая девица всем интересна. Допускаю, что на базах каких-то таких разрешают держать, для поддержки боевого духа. Но волосы-то в розовый зачем красить? Вот это и вправду настоящее извращение!

– Мы про такое не слышали, – заверил его Юкио. – Давайте лучше чай закажем. У них же котёл греется, а значит, есть кипяток. А ещё у них просто обязан быть чай! Это ведь железная дорога – объект стратегический.

А затем, как ни в чём не бывало, выхватил из портсигара Банкира сигарету, поджёг её невесть откуда взявшейся зажигалкой и с наслаждением затянулся.

Банкир смутился. Он уже открыл рот, но не нашёл, что сказать. Поэтому просто повернулся и вдавил кнопку звонка.

5. Загадка бесконечного поезда

Звонок отозвался приятной утешительной трелью. Кимитакэ предположил, что звонки дублированы в каждом купе, чтобы совместить несовместимое: и не трезвонить каждый раз на весь вагон, и оперативно передавать сигналы.

В купе заглянула японская голова в накрахмаленном французском чепчике.

– Принесите по две чашки нам всем, – приказал Банкир.

Когда дверь закрылась, он перевёл взгляд на Юкио и как-то словно обмяк. Кимитакэ уже знал, что это может значить: отец Соноко всегда так себя вёл, когда ощущал, что вокруг все свои, а обстановка домашняя.

– Видок у тебя, конечно, тот ещё, – заметил между тем Банкир, глядя на Юкио.

– Много всего делать приходится, – отозвался Юкио. Он как раз распутывал свои косички, возвращая причёске знакомый вид.

– Ты хорошо выбираешь друзей, – продолжал старший, и Кимитакэ не смог сдержать тёплой волны гордости за себя. – Но неосмотрительный. В школе всё простят. В школе же вы всё равно что на работе, все готовы войти в положение, потому что видят, как ты стараешься. А вот снаружи всё очень не так устроено. Не поймут обстоятельств. Тем более, народ сейчас так война взбудоражила. Подумают ещё, что это какая-нибудь коммунистическая пропаганда. Так что ты бы озаботился мужской школьной формой. Даже лучше, что он будет не по размеру: надо быть ближе к простому народу. На чёрном рынке можно достать что угодно. А вот перчатки хорошие. Перчатки можно оставить.

– Я не думаю, что это важно прямо сейчас, – произнёс Юкио и опять сверкнул круглыми очками сквозь дым чужой сигареты. – Сами видите, как меняются порой обстоятельства.

– Ты выглядишь странно.

– А может, мне необходимо выглядеть странно.

– Этим ты можешь сильно навредить своему другу.

– До этой минуты я его только спасал.

Банкир усмехнулся и перевёл взгляд на Кимитакэ – видимо, надеялся отдохнуть.

– Кстати, я вот посмотрел на тебя и один эпизод вспомнил. Из истории французской литературы. Дурацкое поведение твоего приятеля очень мне его напоминает. Когда человек понимает, что чушь городит, но не может не городить, потому что чушь – это просто часть его дурацкой природы.

– Очень интересно, – Кимитакэ искренне надеялся, что этот неведомый Селин хоть сейчас никак не замешан.

– Это случилось давным-давно. В дни, когда Рембо и Верлен – впоследствии классики французской литературы – путешествовали по Европе. И вот однажды они поспорили о чём-то своём, поэтическом. После чего Верлен попросту попытался своего спутника застрелить. Ничего из этого не вышло, ранение было лёгкое, да и Рембо от претензий отказался. Но Верлена на суд всё равно потащили – потому что не положено в Брюсселе, столице тишайшей Бельгии, стрелять по соседям из револьвера. И вот судья спрашивает у Верлена, который по этому случаю с утра даже не пил: «Скажите, а почему вы, хотя не родственники, путешествуете и живёте в одной комнате с этим юношей? Вы что, содомисты?», – и многозначительно замолчал.

– А что Верлен на это сказал? – не выдержал Кимитакэ.