С улыбкой трупа

Черский не был уверен, что вообще доживет до следующего платежа.

Он вернулся обратно вглубь комнаты, пошарил в чемодане и нашел пистолет.

Как и многие, он принес его со службы – вдруг пригодится. И, что самое страшное, – пригодилось.

Потом пошел в ванную. Зажег лампочку над зеркалом и посмотрел на серое лицо человека, который был с той стороны.

С отросшими волосами и жесткой щетиной, высоченный и широкоплечий, с тонким носом и жуткими темными глазами, он походил на перестроечного неформала, которого хорошенько приложила новая постсоветская жизнь.

Он попытался улыбнуться себе. Ухмылка получилась угрожающая – скорее, предсмертная гримаса покойника.

Не верилось, что этот человек воевал, – слишком стремный, такому бы просто не поручили оружие. Небось еще всякую психоделическую шестидесятину слушает.

Но в руке у этого человека был пистолет.

Черский подумал, посмотрел в отражение. Потом руки сами подняли ствол и уперли в висок.

Достаточно одного выстрела, и эта зубная боль в сердце немедленно прекратится. Он знал, что эта штука превосходно убивает. Ему приходилось из нее убивать.

Если он хочет избавиться от боли, ему достаточно.

Он не хотел, чтобы боль закончилась. Пусть будет. Он знал, что привыкнет. Любая боль притупляется, любые страдания надоедают. Он видел бывших сослуживцев после госпиталя, демобилизованных по слабо совместимым с нормальной жизнью ранениям.

Но как раз не хотел, чтобы боль закончилось.

Он хотел отомстить.

Не потому, что он надеялся исцелить боль. Он знал, что эта боль уже никогда не прекратится, как не вырастает новый палец взамен отрезанного моджахедами.

Просто для того, чтобы восстановить хоть какой-то порядок.

Разумеется, от того, что он кого-то накажет, случайных людей не перестанут убивать возле мусорки. Он прекрасно знал эту публику, хорошенько распробовал за годы в криминальной хронике. Их ничто не остановит, ни расстрел, ни даже самые изощренные казни. Те, кто идет на такие дела, всегда уверены, что наказание обрушится на кого-то другого, а они как-то выкрутятся, или просто менты не найдут.

Да, они не перестанут. Но бояться будут сильнее. Станут ходить, оглядываясь.

И мстить он будет именно этой штукой. Он оторвал ствол от виска и любовно погладил его вороненый бок. С помощью этой штуки. А если потребуются другие штуки – он будет искать их на Жадине или на той же Комаровке. Отсюда и туда, и туда добираться очень удобно.

Он пошел на кухню, отодвинул пустую салфетницу, начал разбирать пистолет прямо на клеенке. Оружие нуждалось в хорошей чистке. А побриться можно и потом…

И тут затрещал телефон.

Черский вздрогнул. Он как-то и не подумал, что в квартире есть телефон и кто-то может ворваться сюда, просто накрутив несколько цифр. Хотя, казалось бы, очевидно, что телефон должен быть.

Первым порывом было вскочить и расстрелять проклятый аппарат. Но оружие было в разобранном состоянии.

Так что Черский просто доковылял в коридор и снял трубку.

– У телефона, – буркнул он.

– Вас беспокоит капитан милиции Казуро. Я по поводу убийства вашей сожительницы…

Черский припомнил, как приходил грузный, но при этом сравнительно молодой оперативник, почему-то не в униформе, а в лоснящейся черной куртке из кожи молодого дерматина, и долго выяснял обстоятельства дела.

Что вполне логично.

Убийство же. Дело серьезное.

Оставалось непонятным, откуда этот капитан милиции Казуро знает его новый телефонный номер.

Черский, в принципе, не возражал. Раздражало другое: раз этот капитан милиции смог так быстро, меньше чем за день, узнать его номер – не смогут ли сделать то же самое и бандиты? Наше время устроено так, что у бандитов даже больше возможностей, потому что им закон не писан и за отстрелянные патроны можно не отчитываться.

Но ладно, об этом можно подумать потом. Черскому были нужны знакомства в милиции. И не нужны проблемы с милицией. Поэтому он ответил как можно спокойней:

– Да, я понимаю. Если не отвечал – прошу простить. Сами понимаете – забухал.

Это была очень журналистская подробность – даже если неправда, то звучало как достоверное. Он знал, что милиция часто с этим встречается.

– Но отошли уже?

– Да, отошел.

– Можете подъехать? УВД Заводского района, на улице Передовой. Знаете, где это?

Черский обомлел. Сейчас подъедет, войдет – а выйти ему уже не позволят. «Военкомат – страна чудес, туда зашел и там исчез».

А потом сообразил: все в порядке. Раз приглашают – значит, у них на него ничего нет. Хотели бы взять – брали бы прямо по месту жительства, раз уж выяснили, где он живет. Даже в нашу эпоху развала милиция не настолько поглупела, чтобы предупреждать заранее тех, кому хорошо бы податься в бега.

Поэтому он перевел дыхание и сказал:

– Не знаю, но выясню.

– Когда вам удобно подъехать?

– Да, в принципе, я сейчас в любое время свободен, – произнес Черский и невольно покосился на разобранный пистолет, который так и чернел на клеенке.

Хотя голос родной милиции и доносился только из телефона, но он невольно напоминал: личное оружие ей понятно, но все равно незаконно. Так что Черский невольно прикрыл динамик ладонью и очень внимательно выслушивал инструкции о том, как пройти к УВД Заводского района.

***

Адрес у УВД был немного зловещий: улица Передовая, дом 13.

Он никогда не бывал в этих местах – все-таки Чижи даже по меркам Заводского района располагались настолько на отшибе.

Первое время вокруг были привычные пятиэтажки-хрущевки с дворами, где деревья уже разрослись настолько, что получился настоящий город-сад. А потом они внезапно закончились, и он оказался перед открытым пространством железной дороги и какой-то чумазой фабрикой на той стороне.

Это и была улица Передовая. Черскому было тут немного неуютно. Хотя, если задуматься, город – это и есть индустрия и административные здания. А жить просто так можно и в деревне.

Даже здания на этой улице были старыми, трехэтажными, из двадцатых годов, когда железные дороги, фабрики и пролетарии считались действительно чем-то передовым.