Вредители

Это случилось душным, звенящим от напряжения летним вечером. Не помогала даже дверь, распахнутая в садик. Сам воздух пропитан был ужасом.

Много позже, сидя над дневником и вспоминая этот эпизод, Кимитакэ задумался ? точно ли воздух был пропитан ужасом или стал таким уже в воспоминании? Быть может, так и работает сильное потрясение ? словно чай, пролитый на страницу, он окрашивает в свой цвет испуга и прошлое, и будущее, так что мы начинаем вспоминать их совсем по-другому. На этом могут быть основаны легенды о вещих снах и тревожных предчувствиях ? ужасное происшествие просто окрашивало воспоминания несчастливого дня в свои краски.

И именно это объясняло, почему люди, несмотря на все предвестья бед, чуяли их ? но не делали ничего, чтобы предотвратить.

Письмо пришло с вечерней газетой. Газету дедушка просмотрел и отшвырнул ? он читал только те статьи, в которых упоминался он сам, и ещё роман с продолжаением на предпоследней странице. Но сейчас ему было не до литературы.

Вместе с газетой пришло письмо ? большая редкость в то время. На конверте из неожиданно дорогой и плотной для военных времён бумаги, стоял только адрес и имя, старательно выписанные в не очень популярном стиле чжанцао.

На почте конверт специально завернули в газету, чтобы не вызвать подозрений у излишне ретивых активистов Ассоциации Соседей.

Дедушка держал запечатанный конверт двумя пальцами и смотрел на него, как на величайшую драгоценность.

– Кто знает, внучек, может быть, это от женщины…? мечтательно произнёс он.

– От какой женщины?? спросил Кимитакэ.

– Сейчас вот узнаем. Пахнет,? Садотаро понюхал конверт,? почему-то глицинией.

Он нацепил пенсне и долго искал канцелярский нож ? потому что рвать такой прекрасный конверт было бы непристойно. В конце концов Кимитакэ не выдержал и сбегал за своим. Садотаро осторожно разрезал бок конверта, потом поднялся и подошёл к открытой двери, что вела в сад.

Почему-то все важные или хотя бы проникновенные письма хочется читать на пороге в сад, словно хэйянские аристократы, и чтобы луна выглядывала из-за чёрной вязи ветвей ? тем более, что как раз стояло роскошное полнолуние.

Он достал из конверта лист такой же изысканной рисовой бумаги. Обратная сторона была чистой. Развернул. В письме был написан один-единственный иероглиф.

Кимитакэ запомнил этот иероглиф на всю жизнь. Но не записал его в дневник и никогда никому не говорил, что это был за значок.

Поэтому мы не знаем, что именно там было.

Какое-то время старик просто озадаченно рассматривал бумагу.

А потом внезапно иероглиф ответил.

Он вздрогнул. А потом вдруг быстро, как язык лягушки, хватающей комара, вырвался из страницы и врезался старику под горло.

Садатаро захрипел, выронил конверт и листок, замахал руками, пытаясь удержать равновесие.

Но было слишком поздно.

Чернильная синева расползалась по горлу. Он захрипел, задыхаясь, взмахнул руками в последний раз и рухнул прямо на пороге.

Подёргался ещё. И утих.

А конверт и листок спланировали куда-то в ночной сад.

Это был тот самый случай, про какие говорят: утром – румянец на лице, а вечером – лишь белые кости.

Кимитакэ стоял и смотрел, охваченный ужасом. Он сразу догадался что произошло. И что дедушка уже мёртв, можно даже не проверять. И что конверт и оставшийся чистый листок скорее всего безопасны ? ведь письмо было адресовано старому Садатаро, а не всей его родне.

Хотелось убежать и спрятаться где-то в комнате, под одеяло, подальше от всех этих иероглифов и от наглой круглой луны, чт

Но мальчику всё же хватило мужества, чтобы дождаться у мёртвого тела, пока уляжется паника, и соберётся семья.

Только тогда огласить последнюю волю бывшего губернатора:

– Дедушка просил, чтобы на надгробье указали возраст в восемьдесят лет,? сообщил он отцу, когда вся семья собралась вокруг тела,? А не семьдесят девять, как на самом деле. Он заказал эпитафию заранее и не хочет, чтобы её пришлось переделывать.

Это было исполнено.

Разумеется, про смертоносный иероглиф Кимитакэ никому рассказывать не стал. Даже полиции ? тем более, что его толком и не спрашивали. Создавалось впечатление, что все только рады наконец отделаться от бывшего губернатора.

Писать об этом в дневник он тоже не стал, ограничился краткой пометкой. Не хотелось помещать на бумагу никаких подробностей. К тому же ? мало ли, кто прочитает.

В этом беда всех подлинных личных дневников. В минуты душевных бурь тебе точно не до записей. А в обычные дни ? не происходит ничего необычного.

А ведь именно этот случай подтолкнул Кимитакэ к изучению магической каллиграфии ? искусства настолько редкого, что одни исследователи считали его утраченным, а другие ? и вовсе несуществующим.

В тот вечер ценой своей жизни старый Садатаро показал ? каллиграфическая магия жива и работает. А значит, её можно изучить.

(Пусть даже учитель Курода не выдержал бы и одной чашки чая в обществе старого греховодника Садатаро)

Дальнейшее было делом усердия и смекалки…

***

Сбить Кимитакэ с выбранного пути не смогли ни пропажа учителя, ни даже смерть сестры полугодом позже.

И она сама не помнила, где и чего она не так выпила.

Он был возле её постели, когда состояние уже было полностью безнадёжно, ощущал кожей полыхание удушливого жара и судороги лихорадки, проклинал себя ? но понимал, что сейчас, в переполненной государственной больнице, он не может сделать ничего. Он не знал никакого чудодейственного спасительное средство. Конечно, он мог принести чернил и написать ей на суставах чудесные знаки, которые облегчили бы её страдания. Но он знал, что медсёстры всё равно их сотрут, а объяснить им, почему важно их сохранить, он не сможет.

Как же страшно умирать в государственной больнице, где ты ? всего лишь временный постоялец, а смерть заберёт тебя неизвестно когда! И где ты никому не можешь ничего объяснить.

Потому что у них есть инструкции, а ты просто проведать или умереть заглянул.

…Конечно, если не просто писать, а татуировать нужные знаки, то стереть их будет непросто ? но делать это слишком долго, да и не владел он искусством татуировки.

Душа болела, а желудок рвался при виде того, в каком состоянии оказалась. Если бы для её спасения было достаточно отрубить себе руку, как сделал это дровосек, который хотел стать учеником Бодхидхармы ? Кимитакэ согласился бы на это в тот же момент и ни на миг не усомнился в своём выборе, как не сомневаются в нём герои войны, когда погибают на смертельно опасном задании.

Но отрубание руки никак не могло помочь сестра. Не было вообще никакого способа ей помочь. И от этого положение сестры было особенно мучительным.

Она была вторым, после деда, по-настоящему близким членом семьи. Остальные словно играли роли, по примеру бабушкиных служанок.

И она умерла, стоило ему сомкнуть глаза, ? как ему показалось, он всего лишь моргнул, а когда открыл глаза, лицо в алых пятнах уже ничего не могло выражать.

Странно, но потом он не смог вспомнить ничего из разговоров с ней ? только в дневнике остались какие-то реплики, в основном пересказанные.

Сестра не давала советов, её талантом было поддерживать. Она обладала редкой способностью подстраиваться под собеседника в разговоре. Никогда не спорила, а вместо этого словно развивала услышанное. Так, что кто бы с ней не говорил, просто понимал, что он не один в этом мире с такими мыслями ? и от этого ему становилось теплей.