Delirium tremens

– Вы хотели задеть мое самолюбие? Напрасно. Вам это не удастся. Напротив, всё сказанное Вами, для меня, в некотором роде – комплимент, – три раза акцентируясь на слове «Вы», обиженно отчеканил американец.

– Боже меня упаси! Чего уж я точно не хотел, так это Вас задеть за живое. Разве что, пошутить, и то – малость, – молитвенно, как пономарь, растягивая слова, заблажил Зобин, – да видно криво у меня сие получилось. Вы уж, батюшка, не обессудьте, – даже извиняясь перед своим гостем, продолжал он валять дурака.

– Ну, под стол я, конечно же, не полезу, – приняв и такие извинения хозяина дома, улыбнулся Маккинли, – слишком много народу. А на преобразователь, пожалуй, взгляну.

– Смотрите, – снова улыбнулся в ответ Зобин, – Смотрите, чего уж там…

– Скажите, Михаил Дмитриевич… Ой, извините, Михаил. А почему об этой технологии нет никаких публикаций? Ни под Вашим авторством, ни под чьим-то еще?

– Других авторов нет, а мне писать об этом не было нужды. Тема не вызвала в свое время никакого интереса у окружающих, а теперь она не вызывает интереса у меня.

– Хотите сказать, что Вы напрочь лишены даже элементарного тщеславия? – американец, слегка прищурившись, цепко уставился на хозяина дома, а тот был обезоруживающе прям и добродушен:

– По-моему, я ничего такого не говорил.

– Даже если не говорили! Сунули в стол такую перспективную разработку и рассказываете о ней столь пренебрежительно, словно речь идет о банальном кипятильнике. Между тем, подобного рода технологии могли бы дать развитие целому направлению в прикладной науке. И сделать имя любому ученому мужу.

– Где Вы изучали русский?

– А что?

– Забавно. Ваша манера, как бы это сказать, излишне правильно… литературно изъясняться. Не покидает ощущение, что я общаюсь с героем классического романа второй половины девятнадцатого века. Необычно слышать такое, да к тому же от иностранца. Но мне нравится. И акцент тут, неожиданно к месту. Словно разговариваю с Мефистофелем.

– Что это? Комплимент? У меня способности к языкам… А вообще, если честно – это от отца. Не знаю, откуда он – потомок древнего шотландского рода – говорил на русском, как на родном языке. Оставаясь наедине со мной, с самого детства, старался разговаривать только по-русски. Львиной долей книг в нашем доме была русская классическая литература. В этом есть какая-то тайна, – голос Эндрю дрогнул, и лицо его на мгновение помрачнело, – Тем не менее, Вы не ответили, почему эта работа не получила развития?

– Мне это не интересно.

– Не интересно? – Маккинли поперхнулся чаем, постаравшись сделать вид: не от услышанного, – Неожиданное, я бы сказал, обескураживающее заявление. Поверьте мне, я предрекаю этой технологии в скором будущем бурное развитие. И финансирование. Перспективнейшее будет экспериментальное направление современной прикладной науки. И инвестиции ждать себя не заставят.

– Современную науку я и имел ввиду.

– В каком смысле науку? Или Вам наука не интересна?

– Современная наука? Нет!

На мгновение Маккинли показалось, что дальше говорить уже не о чем. Последняя реплика Зобина грозила перерасти в молчание, и он решил не отставать:

– Я Вас не понимаю. Что Вы имеете ввиду, говоря «современная наука»?

– Инфраструктуру, конечно же. Организации и инстанции, которые теперь этой наукой у нас занимаются, – Зобин криво усмехнулся, – Вот удачно-точное определение – «наукой занимаются». Этакие собрания новых доминиканцев по интересам. Узкие специалисты в широких областях. Пресыщенные и довольные, а потому и трусливые. Сильно эволюционировавшие в том, что сейчас они не только сами смотреть не будут, но и Вам не дадут.

– Откуда такой радикальный пессимизм? Часто приходилось с ними сталкиваться?

– Дважды.

– Дважды?! Ну, Вы даете! Всего два раза?! Кажется, Вы совсем не умеете бороться за свои убеждения.

– Вы правы. Не умею. Не умею и не понимаю, почему за них нужно бороться! До сих пор никак в толк не возьму необходимости или прелести подобного рода борьбы, а посему и не умею, и не хочу!

– Гордость – не лучший союзник. Но, сегодня можно заниматься… – поняв, что разговор складывается, как нельзя лучше, надо только избегать словосочетания «заниматься наукой», он тут же поправился, – Сегодня можно работать, минуя все эти бюрократические организации. А иногда это даже полезно. И я в этом могу Вам помочь.

– Я определённо угадал, Вы – шпион! – Зобин снова по-идиотски раздражающе заулыбался, и Эндрю не нашел ничего лучшего, как улыбнуться в ответ:

– Согласны?

– Нет.

– Но, почему?

– Да, Вы возьмёте и продадите его своим воякам. В моем понимании – это недопустимо. Можете считать меня впавшим в достоевщину мракобесом, но вопрос, что дозволено человеку, если Бога нет, для меня не стоит. И не спрашивайте почему – не отвечу. Рано ещё. И слезинкой ребенка не попрекайте, ибо не Бог её попускает, но человек. Нам все дано свыше, чтобы слезинки эти не множить, – Зобин коротко взглянул на гостя и остановился – Маккинли прекратил улыбаться, беспомощно хлопая глазами. Он решительно перестал его понимать:

– Вы пацифист? Неожиданно! – наконец справился с собой американец.

– Никогда не причислял себя к таковым, но если все взвесить, думаю: да, я пацифист. Люди дошли до «ручки», когда нужно, как ни прискорбно, либо прогресс притормозить, либо человечество образумить… Иначе прогресс быстро доведет его до откровения.

– До чего доведет? Я не понял.

Зобин не ответил. Возникла неловкая пауза. Один свою мысль закончил, другой не понимал, как из этой концовки развить свою и продолжить разговор о главном.

– Так, Вы согласны? – бухнул Эндрю, не найдя лучшего продолжения.

– Нет.

– Почему?

– Я уже говорил, мне это неинтересно. Тема старая, она изжила себя во мне… Мне это неинтересно.

– Я же не призываю Вас продолжать работу исключительно ради интереса. Мы готовы предложить Вам деньги. Приличные деньги, имея которые, Вы смогли бы работать над чем угодно. Над тем, что Вам интересно.

– Знаете, лет двадцать назад, не находя себе покоя, я проехал эту страну с запада на восток. И где-то посередине нашел одно место. Небольшой сибирский поселок. Скорее, даже село. В излучине красивейшей, благодатной реки. Бревенчатые дома, дощатые причалы, моторные лодки; вода охватывает берег кругом, как полуостров, а за околицей тайга… Тогда мне было не до того. Но сейчас, будь у меня деньги, я бы, не задумываясь, бросил всю эту работу, – Михаил Дмитриевич мечтательно прищурился, – и купил бы там дом. И ловил рыбу. До конца своих дней. Встречая рассветы и провожая закаты с удочкой в руках.

«Ну и зачем он все это мне говорит?! Идиот! Как можно с таким вести дела?! – злился на Зобина Эндрю Маккинли, – Олух! Ленивый и упрямый баран!»:

– Неожиданное желание. Мне показалось, Вы горы способны свернуть, а Вы… собираетесь ловить рыбу?

– Тем не менее. Будь у меня возможность выбирать между рыбалкой и работой на Ваши деньги, а по сути под Вашим присмотром, я бы, не задумываясь, выбрал рыбалку.

– Подождите. Вы меня запутали. Предположим, нет никого, Вы никому ничего не должны, и у Вас есть деньги. Не мои, а Ваши деньги, но с условием, потратить их не на рыбалку, а на работу. Чем бы Вы стали заниматься тогда?

– Зачем Вам это? К тому, что Вы видели здесь сегодня, эта работа не имела бы никакого отношения. Тем более, она вряд ли нашла бы хоть какое-то практическое применение. Вас она не заинтересует, – Зобин замолчал. Он подошёл к окну, открыл форточку и закурил. Выпуская дым в черный ночной проем, Михаил Дмитриевич впервые за весь вечер стал серьезным и сосредоточенным.

Эндрю показалось, что он уловил внутреннюю борьбу и волнение, которые хозяин дома старался спрятать от чужих глаз, как можно глубже, в себе.

– Что я вижу? Признаюсь, что уже не ожидал от Вас проявления настоящих человеческих эмоций. Но теперь и я Вас смутил! – обрадовался американец. Наконец-то пришло время постебаться в ответ, – Судя по реакции – Вы изобрели вечный двигатель! И не меньше! – Маккинли испытывал блаженное злорадство: «Вдоволь ты надо мной потешался. Теперь моя очередь!»

– Вечный двигатель? – переспросил Зобин, не скрывая разочарования от банальности предположения, – При чем тут вечный двигатель? – досадно хмыкнул он себе под нос и далее продолжил обыденно, так, словно речь шла о починке капающего на кухне крана, – Я же говорю, речь идёт о работе, которая не найдёт практического применения. А вечный двигатель… – он на мгновение замялся, – этап пройденный и к обсуждаемому делу отношения не имеет. Я говорил о другой работе.

Сказано это было буднично. Даже скучно. Настолько, что Эндрю стало не по себе. Так бывает, когда во время захватывающего разговора, вдруг приходит осознание психического нездоровья собеседника. Казалось, вот только что он держал Вас в напряжении, приковывая внимание, не переставал удивлять, но уже через мгновение хочется только одного – бежать от него подальше. Как только ему это объяснить потактичнее? А ещё лучше, как сделать так, чтобы ничего объяснять не пришлось? Эндрю стало вдруг неуютно; по спине пробежали подлые мурашки; он почувствовал пат в разговоре: