Delirium tremens

– А во-вторых? – неожиданно оборвал его на полуслове Мартыненко.

– Что во-вторых? – не понял его, увлеченный своей мыслью, Михаил Дмитриевич.

– Ты говорил, что можешь привести два примера наблюдений. Во-первых – шаровая молния. А во-вторых?

– А… ну да, – не сразу перестроился Зобин, – Во-вторых, неопознанные летающие объекты в форме огненных шаров. Признанный факт, что чаще всего они появляются в зонах повышенной геомагнитной активности. Судя по всему, в таких местах возникают мощные электромагнитные аномалии сверхвысокой частоты. Они-то и создают эти объекты. Как видишь, природа их весьма схожа с природой шаровых молний, но живут они дольше. Гораздо дольше. А их поведение и траектории полетов указывают на отсутствие гравитации.

– Ты говорил, – снова оживился Мартыненко, – что частицы из этих двух миров не взаимодействуют…

– Почти не взаимодействуют.

– Если они не взаимодействуют, почему они хоть какое-то, пусть даже очень непродолжительное время, живут в рамках одного объекта? Что сдерживает шаровую молнию в одном объеме?

– Хороший вопрос. Но ответ опять же на поверхности. Если мы соглашаемся, что первоначально набор частиц в таком объекте представляет собой случайность и хаос, то обязаны предположить существование в нем частиц промежуточного характера. То есть, средних по размеру между нашими нуклонами и частицами небесного мира. Они могут, судя по всему, осуществлять слабое взаимодействие и с теми, и с другими, связывая их между собой и сохраняя какое-то время устойчивость разнородных объектов. Но сильное взаимодействие делает свое дело. Нуклоны собираются в ядра и атомы. Примерно также «группируются» и небесные частицы, разрывая случайные связи слабого взаимодействия с промежуточными частицами, вызывая их анигилляцию и выделение энергии.

Зобин замолчал. Мартыненко не задавал новых вопросов.

– Ладно. Я схожу на улицу. Покурю.

– Кури тут, – Владимир Григорьевич встал из-за стола и включил кофемашину, – Ты знаешь, у меня был план на этот разговор, я собирался отругать тебя и выгнать.

– Выгоняй.

– Выгоню… Дослушаю весь этот твой бред до конца… и выгоню.

– Володя, знаешь, звезды тоже имеют похожую природу.

– У звезд есть гравитация. И она огромна, – Мартыненко заварил чашку кофе и протянул Зобину.

– Тем не менее. Мы недооцениваем состав и количество вещества в их недрах. Источником звездной энергии может являться такое же взаимодействие разнородных форм вещественной материи. Если принимать во внимание, что сами звезды, как и шаровые молнии, появились на свет в результате широкополосной электромагнитной вспышки.

– Ну и нагородил ты, Миша. Не разгребешь… – Владимир Григорьевич сделал вторую чашку кофе для себя и вернулся за стол, – Значит, ты, я и все вокруг нас – это ни что иное, как одна из форм электромагнитного излучения?

– Множества излучений… Ядро в атоме, в современном представлении – это малая крупинка вещества в огромном пустом пространстве. И любое тело, каким бы плотным оно не казалось, – это почти пустота. Мне досталась незавидная доля: лишить человечество даже этого «почти». Ничего такого вещественного, в том понимании, которое в него вкладывают люди, в этом мире нет. Мы – пустота и живем в пустоте. В царстве чистой энергии.

– Множество излучений… Матрица отдыхает… – Мартыненко задумчиво придвинул к себе заявку Зобина, – В третий раз спрошу – только попробуй, не ответь! – А водка-то тебе зачем?

– Это самая сложная часть разговора, – Михаил Дмитриевич насупился, – Пить… Участники эксперимента будут ее пить.

– Неожиданно… А зачем?

– Вот это, – Зобин положил на стол три медицинские карты, – экспериментальная группа. Братья Сидоркины и Юдин. С близнецами мне очень повезло, у них карточки, – он постучал пальцем по медицинским картам, – как под копирку. А Гена, – он взял в руки карту Юдина, – единственный из всех рассмотренных кандидатов, кто максимально близко совпадает с ними по медицинским параметрам. Вот и получилось – три члена группы.

– То-то ты у Шурочки в поликлинике отирался, кандидатов подбирал… – Мартыненко недобро прищурился, – Остается только выяснить, зачем?!

– Цель эксперимента – группу испытуемых, с максимально близкими параметрами физического и психического состояния здоровья, используя одинаковую дозировку алкоголя, идентичные условия питания и режима, довести до состояния одновременного и коллективного delirium tremens.

– До массовой белой горячки? Миша, ты не дурак! Ты хуже… – прошипел Мартыненко.

– Послезавтра они получают дипломы. Взрослые люди. Я подготовил контракты. Это реальная возможность для них хорошо заработать, и на реабилитацию мною предусмотрено все в полном объеме. А близнецы – сироты. Ты видел, какой гадюшник им город в рабочей слободке выделил?! Стыд, да и только. Разве это жилье? Хоть на квартиру себе заработают!

– А можно нескромный вопрос? – Мартыненко, казалось, не верил в реальность происходящего, – Зачем доводить трех человек до состояния белой горячки? Зачем?!

– Если бы была возможность, то их было бы больше, – Михаил Дмитриевич вжал голову в плечи, – Больше не подобрал.

– Я спрашивал, зачем?! – Владимир Григорьевич снова сорвался на крик, – Ты подумал об их здоровье, об этической стороне вопроса?! Что с ними будет дальше?!

– Подумал. А миссию на Марс запускать этично? Или смерть от солнечной радиации этичнее цирроза печени? Я долго думал над этим, и ответственности с себя не снимаю… – Зобин воспрял, – А зачем это нужно? Это главный вопрос всего нашего сегодняшнего разговора. Для меня это единственная возможность доказать правильность моей теории.

– Черт тебя побери, Миша! Как?! – негодовал Мартыненко, – Как таким еретическим способом можно хоть что-то доказать?!

В разговоре возникло гнетущее напряжение. Тяжелый взгляд шефа остановился на Зобине. Тот потупил глаза, собираясь с мыслями, долго не решаясь продолжить разговор…

– Помнишь, двадцать два года назад я попал в психиатрическую больницу с белой горячкой?

– Помню! И вижу теперь, что тогда тебя вылечили не до конца!

– Перестань.

– Что «перестань»?

– Соревноваться со мной в остроумии. Я к тебе не за этим пришел. Я их видел… – Зобин болезненно передернул плечами.

– Кого? – Владимир Григорьевич навис над другом, раскачиваясь, как маятник.

– Эти… сущности… – Михаил Дмитриевич очень долго подбирал нужное слово, – из параллельного мира. И они – реальность.

– Понятно. Это называется – чертей! Ну что ж, не ты первый, не ты последний, кто допился до галлюцинаций!

– Нет, Вова – это не галлюцинации. Потом, анализируя подробности и… – Зобину крайне некомфортно давалась эта тема, – детализацию произошедшего, я понял – это реальность, – Михаил Дмитриевич подошел к открытому окну, – Недели через три, после госпитализации, я окончательно оклемался. Лечащим врачом у меня был Петр Иванович Дужников. Похожий на академика Павлова, убеленный сединами, дедушка. Однажды, на обходе, я нечаянно и совсем по другому поводу, ляпнул в его присутствии, что будь у меня возможность еще раз пережить это состояние, я бы с большой долей вероятности успеха, взялся за доказательство реальности этих субъектов. На что он отреагировал очень неожиданно: «Юноша, не стоит геройствовать и впадать в крайности. Доказательства, хоть и косвенные, имеются и без этого…»

Все что угодно! Но услышать такое, да еще в стенах подобного заведения, да еще от врача, казалось бы, апологета психиатрической медицины?! Естественно, я поинтересовался, что же это за доказательства? Он улыбнулся, и спросил: «Как Вы думаете, почему девяносто процентов из перенесших зрительные галлюцинации делириум тременс, видели чертей?» И все. Он ушел. А я задумался. Правда, почему? На следующий день я напросился к нему, на прием. Несмотря на разницу в возрасте и положении, неожиданно для меня, мы сдружились. Он, как бы это понятнее объяснить, протянул мне руку. Фактически, я был здоров, но идти было некуда да и не хотелось, и он предложил задержаться. Так я остался в больнице на полгода. Он позволил мне рыться в историях болезней, разговаривать с пациентами. И хотя информация была скудная, выяснилось, что никто из видевших, скажем так, нечистую силу, никогда до этого момента, свои страхи и переживания с чертями не связывал. Даже не думал о них. У всех из них были проблемы. У некоторых – даже беды. И свои представления о кошмарах. Но ни один из этих кошмаров до этого даже отдаленно не был визуально связан с образами канонических демонов. Ни у кого! Откуда же они появились в галлюцинациях белой горячки? Откуда эти черти взялись?

Ну, и совсем шокирующий случай. С разницей где-то в две недели в больницу доставили двух пациентов. Оба попали к нам с белой горячкой. К тому моменту я находился в стационаре больше четырех месяцев и изучение архива историй болезней практически закончил. Сосредоточился на опросах адекватных пациентов, тех, кто шел на поправку и проявлял коммуникабельность в этом неприятном вопросе. Таких, если честно, было мало. Люди предпочитали помалкивать. Но с этими двумя мне просто повезло. Так вот. С разницей, повторюсь, в две недели, каждый из них, независимо друг от друга, в деталях, в конечном счете, описал мне одного и того же беса, с важной оговоркой. Видели они его уже в больнице, в приемном покое, сразу после того, как их туда доставили. Как одинаковые галлюцинации разных людей могут быть связаны по месту, но разнесены по времени?

И что это такое – галлюцинация?

Почему в отравленном, задыхающемся, умирающем мозгу разных людей возникают одинаковые видения? И видения ли это? Каков их механизм! Откуда такая повторяемость? Может, дело не в подсознании? – Зобин посмотрел на Владимира Григорьевича. Тот отвел взгляд. Разговаривать на эту тему шефу было не комильфо. Михаил Дмитриевич повернулся к нему спиной. Лицом к распахнутому окну. Вдохнул полной грудью, – Не в подсознании, а в восприятии.

– Разве, в данном случае – это не одно и то же? – Мартыненко стало стыдно, что он отвернулся от друга и он решил поддержать разговор.

– Когда я говорил о том, что эти два мира почти не взаимодействуют, под этим «почти» я, отчасти, подразумевал и наше восприятие, – Михаил Дмитриевич повернулся, – Человеческий мозг сложнейшее образование. Люди наивно полагают, что достаточно изучили его. Но есть в нем много непонятного, я бы даже сказал, темного. Кроме изученных отделов, отвечающих за органы чувств, в мозгу природой предусмотрена, скажем так, функциональная способность, эквивалентная обычному электромагнитному контуру. А может быть это и не в мозгу. Я не знаю. Но, будем считать, что в мозгу. Так вот, в моменты крайней расстройки этого «контура» от эталонной частоты, он начинает улавливать сигналы или низкочастотные гармоники сигналов того, что нам знать не дано. Мы не в состоянии видеть это глазами, но зрительный отдел мозга дублирует эту информацию на сетчатке, так, как будто человек видит это. И это уже не галлюцинация. Это нарушенная селективность восприятия. Воспроизводимые объекты – реальность. Задача, в ходе эксперимента, доказать это.

– Как? – Мартыненко не мог смириться с абсурдностью ситуации, – Как это вообще можно доказать?!

– Необходимо обеспечить максимально одинаковую расстройку нескольких максимально одинаковых «контуров». И если после этого их обладатели, то есть несколько участников экспериментальной группы одновременно увидят одно и то же, что мы должны будем понять из коллективного общения членов группы между собой, а еще лучше с субъектами искомого параллельного мира, и что зафиксируем средствами аудио-визуального контроля – это будет означать, что перед нами, не галлюцинация, то есть нарушение психической мозговой деятельности отдельного индивидуума, а одна, и однозначно воспринимаемая несколькими наблюдателями, объективная реальность.

– Это будет означать массовую галлюцинацию, – Мартыненко неожиданно успокоился, – А пить по расписанию они будут, чтобы состояние «контуров» расстраивалось максимально синхронизировано?