Delirium tremens

– Эх! Провокация, а не закуска! Да Вы эпикуреец, дорогой мой! Ну что ж, я сам такой! – с одобрительной завистью отреагировал Бельф, – Но, я на службе. Увольте! – пить с хозяином он отказался.

Владимир Григорьевич, между тем, предусмотрительно достал из настенного посудника две большие, граненые рюмки – мало ли! В одну из них, сглатывая слюну, налил по самый краешек холодной водки, отчего рюмка тут же привлекательно запотела, подцепил вилкой из банки с грибами самую аппетитную шляпку и махом, одним глотком выпил. Мгновение он блаженно жмурился, закусил грибочком, и на глазах преобразившись, готов был «сотрудничать»:

– Итак, что от меня требуется? – потирая руки, Мартыненко сел за стол напротив Бельфа.

– Принесите бумагу, перо и подробно, но коротко изложите мне суть.

– Как это «подробно, но коротко»? Я же предупреждал – я ничего писать не буду!

– Речь шла о том, что Вы отказались писать заявление, насколько я понимаю, – Егор Васильевич был убедителен, – это не заявление. Просто информация. Она нигде не всплывет. Зафиксируйте все на бумаге, чтобы Вы ничего не забыли, и я ничего не упустил. Пишите.

Сказанное было столь непреклонно, что дальше возражать Мартыненко не посмел. Он принес бумагу, ручку, на минуту задумался и начал беспорядочно, письменно излагать суть разговора с Зобиным. Длилось это мучение долго. Бельф проявлял нечеловеческую выдержку и сидел с каменным лицом. А Владимир Григорьевич не столько писал, сколько маялся, что-то причитая себе под нос, то и дело перечеркивая ранее написанное, подолгу останавливался в раздумьях, вскакивал и убегал в туалет. Наконец, он закончил:

– Вот, может немного сбивчиво, но по сути, все, – если бы мы прочитали его трактовку утренних событий, весьма удивились бы разительному отличию написанного от того, что произошло на самом деле.

Бельф, не переворачивая листа, за секунду, одним движением глаз прочитал написанное Мартыненко. По лицу его пробежала тень удовлетворения. Но вопрос, последовавший от него далее, привел Владимира Григорьевича в полнейшее замешательство:

– Какого же наказания Вы для него ждете?

– То есть, как это – какого наказания? И что значит – жду? Для кого? – Мартыненко нервно передернул плечами. Он, конечно же, понимал для кого. Он не понимал, почему Бельф такие, до абсурда неудобные, вопросы ему задает.

– Что за глупость – для кого? Вы понимаете для кого. Но Вам неприятно, что я Вас об этом спрашиваю, – ретранслировал Бельф угрызения Владимира Григорьевича, отчего у того по спине пробежал могильный холодок.

– Странный, согласитесь, вопрос. Я не суд.

– Да. Вы не суд. Вы его друг.

– Я не понимаю. Мне кажется, Вы должны были… – Мартыненко не договорил. В словах Бельфа был явный подвох.

– Я должен был во всем разобраться? Или я должен был убрать Зобина с глаз долой? Подальше и подольше? – Бельф не мигал. Его лицо походило на каменную маску, – Есть информация, что Вы использовали его. А теперь решили от него избавиться.

– Информация? Это – не информация! Это – чьи-то инсинуации! – Мартыненко судорожно перебирал в голове возможные варианты, – Это Тюленева? Лариса? Это ее информация? Это – сплетни бабские, а не информация! Да она была влюблена в него, как кошка! Тоже мне, информация!

– А Вы в нее. Нехорошо так отзываться о своей, пусть и несостоявшейся… мда… – на лице Бельфа не отражалось ни одной эмоции, – Однако, в чем-то Вы правы. Эта цээрушница, как источник информации, доверия не заслуживает – лицо слишком заинтересованное.

– Кто цээрушница? – побледнел Мартыненко.

– Тюленева. Не шпионка, конечно. Сотрудница аналитического отдела. Занимается наукой и технологиями в Восточной Европе. Точнее, закатом науки и технологий в Восточной Европе… Но, оставим ее пока в покое. Вот тут, – Бельф ткнул пальцем в перевернутый текст, – Вы называете эксперимент Зобина безумием, и считаете, что место ему, в сумасшедшем доме. Почему?

– Как? – Владимир Григорьевич начал опасаться говорить что-попало в его присутствии, – Разве Вы не согласны? Вообще-то, у нас учебное заведение, а не исследовательский институт. И мы не занимаемся прикладными исследованиями! В обязанности Зобина никакие эксперименты не входят. Учебные пособия, стенды и приборы – вот его удел. А он возомнил себя… ученым! И абсурд, который он затеял, иначе его не назовешь – это не эксперимент – это безумие! Лишенное элементарного здравого смысла!

– Здравый смысл? – Бельф оставался непроницаем, – Вы знаете, что такое здравый смысл?

– Егор Васильевич! – Мартыненко потерял осторожность и сорвался на крик, – Перестаньте цепляться к словам! Да, я знаю, что такое здравый смысл! Все знают, что такое здравый смысл! Вот, – он схватил со стола смартфон, запустил приложение «калькулятор», умножил два на два и получил… пять. Трясущимися пальцами он закрыл приложение, запустил его снова, умножил – пять! Удалил «калькулятор» из памяти, перезагрузил смартфон, снова умножил… и в ярости разбил его об стену, – Китайское барахло! Сейчас, сейчас, – Он убежал в комнату, долго рылся там и, наконец, вернулся со стареньким, еще советским, калькулятором «МК», – Сейчас! – Когда и на его зеленом табло выскочила безумная пятерка, Владимир Григорьевич обреченно сполз на табурет, затравлено глядя на своего странного гостя.

– Здравый смысл, дорогой мой Владимир Григорьевич – это Ваше желание упрятать своего друга в психушку или тюрьму, чтобы украсть у него идею и написать статью о массе и гравитации, – наконец-то ожило лицо чекиста, – Нормальное человеческое желание. Простое. Понятное. Вы предлагали выпить? – он взял запотевший штоф и вылил его содержимое в рюмку, которую Мартыненко, на всякий случай, доставал для него. Два литра – чуть меньше! – водки в стограммовую рюмочку! Целиком! Не пролив ни капли, так, словно рюмка эта изнутри была в двадцать раз больше, чем снаружи, – Ваше здоровье! – Бельф опрокинул волшебную рюмку, наколол на вилку пару боровичков и, закатив от удовольствия глаза, отправил их вслед за водкой, – Изумительные грибы. Божественные. Рецептом не поделитесь?

– Кто Вы? – Мартыненко кое-как пересилил оцепенение.

– Собирайтесь, – Егор Васильевич повеселел окончательно, с заразительным удовлетворением проглотив еще и кусок копченого сала, – М-м-м, батюшка Владимир Григорьевич, – смачно и медленно пережевывая нахваливал он, – Можжевельник! Да, Вы – просто мастер чревоугодия! Сибарит!

– Куда? – Мартыненко задрожал от страха.

– Заявление писать. Без него уже не обойтись.

– Какое заявление?

– На госпитализацию. Собирайтесь. Возьмите с собой все, что там у вас полагается…

– Кто Вы?

– Собирайтесь.

Мартыненко, пошатываясь, тяжело поднялся с табурета и на подкашивающихся, ватных ногах, словно на расстрел, побрел в спальню. Снял с себя халат, домашние брюки и замер в ступоре: «На госпитализацию? Что же надеть? Что взять? Куда?!» – он открыл дверцу шкафа, на внутренней стороне которой, в зеркале отразилась прихожая и входная дверь. Ее спасительный вид замешал в его голове беспощадный, крепчайший коктейль из отчаяния, безумия и надежды. Владимир Григорьевич схватил из шкафа первое, до чего дотянулась рука – зимнюю шапку-ушанку, в которой он обычно ходил на рыбалку. Решительно нахлобучив ее на голову, он выскочил в прихожую и буквально влетел обеими ногами в рыболовные резиновые сапоги. Диким рывком распахнул дверь и с истошным криком: " А-а-а!…» – бросился вниз по лестнице. В трусах, сапогах и шапке…

Глава, в которой не было бы счастья…

– Чего звонишь?! Видишь – дома нет никого. Звонит и звонит! Сейчас милицию вызову! Ходят тут, всякие! Алкаши… – похожая на Шапокляк, соседка Мартыненко дружелюбием не отличалась. Сухонькая, с заостренными чертами лица и желчным, колючим, оценивающим взглядом, она появилась внезапно, высунувшись из-за открывшейся соседней двери справа, после того, как Михаил Дмитриевич несколько раз безуспешно нажал на кнопку дверного звонка квартиры Владимира Григорьевича.

– Не надо милицию. То есть, полицию. Я друг Вашего соседа и коллега по университету. Он на работу не ходит уже два дня. У нас никто не знает, где он и что с ним. И телефоны у него не отвечают: ни домашний, ни мобильный. А мне с ним поговорить очень нужно, – Зобин вынуждено заискивающе посмотрел ей в глаза, казалось – она вот-вот скроется за дверью.

– Нет его. Забрали. В пятницу еще увезли, – Шапокляк заметно подобрела, услышав в голосе Зобина, интеллигента несчастного, умоляющие интонации.

– Куда забрали? – удивился Михаил Дмитриевич.

– Знамо дело, куда. В психбольницу. Куда еще с белой горячкой забирают! – соседка с явным удовольствием просмаковала такую новость.

– Куда? С чем?! – от неожиданности Зобин сел на ступеньку лестничного пролета.

– Я же говорю, в пятницу еще, на прошлой неделе, выбежал вечером во двор с дурным воплем. Всех перепугал до смерти! В шапке зимней, летом-то! А сам в трусах и сапогах. Срамотища! Выскочил и орет на весь двор: «А-а-а! В КГБ нечистая сила!» Мы все, кто был, разбежались, думали – пришибет, а он в будку трансформаторную – шасть! – женщина перевела дух.

– В какую будку?! – Михаил Дмитриевич не верил своим ушам.

– Да, во дворе, трансформатор. Забежал туда, что-то дернул, свет во всем доме и погас. А из будки искры сыпятся, страсть! Электрик наш, из ТСЖ, Веня Шаповалов, прибежал, хотел выгнать его оттуда, а тот его проводом с током ткнул, чуть насмерть не убил. Электрика так шибануло – еле выполз наружу. Позвонили в милицию. Те приехали, тоже вытащить его оттуда не могут. Говорят, он кабелем под напряжением отбивается, а от самого перегаром несет! Допился окаянный! – соседка снова остановилась, восстановить дыхание.

– Он же не пил! – только и успел вставить Зобин.

– А ты знаешь, пил он или не пил? Дома-то, втихаря? Чужая душа – потемки, – отвлеклась она и тут же продолжила, – А потом, уже они, милицейские, вызвали скорую. В психбольницу, сказывают, надо его везти. Приехала скорая. Вытаскивайте – просят милицию – его оттуда, мы не можем. А эти отвечают – да мы тоже не можем! Мы думали – это ваш пациент, вам и вытаскивать. А врачи-то и говорят – ну так, отключите ток в будке, пока не поубивал никого. И эти, дуралеи, опомнились. Точно! Надо электричество во всем районе выключить. Выключили свет, потом три часа обратно дать не могли, нехристи! Зато соседа наружу на аркане выволокли. Связали веревками и в психушку отправили. А света потом еще три часа, до ночи, не было! Серию из-за них, сволочей, самую важную пропустила.

– На чем вытащили?

– На аркане, волоком. Петля такая на веревке. Еле вытянули. Здоровый детина-то…

…Этот бурный, точнее сумбурный поток сознания привел Зобина в полнейшее замешательство. Выбил почву из-под ног. Он растерянно поблагодарил соседку и вышел на улицу. Во дворе стояла маленькая трансформаторная подстанция. Михаил Дмитриевич подошел к ней. Следов борьбы видно не было. Только огромный висячий замок на двери – абсолютно новый, блестящий, в масле – косвенно подтверждал слова пенсионерки…

«Однако, какое странное совпадение. Только утром мы говорили об этом, а вечером его забирают в больницу с белой горячкой. При том, что Володя не пил. Нет, он, конечно, мог себе позволить рюмку, другую, но не больше. И то изредка. По случаю. А тут такое», – мысль хоть и рациональная, но совершенно бесплодная. Ясности в хаотичные размышления Зобина она не добавила, – «Таких совпадений не бывает. Но если так, что же это было? И что делать дальше? А может быть Володя, правда, пил втихаря?» – на мгновение смалодушничал Зобин, вспомнив, что водка у Мартыненко никогда не переводилась. Огромная, старинная, двухлитровая бутылка, пятифунтовый штоф, как он ее называл, всегда дежурила в холодильнике. «Да, нет! Чепуха! И я тоже хорош. Тетка ерунду сказала, а я подхватил. Друг называется… Все-таки, история странная и неожиданная. Как бы в ней разобраться?…»

…Михаил Дмитриевич сложил в пакет свои старенькие спортивные штаны, две футболки, пару сменного белья, две пары носков, полотенце, мыло, зубную пасту, щетку и новые тапочки. Судя по рассказу соседки, Володю увезли со двора, чуть ли ни в чем мать родила. А родственники у него были далеко. Теперь с ними просто так и не свяжешься. Тем более, ни адресов, ни телефонов родни Владимира Григорьевича он не знал. В другом пакете уже лежали: Краковская колбаса, сыр, свежая булка белого хлеба, помидоры, огурцы, овсяное печенье, мятные пряники, йогурт, растворимый кофе и чай в пакетиках – в общем, обычные, нехитрые продукты, которые у нас принято передавать в больницу, чтобы скрасить унылое меню.