Ныряющий кузнечик

– Слава богу, что-то, всё-таки, решается, – с надеждой произнёс он. – Я, почему-то, уверен, что минут через двадцать зрение восстановится.

– Чего решается, господин Палахов? – игриво пошевелила нижней частью фигуры женщина-офтальмолог. – Вам для профилактики необходимо закапать больной глаз витаминным раствором? Так положено.

– И что, Тамара, моё зрение улучшится?

– Мне нравятся ваши задорные шутки, Аркадий Дмитриевич. От них я даже по ночам смеюсь. Вы ведь в госпитале уже не первый день, почти свой человек.

– А мне вот не до смеха. Если всё так и дальше пойдёт, то скоро я и на кладбище буду своим.

– Древнегреческие циклопы, вообще, имели по одному глазу. И ничего. Радовались жизни, имели на выражение своих положительных эмоций полное право.

– Но не один из них не был армейским офицером. Им нечего было волноваться. Даже великий громовержец Зевс их за это не собирался комиссовать и отправлять в отставку.

– Наверное, так. Аркадий Дмитриевич. Но вам-то чего переживать. У вас будет неплохое пенсионное содержание.

Он прошёл в кабинет. Лёг спиной на кушетку. Полипова закрыла дверь на замок, набрала в пипетку витаминного раствора и бесцеремонно легла с ней на могучее тело отставного майора. Ясно, что таким своим поведением Тамара Геннадиевна не чётко, но давала Палахову понять, что он ей нравится.

Наполовину незрячий, но смекалистый Аркадий Дмитриевич отработанным движением сноровисто задрал полы её белого халата, приспустил вниз трусики Полиповой и выпустил на волю своего «кузнечика», который пусть не с первого раза, но нырнул туда, куда следует. А «поплавать» ему было где. Он ушёл с головой в глубокую и широкую… ложбину.

– Ну, я от вас этого никак не ожидала! – хриплым, каким-то потусторонним голосом произнесла Тамара. – Но если ты так решил, то я лучше встану на четвереньки.

– Пожалуй, ты права, Тамара, – сказал Палахов. – Так будет лучше. Нам без надобности разные преграды.

В общем, целебные и живительные капли проникли в правый глаз Палахова только после того, как его неутомимый «кузнечик» четыре раза подряд завершил своё привычное дело и порадовал своим старанием Тамару. Приведя себя в относительный порядок, сев за стол, она тихо прошептала: «Ну, такого удовольствия я уже давно не испытывала. Очень рада нашему близкому знакомству, милый Аркаша».

Вернулся Палахов в родную воинскую часть с очень слабой и зыбкой надеждой на то, что его, всё же, не отправят в отставку, а будут периодически лечить всеми способами. Ради того, чтобы остаться в рядах Российской Армии он готов на всё. Ведь говорят же врачи, что зрение может вернуться, то есть восстановиться. Да ведь и не хотелось бы покидать место службы ещё и потому, что здесь не столько смятенную душу, а сколько грешное тело по непонятной причине, очень обожали женщины всего гарнизона и довольно большого воинского подразделения.

Правда, в этом большом подмосковном посёлке он сможет периодически навещать пусть не всех дам, но некоторых из них. Его сознание категорически протестовало против того возможного момента, когда командир дивизии генерал-майор Михаил Ефимович Курмечкин ему прямо и проникновенно скажет: «Отправляйся, Аркаша, на «гражданку»! Нам тут офицеры, внезапно потерявшие зрение на один глаз, категорически не нужны».

Когда ему, всё-таки, сообщили такую, не сосем приятную новость, неофициально и по сотовому телефону, то у него на какое-то мгновение затуманился разум. Наступил момент резкого отчаяния и полного неверия в справедливую жизнь. Он, гневно шарахнув свой сотовый телефон об пол, соскочил с шикарного дивана, как резвый олень или, в крайнем случае, лось. При этом впервые в своей жизни он, как следует, не завершил половой акт. Потому на лице партнёрши мгновенно прочиталось некоторое недоумение, растерянность и даже обида.

А ведь она, полубрюнетка Марина, имела право требовать от него активной любви и даже ощутимой ласки, так как её муж, заместитель начальник полка по тылу, майор Сингаев был в части очень уважаемым и авторитетным человеком. Но, надев на голову фуражку, как водится, с кокардой, Палахов бросился к входной двери.

– Ты куда, Аркаша? – прохрипела Марина, почти уронив кудрявую голову на свой обнажённый бюст. – Куда?

– Куда глаза глядят, Марина!

– Что, уже началась ядерная война?

– Ещё хуже! Меня, всё-таки, увольняют из рядов Российской Армии, в запас! Источник надёжный. Мне только что позвонили в этот… в дребезги разбитый сотовый телефон!

– Ну, ты бы, Аркаша, завершил начатый половой акт, а потом уже и нервничал.

– Завтра, Марина! Если не сойду с ума!

Хлопнув дверью, практически уже отставной майор, резво выбежал во двор пятиэтажного жилого дома. Он промчался мимо дворника, уронившего от неожиданности метлу, и бросился в сторону железной дороги. Благо, только что начиналось раннее летнее утро, и не очень многие видели обескураженного и взволнованного Аркадия Дмитриевича. Он пролетал мимо редких прохожих, не отвечая на их приветствия.

Почти потеряв самообладание, он бежал по шпалам, в сторону восходящего солнца, изображая из себя курьерский проезд. Его мощный «кузнечик» мотался из стороны в сторону, особо не вникая в жизненные проблемы своего хозяина и, можно сказать, старшего товарища. К счастью, этот забег Палахова закончился относительно удачно. Его остановили путевые рабочие и объяснили, что не стоит куда-то там бежать и при этом мешать ремонтным работам по замене шпал.

Одна из путейщиц, тридцатилетняя Василиса Акнокарова, почему-то, судорожно глотая слюну, тихо и томно сказала ему:

– У вас, оказывается, Аркадий Дмитриевич, такие большие и красивые… глаза.

– У меня один глаз красивый, а другой не очень, – несуразно ответил ей Палахов. – Полное безобразие получается. Несоответствие!

– Неужели ты, Василиса, напрочь забыла, что являешься моей законной женой? – пристыдил Акнокарову один из путейских рабочих. – Что ты так пристально разглядываешь этого чумного мужика, как будто он марсианин?

– Нет, Петя, он не марсианин, – тихо ответила. – Это наш местный офицер Палахов. Я не близко, но знаю его. Правда, почему-то я никогда не уделяла ему внимания и должного уважения. А ведь он его заслужил.

Чисто машинально, Аркадий Дмитриевич оглядел себя с ног до головы и определил, что он совершенно голый. Если, конечно, не считать фуражку на голове верхней одеждой.

В общем, заботливые путейцы обмотали его трепетное тело тряпками, служившими обтирочным материалом, показали Палахову, где находится его дом. После этого, Аркадий Дмитриевич, конечно же, пришёл в себя. Но не целиком, а фрагментами. В душе он понимал, что голым, абсолютно без одежды, на железнодорожных путях могут появляться только поезда, и совсем не потому, что им абсолютно нечего на себя надеть.

Но человек, к примеру, не пассажирский экспресс и не полевой кузнечик, а высокоразвитое существо. Ему принародно обнажатся никак нельзя. Аморально, безнравственно, неприлично даже в том крайнем случае, если есть, что показать.

Пассажир Палахов с некоторой грустью посмотрел левым глазом в окно вагона, где стремительно мимо движущегося поезда, как бы, пролетали деревья, дома, поселки, города… Своеобразная и необъяснимая иллюзия покоя поезда. Ему казалось, что всё стояло на месте, а рвался на восток лишь пассажирский состав.

В некотором раздумье он ехал в гости к своей двоюродной племяннице Марьяне. Решил немного отдохнуть, развеяться.

Почесав подбородок, Аркадий Дмитриевич погрузился в очередные личные воспоминания своей не очень понятной жизни.

Внезапно из воспоминаний его вырвал голос попутчицы, соседки по купе. Она чуть раньше уже сообщила ему, что её фамилия – Лемакина. А по имени-отчеству Ирина Трофимовна. Она преподаватель рисования одной из средних школ Приморья. Аркадий Дмитриевич внимательно посмотрел на молодую женщину. Симпатичная, крашеная блондинка лет тридцати или даже младше, в цветистом халатике. Поинтересовался он:

– Что вы сейчас сказали? Не понял.

– Я говорю, что вы так замерли над кроссвордом, – пояснила она, – и мне показалось, что… Мне, простите, почудилось, что вас уже нет, а за столиком сидит только окаменевшее тело.

– Нелепое сравнение, честно признаться.

– Это, всего лишь, образное сравнение. Я не собиралась вас обидеть.

– Я не в обиде.

– Может быть, кроссворд попался вам под руки очень сложный? Вот вы и впали в анабиоз.

– Нет! Что вы! Настолько простой кроссворд, дорогая моя соседка по купе, – Палахов широко улыбнулся, – что я абсолютно уверен – с ним справится даже школьник младших классов и даже более юные граждане.

– Мне уже не так скучно. Есть, с кем пообщаться.

– Мы всегда имеем возможность, Ирина Трофимовна, поговорить на любую тему. Например, о том, какая умная и любознательная в нашей стране молодёжь.

– Да бросьте, Аркадий Дмитриевич,– возразила Лемакина.– Сейчас, в основном, молодёжь совершенно ни чем не интересуется: книг почти не читает, классическую музыку, как и живопись, не признаёт, не понимает… Поэтому для них, юных, да ранних, любой кроссворд – загадка. Кроме компьютерных игр, мощной музыки, пивасика и секса ничего не признают.

– Что вы такое говорите, Ирина Трофимовна! Какая там живопись или классическая музыка? Это для них уже высшая материя.

– Вы сами себе противоречите, Аркадий Дмитриевич. Ведь минуту назад вы утверждали, что наши парни и девушки умные и любознательные.

– Всякие есть. Я, например, встречал юных огольцов, которые не сомневаются в том, что Наполеон Бонапарт двоюродный брат Александра Невского.