Ныряющий кузнечик

Одеваться Ирина и Аркадий не стали. Зачем? Какой в этом смысл? Ведь, всё равно, придётся опять снимать с себя одежду. А энергию стоило поберечь для новых интимных дел и на сейчас, и на потом, ибо дорога впереди длинная. «Кузнечик» Палахова пока отдыхал, готовился к новым погружениям.

Ирина принялась листать журнал, который оказался эротическим. Яркие фотографии с откровенными специфическими… позами. Брезгливо отодвинула его далеко от себя в сторону и выразила вслух строго определённое мнение:

– Какая мерзость эти самопальные эротические журналы! Посмотри, Аркаша, на бесстыдных пупсиков с правой стороны. Пошлость!

– С правой стороны, Иришка, на порнографические снимки я никак не могу посмотреть.

– Почему?

– Увы, моя славная попутчица, – надрывно вздохнул он, – правый глаз у меня ни черта не видит. Как раз, по этой причине меня отправили в отставку.

– Какой ужас! Что же произошло?

– Что-то там в голове отсоединилось. Говорят, что на нервной почве. Врачи решили года два подождать. Может быть, зрение восстановится.

– А если нет?

– Тогда будут ломать мой череп и что-то внутри с чем-то соединять.

– Не переживай, Аркадий Дмитриевич. Пусть один глаз у тебя ничего не видит, но зато у тебя такой замечательный «кузнечик», глубоко и долго ныряющий.

– Это единственное, что у меня в жизни осталось, Ирина.

Понятно, что отставной майор, и учительница рисования и одновременно самобытная художница, в какой-то, степени рисковали, потому что с ними в купе ехали двое молодых людей: парень и девушка. Но они отправились погулять… по узкому коридору пассажирского поезда. И заверили, что уходят надолго. Их, юных, понять можно. Если несколько часов подряд сидеть в одном и том же месте, то скука одолевает. Стихийно. Поэтому молодые люди решил побродить по всему поезду, побеседовать со знакомыми, если таковые встретятся.

Вдруг Лемакина извлекла из своего небольшого кейса, стоящего у неё под ногами, несколько листов бумаги и простые карандаши.

– Я решила набросать эскиз будущего портрета, – поставила он в известность Палахова. – Потом это будет большая картина в масле. Она украсит гостиную в моей квартире.

– Мне приятно, – широко улыбнулся отставной майор. – Ты решила написать мой портрет? Я очень тебе благодарен.

– Не твой портрет. Это пока будет эскиз. Я нарисую твоего «кузнечика». Может быть, получится даже оригинальный и свежий натюрморт. Массивный фаллос, лежащий на куче мелких и зелёных маринованных помидоров. Какой контраст! Красное и могучее на зелёном и дряблом. Здесь, Аркадий, философия энергии и жизни!

– Я, конечно, очень рад за своего «кузнечика». Но когда же ты отобразишь на бумаге моё лицо?

– Никогда! Он, твой «кузнечик», и есть твоё лицо. Теперь я буду рисовать только половые органы, в основном, мужские, ну, и женские тоже. Уважаю равноправие и толерантность. Никуда не денешься.

Она попросила своего попутчика опустить штаны до колен и водрузить своего «кузнечика», медленно и упорно растущего и твердеющего. На такой факт Ирина и Аркадий одновременно обратили внимание.

Экспрессивно и быстро делая набросок образа «кузнечика», разумеется, вместе с мошонкой и с кучей густых чёрных волос, Лемакина выразила некоторое сожаление, что неустанный ныряльщик, «малышок» Палахова какой-то хмурый, совсем не улыбается.

– Ты должна понять, Ирина, – пояснил Аркадий, – что улыбаться может только женский половой орган, причём, очень широко и порой ехидно. Но, правда, не вдоль а поперёк. На это я давно уже обратил внимание.

– Ладно, – почти согласилась она с Палаховым, – пусть твой «кузнечик» слишком уж серьёзен, но, в целом, он хорош и не собирается останавливаться на достигнутом.

Через минут десять эскиз был готов. Внимательно разглядев рисунок, отставной майор серьёзно и ответственно констатировал, что художник Ирина Лемакина – великий талант.

Спрятав рисунок и карандаши в кейс, учительница рисования села на столик, схватила «кузнечика» за его, можно сказать, голову и обеими руками потянула вместе с Палаховым к себе. Конечно же, они сделали это пару раз, но очень качественно и страстно. Ритмичное хлюпанье и чавканье пышных, разбухших гениталий Лемакиной, их ничуть не смущало. Скорее, возбуждало.

Она, лежащая спиной на столики, раздвинув ноги, долго не могла прийти в себя. Оба от напряжения и страсти немного устали и поэтому решили отдохнуть.

Вирус добрых постельных отношений, видимо, не только витает в воздухе, но и проникает сквозь стены. В соседних купе народ, как-то, ожил. Общая волна эротического настроения захватила, если не всех, то очень многих.

За стенкой отчётливо стали слышались женские стоны, переходящие в вопли и стенания. Отставного майора, только что усиленно занимавшегося сексом, от отвращения передёрнуло. Почти покоробило. Его попутчица улыбнулась. А он Ирине галантно пояснил, что кричать даже в такой вот… экстремальной ситуации не совсем прилично.

Никуда подобное поведение не годится.

Не везде, понятное дело, царила плотская любовь. Вот, например, в третьем купе всё происходило довольно пристойно… За столиком сидел и сосредоточено писал какие-то мудрёные математические формулы профессор. Он был увлечён, он находился, как ему казалось, в невероятной близости от очередного научного открытия.

Перспективен. Потому, что не стар, всего-то, лет сорок. С рыжей бородкой и усами. Но, даже здесь, в купе, находился он в чёрном костюме и при галстуке. Ведь представитель отечественной науки, а не хухры-мухры. Хотя, впрочем, кто его там знает… Может быть, по ночам, ради пакости и незабываемых впечатлений, он тщательно обмазывает входные двери соседских квартир продуктами питания в преобразованном виде, которые профессор уже употребил в пищу пару дней тому назад и успешно переварил.

Но, судя по его шикарному чёрному галстуку и доброй улыбке, он был не из тех граждан, которые категорически и основательно ненавидит почти всех тех, кто одновременно с ним обитает на планете Земля.

Так что, почти не у кого не возникало сомнений в том, что он был серьёзным и культурным учёным.

На него пытливо и с некоторым интересом глядела молодая попутчица, женщина лет тридцати, розовощёкая доярка. Ни в коем случае, это не прозвище, не кличка, не «погремуха». Кое-где ещё остались… уцелели доярки. Такая профессия в России существует и пока ещё она в нашей стране не занесена в Красную Книгу. Одним словом, упитанная, почти светловолосая женщина с круглым лицом. В розовом халате.

Она, сидящая напротив, с каждой минутой всё пристальней и пристальней смотрела на попутчика. Иногда зевала от скуки. Не так широко, но время от времени раскрывала рот.

А профессор с головой ушёл в писанину и в собственные раздумья. Схватил, зачем-то, исписанный лист бумаги и стал грызть его частично вставными зубами. А после принялся рвать бумажки на мелкие части. Привстал. Швырнул макулатуру в приоткрытое окно поезда. Сел и… отчётливо и не театрально задумался.

Но молодая доярка была доброй и отзывчивой душой… по жизни. Она с большим пониманием отнеслась к научно-творческим мукам учёного. Её тоже что-то осенило. Приветливая женщина начала не так уж и торопливо снимать с себя халат, потом бюстгальтер и затем… плавки. Чего уж там мудрить и кокетничать.

Потом, надо отдать должное славной доярке, ибо она проявила полную принципиальность. Взяла и встала перед взором профессора в полный рост. Причём, так, что её полные груди с большими бардовыми сосками упёрлись ему почти в лоб.

Учёный с некоторым удивлением поднял вверх глаза и собрался возмутиться или, в крайнем случае, обидеться, но внезапно передумал. Любой тут передумает. Ведь он сосредоточенно посмотрел на её телеса. При такой ситуации даже постоянный пожиратель «виагры»… передумает.

Он был настоящим учёным человеком, потому и сообразил, в чём дело. Почти сразу же догадался и по этой причине развязал на шее свой шикарный галстук и даже расстёгнул пиджак. Ведь профессор по праву считался истинным аналитиком, потому и проанализировал ситуацию.

– Пожалуй, вы правы, – глубокомысленно изрёк он. – Я рад, что вы предлагаете мне единственно правильное и рациональное решение сложной математической задачи… Мне нравится, что мы с вами близки к её решению.

Оно ведь и – правда. Если надо и очень хочется, кроме того, пока ещё и активно можется, надо приносить радость и себе, и людям.

Сексуальное влечение – стихия, и вирус безудержного эротического желания, наверняка, передаётся разнополым друг от друга воздушно-капельным путём. Чихнули, к примеру, на тебя, или кашлянули и – всё. Тебя возжелали, выделили, как говориться, из толпы. И не просто так… Ты ведь тоже возжелал.

Почти во время соития профессора и доярки, по коридору пассажирского вагона проходил маленький, скрюченный старичок, опираясь на тросточку. Он, самым естественным образом, направлялся в туалет. Но открылась дверь одного из купе, и перед дедушкой нарисовалась крепкая бабушка.

Она цепко схватила деда за руку и затащила к себе, в купе. Именно так змея проглатывает луговую бабочку или жучка. Почти так же ведёт себя неуёмная в личных желаниях и стремлениях дама, которая настойчиво тянет к своим пухлым губам определённую часть мужского тела, которую без всякой натяжки можно назвать ныряющим «кузнечиком».

Бабуся стремительно закрыла за собой дверь, и её неожиданным гостем внезапно стал чрезмерно пожилой незнакомец. Щёлкнул замок.

Что касается отставного майора и учительницы рисования, то они пока ещё приходили в себя. Было ведь, от чего… Обоюдная, внезапная и активная страсть заставила их потратить часть энергии. Они старались… не ударить друг перед другом лицом в грязь. Потому имели право на очередной отдых. А за стеной всё ещё слышались громкие и томные женские крики. Разумеется, они раздражали военного пенсионера.

– Вот видишь, Аркадий, – просто сказала Ирина, – тебе такое не очень нравиться… А ведь только, что мы с тобой…

– Я с этим никак не соглашусь, Ирина. Повторяю! У нас вот… с тобой всё происходило красиво, нежно, пристойно. Примерно в таком вот плане и ключе, как у амурских тигров или даже леопардов.

– Грациозные звери. Не спорю. Они, да и всякие жучки и паучки, имеют право приносить друг другу радость. При этом некоторые из них издают громкие звуки.