Гримасы Пигмалиона

При встрече с большой неохотой Кеша подал старому скептику и нигилисту, автору великого множества гримас по любому поводу фотографию прекрасной девушки.

– Надо же! – одновременно пошевелив щеками и бровями, удивился Пигмалион. – Я обронил изображение бледной Изы. Вроде, фотография у меня в кармане пиджака надёжно хранилась. Как же она оказалась она у тебя, Кеша? Странно.

– Но я, вообще-то, не щипач, не карманник, – пояснил Пигмалиону застенчивый парень. – Как только вы ушли, проклиная вашего однофамильца Пигмалиона, я обнаружил это фото в траве.

– Я не утверждаю, Кеша, что ты карманный вор. Я даже этого не предполагаю. Просто удивляюсь собственной рассеянности и невнимательности.

– Понятно.

Довольно небрежно Пигмалион сунул фото неотразимой девушки в боковой карман пиджака, словно это был пока ещё не использованный клочок туалетной бумаги.

С глубокой и непомерной грустью Иннокентий осознал, что расстаётся с образом навеки любимой девушки навсегда.

– Но фотография – ерунда! – Пигмалион выдвинул нижнюю челюсть вперёд и прикрыл левый глаз. – В далёкие молодые годы я умудрился потерять стадо, тогда ещё колхозных коров. Задремал на лугу – и бурёнки куда-то исчезли.

– И вас не спрятали за решётку? – поинтересовался влюблённый парень. – Оставили на свободе? Илия ошибаюсь?

– Нет. На меня, вообще, никогда и нигде не заводили уголовных дел. Все они тогда, в целости и сохранности, дружно и коллективно пришли к ферме КРС.

– Что такое КРС, Генрих Наумович? Комитет Российского Счастья?

– Что ты городишь, Кеша? Какое счастье может быть на ферме? КРС – это крупный рогатый скот. Не больше и не меньше. Всё очень просто. Правда, меня ученика десятого класса, в тот летний период с треском уволили с этой прекрасной летней работы. Мы почти все тогда, во время летних каникул, желали быть полезными обществу и заодно немного подзаработать.

Умело вращая по часовой стрелке большими оттопыренными ушами, Пигмалион сообщил, что коровы вернулись на колхозную ферму КРС не одни, а с небольшой стаей молодых волков.

Хищники находились в сытом состоянии. Просто им было интересно узнать, на всякий случай, где обитают такие большие рогатые существа. Любопытство.

– Их что, всех перестреляли? – спросил Иннокентий. – Наверное, ни одного в живых не оставили? Хищники ведь.

– Зачем же их расстреливать, в качестве врагов народа? – большие серые глаза старика чуть не выпали из орбит, и улыбка сделалась примерно такой широкой, как у симпатичной, но агрессивной африканской лягушки-быка.

– А что с ними сделали?

– Наш колхозный зоотехник Климент Егорович Швахов проводил их до ближайшей рощи. Позаботился. Могли ведь и заблудится.

Не сговариваясь, Маздонов и Пигмалион, нашли в небольшом дворике скамейку. Присели.

Собрав всю силу воли и подавив своё смущение, Иннокентий, наконец-то, поинтересовался, откуда Генрих Наумович знает, что прекрасную девушку на фото зовут Иза. Неужели этот мерзкий старик состоит с этим непорочным существом в интимных связях. Такое представить себе категорически невозможно.

– Какие у меня могут быть с бледной Изой, с моей славной Изольдой, интимные связи? – очередная жуткая гримаса нарисовалась на лице Пигмалиона. – У тебя, что, Кеша, на голове не голова, а мешок с опилками? Если бы ты соображал, что сейчас сказал, то смеялся без отдыха трое суток подряд.

– Меня очень радует, что она чиста и непорочна, – пробормотал Кеша. – Я так и думал. Она мне очень понравилась. Мне кажется и я даже почти уверен в том, что без неё не смогу жить. Изольда меня очаровала.

– Полный бред! Но если она тебе нравится, – он достал из кармана фото девушки и протянул её Маздонову. – Возьми её себе на память. У меня таких ещё двадцать штук.

Не в состоянии сдержать слёз, Иннокентий прижал фото к груди.

Потом он аккуратно и нежно спрятал фотографию прекрасной Изольды, бледной Изы, в свой небольшой кейс. Неуёмное сердце парня трепетало. Заметив это, Пигмалион, сделав пухлые мясистые губы трубочкой, вполне, серьёзно заявил:

– Не загружай своё слабое сознание понапрасну, Кеша. Она и ты – не пара.

– Она директор банка или уже замужем? – с болью в душе предположил Маздонов. – Ну, что ж, я всё переживу, но буду любить её вечно.

– Чушь какая-то! Изольда директор банка? – основательно выпучил глаза Пигмалион. – Моя славная, бледная Иза замужем? Ты будешь любить её вечно?

Старик с хохотом упал спиной на траву и, активно начал дрыгать ногами и махать руками, как утопающий. Таким своим неадекватным поведением он немного огорчил и даже напугал и озадачил Иннокентия.

Плотно сжав зубы, Кеша подал руку Генриху Наумовичу и бережно усадил его на скамейку. Мало ли что. Может быть, у дедушки внезапно сорвало «крышу».

Капризный и не совсем сговорчивый Пигмалион, который не так давно был Нуглером, старался уходить от прямых вопросов Иннокентия. Понятно, что безумно влюблённый парень пытался как можно больше узнать о прекрасной Изольде, бледной Изе.

Но Генрих Наумович, как бы, игнорировал острые желания Иннокентия обладать нужной для него информацией. Вместо этого старик несколько раз повторил, что, именно, он настоящий Пигмалион. Он объяснял Маздонову, что является не только талантливым скульптором-самоучкой, художником и умельцем на все руки. При этом старик утверждал, что даже безмерно счастлив оттого, что его не признаёт российская богема, повязанная круговой порукой и сомнительными, либеральными закордонными представлениями не только о культуре, но и обо всём, что существует на Земле.

При этом ведь он, истинный Пигмалион, создаёт прекрасное не для того, чтобы опошлять его своими вульгарными желаниями. Всякого рода и вида извращения он категорически отвергал, особо протестовал против таких вот «ценностей» сексуального плана. Да и какая, к чёрту, может иметься душа даже у самой симпатичной скульптуры? Никакой! Абсолютный нонсенс.

Набравшись терпения, Маздонов выслушивал всё то, о чём говорит старый нигилист и скептик. В принципе, новоявленный Пигмалион не напрасно показался Кеше умным, приветливым и пусть не полностью, но частично даже добрым. Понятно, что первое впечатление часто бывает обманчивым. Но какая разница. Иннокентий жил надеждой когда-нибудь увидеть прекрасную Изольду, которую он уже любил безумно.

Маздонов не только в знак уважения к преклонному возрасту собеседника, знакомился с откровениями Пигмалиона. Но влюблённый парень, всё-таки, дождался того момента, когда Генрих Наумович, начал, незаметно для себя, расхваливать необыкновенную, красивую, скромную, молчаливую и бледную Изу. При этом старик подчёркивал, что бело-синеватый, мраморный цвет её лица придаёт Изольде необыкновенный шарм.

Одним словом, такой другой, пожалуй, не встретишь не только в их городе, но, пожалуй, и в столице.

Ни в коем случае, с этим утверждением эмоциональный и влюблённый Кеша спорить и не собирался. Он даже мысленно делал предположения, что прекрасная Изольда, бледная Иза – внучка, племянница или близкая родственница старика. Скорей всего, Пигмалион по этой причине делает милой девушке рекламу и при этом корчит такие рожи, что редкие прохожие сочувственно кивают головами. Вероятно, предполагают, что у дедушки начался приступ неизлечимого геморроя или его тело грызут многочисленные насекомые, причём, конкретно изнутри.

Но, конечно же, Маздонов особо не нуждался в том, чтобы кто-то восторженно отзывался о его любимой, единственной и неповторимой девушке. Её фото лежало в глубине его кейса, не только согревало душу Кеши, но являлась неопровержимым свидетельством необыкновенной красоты Изольды. В конце концов, Маздонову было даже, в какой-то степени, приятно, что старик расхваливает Изольду.

Но вдруг Пигмалион резко сменил тему разговора и погрузился в воспоминания, в давнюю молодость. Но такого рода мемуары, добрые и долгие отзывы о самом себе не радовали Иннокения. Ему сейчас было абсолютно всё равно, что в своё время десятилетний Гешик Нуглер уже обладал множеством талантов и необычных способностей. Например, он запросто мог своим длинным языком приглаживать густой и кудрявый чубчик почти ярко-красного цвета на своей пионерской голове в форме длинного кукурузного початка.

– Между прочим, Кеша, – с гордостью заметил Пигмалион, зашевелив большими, волосатыми ноздрями, – первую свою скульптуру из гипса я собственноручно сотворил, когда мне было всего двенадцать лет. Я назвал её «Девочка с коромыслом».

– И ваше произведение искусства, детского периода творчества, Генрих Наумович, – предположил Иннокентий, – стало украшением какой-нибудь Всероссийской выставки?

– Нет. Не стало. Я водрузил её даже не в огороде, а прямо во дворе. Правда, почему-то, увидев её, наш пёс через несколько часов вместе с цепью исчез в неизвестном направлении. Что касается кур, то они резко перестали нестись, а гуси…

– А гуси улетели на юг?

– Нет. Никуда они не улетели. Просто перестали выходить из хлева на прогулку. Но это и понятно, домашние животные по-своему воспринимают искусство. Да и не мог же я им объяснить, что «Девочка с коромыслом» – это только начало моего творческого пути.

– Наверное, домашние животные что-то не поняли.

– Пожалуй, что это так, Кеша. Но ещё разные перемены произошли по той причине, что моя скульптура была немного похожа на вампира с доской на хрупких плечах.

– С гробовой доской?

– Нет, конечно же. Я тогда создавал образ коромысла, но без вёдер.

– Домашние животные и птицы – не самое главное. Важно, чтобы в то время, Генрих Наумович, люди поняли замысел юного представителя творческой интеллигенции и стремились к самым добрым и светлым переменам.

– Ты сейчас, Иннокентий, выразился довольно профессионально и грамотно.