Гримасы Пигмалиона

– Многие по телевизору так выражаются, Генрих Наумович. Я это запомнил и сейчас повторил. Я тоже хочу быть умным.

– Старайся, Иннокентий. Я вспомнил, что тогда произошли ещё кое-какие перемены. Мой папа резко бросил пить водку, а мама, наоборот, начала заглядывать в рюмку и в одиночестве без музыкального сопровождения исполнять, сидя на завалинке, популярную народную песню «Гори, гори, моя звезда!».

– Да, песня хорошая, душевная.

Если бы Маздонов сейчас не думал о прекрасной Изольде, то, возможно, с большим удовольствием и восторгом слушал размышления Пигмалиона на абсолютно никчемные, можно сказать, посторонние темы. Но особой радости от воспоминаний Пигмалиона влюблённый парень не испытывал.

Его интересовала только полезная и любая другая информация о бледной Изе. Только о ней он думал и страстно мечтал о встрече с прекрасной девушкой. Но Пигмалион, продолжая гримасничать, говорил и говорил.

Наверное, Пигмалион был из тех граждан, кто всегда готов с первым встречным побеседовать на любые свободные темы. Но в них главным героем должен быть только он, Генрих Наумович. Если стихийно вырисовывался другой вариант, то Пигмалион прекращал беседу, причём, под любым предлогом.

Да и это ведь просто кощунство сомневаться в добропорядочности самых уважаемых и очень стремительно процветающих людей.

Для достижения своей цели Иннокентий решил встретиться с Пигмалионом в третий раз. Обладающий невероятной мимикой лица Генрих Наумович явился в относительно бодром настроении в городской парк. Пожав руку влюблённому парню руку, он присел с ним на широкую скамейку, расположенную в стороне от основных пешеходных дорожек. Здесь им никто бы и никогда не помешал беседовать.

Старику было приятно не только усиленно заниматься саморекламой. Пигмалиону нравилось, что его молодой собеседник был положительным во всех отношениях. Спиртного не употреблял, не курил, с женщинами пока в эротические развлечения не впадал. Да и, по сути, ни в какие.

Но не потому, что он был положительным по причине особо культурного воспитания. Нет. Родился таким. Можно сказать, в некотором смысле, появился на свет в виде некоторого двуногого недоразумения природы в современном понимании подавляющего числа не только россиян, но и землян, вообще.

Примеров разного рода отклонений от общепринятых норм поведения и характера, присущих подавляющему числу людей или даже животных, то есть аномалий не так уж и много, но они встречаются. Можно даже привести пусть не очень убедительный, но пример, опять же, из реальной жизни.

Возможно, он в этом плане поможет постичь самое главное: далеко не все мы одинаковые. Порой фрагментами и даже диаметрально отличаемся друг от друга, не вписываемся в привычную, устоявшуюся схему.

Хорошо это или не очень, но Генрих Наумович иногда абсолютно фантастические истории выдавал за реальные. На это Маздонов сразу же обратил своё пристальное внимание. Возможно, это были, всего лишь, наспех придуманные стариком притчи, которые он иногда рассказывал в целях воспитания представителям подрастающего, точнее, молодого поколения.

Во время очередной их встречи Пигмалион, то есть бывших Нуглер, поведал Иннокентию невероятную историю, утверждая, что она реальна, пусть и необъяснима.

…На небольшой улице под названием Парусно-Моторная того славного города Мыловароск жил зубной техник Филипп Семёнович Челюстной, наивно считающий себя большим специалистом в своём деле, но ещё и великим эрудитом, знающим если не всё, то очень многое. Есть такие субъекты, которые полагают, что знания энциклопедического порядка делают их беспредельно умными.

Но речь идёт не о нём, а самым натуральным образом о бродячем и беспородном псе Кактусе. Отличался он от всех других собак тем, что не только понимал человеческую речь, но и почти без акцента мог говорить на русском, китайском и, понятное дело, английском языке. Словарный запас его, правда, был не так велик, примерно такой, как у среднего уровня столичного телеведущего. Но пёс Кактус постоянно совершенствовался. Бродил по городским помойкам и почитывал там кое-какую специальную литературу.

Надо сказать, что Кактус в силу своей природной скромности и относительной интеллигентности очень редко говорил на человеческом, русском языке. Да и в мыслях у него не было, что он относится к коллективу сообразительных собак. Обычная дворняга, нисколько не элитный пёс…

Короче говоря, если бы у собак в какой-нибудь, отдельно взятой, стране существовал самый главный народный совет, при их четвероногом президенте, то Кактуса ни за что бы не выбрали в депутаты, даже по каким-нибудь спискам. Не элитный кобель, не породистый и без определённых важных связей и без особых финансовых возможностей.

Но иногда, в тот момент, когда Кактусу молчать было просто невозможно, пару фраз он, всё же, произносил.

Однажды ранним осенне-зимним утром Филипп Семёнович вышел из подъезда на улицу, где откуда-то, сверху, примерно, с десятого этажа громко звучала удивительная симфоническая музыка.

Глянув с некоторым интеллектуальным превосходством на бездомного пса Кактуса, зубной техник и одновременно эрудит сказал ему:

– Очаровательная музыка, Кактус. Это Третья симфония «Ре минор» Франса Потера Шуберта. Чудесная вещь!

– Это симфония «Номер 39» и не Шуберта, – возразил пёс, – а Иогана Хризостома Вольфгана Амадея Моцарта. Неужели не чувствуешь разницу, господин Челюстной?

Культурно сплюнув сторону, Кактус неторопливо и вежливо удалился.

После этих слов Филипп Семёнович, мысленно признав свою ошибку, глубоко задумался. Его удивило и огорчило совсем не то, что бродячий пёс заговорил человеческим языком. Зубной техник расстроился по той причине, что ошибся. В конечном счёте, основательно выбитый из жизненной колеи Челюстной решил уйти в народ.

Теперь в его руках не бормашина, а самый обычный отбойный молоток китайского производства. Перед началом планового ямочного ремонта он успешно выдалбливает куски старого асфальта, пришедшего в негодность. Обновляет Филипп Семёнович, таким образом, себя, свой организм и по ночам запоем читает разного рода словари: от музыкальных до технических. Каждый умнеет по-своему.

Не очень, конечно, здорово сравнивать человека Иннокентия Маздонова с псом Кактусом. Но оба они – нетипичные создания, и это, пожалуй, их объединяет Возможно, на ментальном уровне. Правда, вряд ли они ведали о существовании друг друга.

– Зачем вы, Генрих Наумович, рассказали чушь? – с некоторой обидой поинтересовался Маздонов. – Ведь она – ни к селу и не к городу.

– И к селу, и к городу, – возразил старик. – Я тебе поведал эту славную историю, мой молодой друг, только с той целью, чтобы ты не считал себя умнее, но и лучше других.

– А я ведь и не считаю.

– Ещё как считаешь, Кеша! Увидел на фото приятное женское лицо и фигуру и твёрдо решил любыми способами повидаться с этой дамой. Почему? На каком основании? Ты особенный, да? Неповторимый? Принц датский или любимый сынок отечественного олигарха? В чём дело?

– Я её полюбил, Генрих Наумович.

– И это всё, что можешь сказать в своё оправдание? Тебе мало того, что я чётко тебе объявил, что вы с ней – не пара.

– Но Иза-Изольда ведь не замужем, поэтому я хочу с ней познакомиться.

– Ты, Иннокентий, эгоистичен, как тысяча нетерпеливых и воинственных иностранных термитов, которые решили в билибинских снегах разделаться с группой белых чукотских медведей.

– Причём здесь они? Не понимаю.

– Не обижайся, Кеша. Но старайся опираться в жизни не только на свои неуёмные желания, но и очень скромные возможности.

В общем, Пигмалион решил больше не читать нравоучений Маздонову, а побеседовать с ним на нейтральные и общедоступные темы.

Во время следующей встречи с Иннокентием старик Пигмалион сходу приступил к своей очередной, почти непринуждённой, но тематической исповеди. Беседу с Маздоновым он начал с сообщения о том, что всю свою сознательную трудовую жизнь провёл на очень большом машиностроительном предприятии. Его корпуса за период нынешней эпохи «процветания» превратились в катакомбы и в огромные отхожие места для естественных желаний и физиологических позывов бодрствующей ночной молодёжи.

Разумеется, металл и разного рода и вида оборудование, в основном, растащили господа и дамы, которым было рекомендовано «волшебным», то есть невероятным, образом стать мультимиллионерами и миллиардерами.

Но и бомжи, и бичи если ни «погрелись» на сдаче железа, меди и прочих металлов, то имели возможность пару лет выжить. Ведь сдавали они всё это за бесценок барыгам из числа бывших уголовников и самых продуманных членов тогдашней руководящей партии.

Что ни говори, но любая река или ручеёк, в конечном счёте, втекает в океан, в море или большое озеро.

Так происходило в стране несколько десятилетий тому назад, когда на широкой дороге к ретиво и всенародно объявленному светлому завтра, грабителя и разбойника даже нищему было не суждено обойти. Не получалось. Благо, что сейчас процветаем.

– Вы на этом заводе, Генрих Наумович, трудились начальником цеха или мастером? – сделал предположение Маздонов. – Думаю, что никак не ниже.

– Ты предполагаешь, мой молодой друг, что на благо своей Родины трудятся только одни начальники и олигархи? – широко улыбнулся старик. – Я всю свою жизнь числился на этом славном, но теперь вот мастерски убитом предприятии художником-оформителем.

– Но это ведь тоже интересно.

– Всё в жизни интересно и полезно. А потом, до ухода на пенсию, я работал сторожем и даже… дворником. Имею серьёзное предположение, что ты не сомневаешься в том…

– В чём я не сомневаюсь?

– Именно, в том, Кеша, что ты подсознательно считаешь, что я карьерист и проходимец. А по этой причине должен был иметь уютное место под солнцем. Хочу тебе напомнить, мой юный друг, что я по национальности, всего лишь, швед. Мне порой так кажется. По этой натуральной причине я не пользовался никакими привилегиями и благами. Что называется, жил, как подавляющее большинство.

– Но зато, Генрих Наумович, шведы – тоже викинги, как и норвежцы. Перед боем для храбрости они ели мухоморы.