– Ну, конечно! С кем же ещё?
– Ну, ты, соседка, даёшь! Как ты меня обкрутила! Как обработала! Как развела! Сказки, говоришь, народные …А я-то дура подумала, что ты с кем-то в постели порнуху друг другу читаете и он засыпает после первой страницы, – тетя Маша закатила глаза и захохотала так, что перепуганный Ричард выпрыгнул из-под батареи и помчался к входной двери, задрав крысиный хвостик и оглушительно лая. Смеялась она так заразительно, так сильно, от неё исходила такая живительная энергия, что Женька не выдержала и рассмеялась тоже. И сидели они так посередине кухни и хохотали изо всех сил, раскачиваясь от смеха на хлипких табуретах и утирая слёзы, выступившие на глазах.
Минут через десять, успокоившись, но всё ещё приохивая и прихихикивая, тётя Маша, поправив на голове съехавшую набок косынку, встала и, достав из шкафчика аптечку, поставила её перед Женькой. Отобрав всё, что ей было нужно, Женька поблагодарила соседку и собралась уж уходить, но, когда они подошли к двери, то неосторожно попросила присмотреть за квартирой пока их не будет. После чего, стоя на пороге уже распахнутой настежь двери, они, что называется «сцепились языками на приграничной полосе», и минут двадцать обсуждали с тётей Машей происшествие, случившееся в соседнем доме, где обокрали квартиру одного очень и очень богатого жильца, который… Впрочем, какой он из себя и откуда у таких людей деньги берутся, когда народ еле-еле концы с концами сводит, они обсудили также.
В общем, когда Женька вернулась к себе, Колька уже давно спал, тихонечко посапывая, и положив под щёку маленький кулачок. Женька поправила одело, прикрыв худенькие плечи сына, поцеловала его в висок и прошла к себе в комнату, где посередине, словно подготовившийся к прыжку кот, покоился пузатый чемодан.
Женька обошла вокруг, критически осмотрела его со всех сторон, попыталась поднять – вроде, не тяжёлый. Дотащим, тем более, у чемодана колёсики имеются – весьма ценная деталь в поездках. Справимся, не впервой. Выставила будильник на четыре утра и, погасив везде свет, легла на диване, не разбирая и не застилая постель. Успела подумать, что стоило бы отключить холодильник на время их отъезда и воду также, на секундочку закрыла глаза и сразу же после этого как будто сорвалась в бездонную бархатистую пропасть, без снов, без ощущений, без воспоминаний.
Глава 3
Поехали?..
Откуда-то издалека, будто с другой планеты, тоненькой, рваной струйкой под тяжёлые и одновременно хрупкие, рассыпающие при малейшем прикосновении, кружевные слои сна, что невозможно вспомнить ни одного видения, после того, как откроешь глаза, просочился дребезжащий, рваный звук работающего будильника.
С большим трудом, не открывая глаз, Женька повернула голову, протянула руку, нащупала часы и неосторожным движением плохо слушающихся пальцев опрокинула будильник, от чего в нём что-то пронзительно звякнуло и, судя по всему, оторвалось. Возмущённый таким грубым отношением к себе, будильник затрезвонил ещё более зло и отвратительно. Перевернувшись на бок, она опустила руку и, пошарив в темноте, ухватила вибрирующий от ярости корпус, поднесла циферблат к глазам и с удивлением обнаружила, что времени-то всего было четыре часа утра. И не семь, и не восемь, а неопределённые, никому неведомые четыре часа – и не ночь и не утро, а непонятно что.
Какой-то злодей, по-видимому, решив поиздеваться над несчастной, измученной женщиной, выставил часы на четыре часа субботнего утра. И после всего этого, ну, не мерзавец ли он будет? Но кто этот коварный враг, кто посмел совершить такой неслыханный, но отчетливо, до острой головной боли слышимый, невероятно коварный поступок, ведь никого кроме них с Колькой в квартире нет и быть не может. Наверное, по ошибке, с усталости, перевела неправильно стрелки.
Женька лежала на спине с закрытыми глазами, прижав к груди успокоившийся и пригревшийся будильник, слышала равномерное тиканье и постепенно начала погружалась в тёплую, мягкую перину сна, как вдруг откуда-то из темноты, словно ослепительная молния, пронеслась через её сознание ужасная мысль:
«Так, ведь сегодня нам улетать! Такси будет через час!»
Женька чуть не подпрыгнула на диване. Переход от сна к бодрствованию был настолько резким, что у неё закружилась голова и она несколько минут сидела , накинув одеяло на плечи, растирала лицо ладонями, пытаясь смести прочь липкие, словно паутина, остатки сна.
«Собираться! Немедленно собираться! Уже опаздываем. Ещё Кольку нужно будет поднять, потом умыть, потом накормить. Ох- ох- ох! А времени осталось меньше часа. Совсем забыла, совсем заспалась…»
Женька спрыгнула с дивана и, ступая на носочках по холодному полу, пробежала в Колькину комнату. По ходу зажгла везде свет. Склонившись над спящим сыном, поглаживая и целуя, легонько тормоша за плечо, принялась настойчиво будить его, приговаривая в полголоса:
– Коленька, Коленька, сынок, вставай, просыпайся. Нам нужно собираться. Скоро машина приедет, а мы ещё не готовы.
Первые две попытки поднять сына оказались безрезультатными. Приподняв и усадив его в кровати, Женька зачем-то отвернулась на минуту, но, обернувшись, видела, как Колька опять начинал заваливаться набок и, коснувшись щекой подушки, немедленно засыпал. Только с третьей попытки ей удалось добиться желаемого результата. Сидя на кровати, растирая сонные глаза кулачками, Колька жалобно причитал:
– Ма, а Ма. Может, не поедем никуда? Останемся. Спа-ать хочется.
Женька металась по комнате, собирая Колькины вещи. Обернувшись, она взглянула на сына, и сердце сжалось, мальчик сидел на краю постели, прижимая к себе обеими руками подушку, ежась от холодного воздуха и перебирая тонкими ножками, стараясь не касаться холодного пола, жалобно смотрел на неё.
«А может и в самом деле никуда не ездить?» – пронеслась в её мозгу малодушная мысль. – «Плюнуть на всю эту суету… С начальством поругалась и от путевки отказалась… Осталась и провела весь отпуск дома, не поехала на море… Ну, не дура ли будешь?..»
Решительно откинув все неразумные сомнения в сторону, Женька выпрямилась и, уверенно шагнув вперёд, взяла сына за теплую ладошку, повела в ванную комнату умываться.
– Поедем, дорогой. Как не поедем? Конечно, поедем. Мы, ведь, к морю едем! А там знаешь как здорово? Ты даже не представляешь. Нам нужно лишь проснуться, умыться, поесть и не опоздать…
К собственному удивлению, за сравнительно короткий промежуток времени, который оставался до прихода такси, Женька успела сделать всё или почти всё, что намечала: одела и накормила сына, привела себя в порядок и оделась сама, занесла запасные ключи к соседке, которая долгое время не открывала, но, всё же, сподобилась доползти до двери и, когда в дверном проёме показалась сонная, ничего не понимающая физиономия тёти Маши, то, извинившись, протянула ей два ключика. Тётя Маша, вспомнив недавний разговор, хоть и с трудом, по-видимому, перебирая в сонном мозгу обрывки сведений, полученных накануне из разных источников, сразу проснулась и ожила, немедленно пожелала хорошего отдыха, счастливого пути и, хитро прищурившись, добавила: « … и незабываемых романов…», после чего Женька покраснела, махнув на прощанье рукой, поспешила вернуться к себе.
Когда снизу позвонили и сообщили, что такси пришло, Женька, неестественно изогнувшись и удивляясь с чего вдруг образовалась такая тяжесть, вытащила чемодан из комнаты в коридор, потом вернулась и, взяв Кольку за руку, присела с ним «на дорожку» на краешек дивана.
– Ма, а что мы сидим? Там же машина пришла. Мы никуда не едем? – Колька поднял на мать удивлённые глаза.
– Не мешай. Сиди молча. Так надо, – ответила Женька, сосредоточенно смотря перед собой. Просидев, не шевелясь с минуту, она встала, перекрестилась на иконку, что скромно стояла в уголке на шкафу, пробормотала молитву в дорогу, кукую ещё бабка ей показала, взяла заинтригованного Кольку за руку и вышла в коридор.
Машина ждала их у дома. Выйдя из подъезда, Женька остановилась на пороге и с любопытством осмотрелась по сторонам.
Город спал. Тёмные окна домов взирали на неё холодно и безжизненно, словно стекла пенсне и в них отражались разбегающиеся в разные стороны цепочки фонарей, освещающие безлюдные улицы призрачным, голубым светом.
Странное это было ощущение – стоять вот так, по середине спящего, будто вымершего, города, который сейчас отдыхает и расслабился, но пройдёт всего лишь несколько часов и начнёт оживать, выплеснется на тротуары, растечётся по улицам, устремится к многочисленным конторам, заполнит нежилые помещения, где в будничной суете и толкотне раздробится на миллионы осколков, снующих без определённой личной цели по многим километрам офисных коридоров.
Осколки на ножках или как их ещё принято называть: операционные единицы, численный персонал, «челы» (от формального сокращения слова «человек» в документах и разных справках – чел.), представители среднесписочного состава, которые только и делают, что перетаскивают тонны бумаги вначале вверх, затем вниз, потом обратно и постоянно звонят куда-то, выясняя что-то, среди себе подобных, судорожно пытаясь разобраться в хитросплетении фраз, или сидят с мутными глазами, упёршись взглядом в экраны опостылевших компьютеров, вяло поглядывают на минутную стрелку, что безучастно ползёт себе по кругу, или нервно подрыгивают ногами, когда в дальнем кольце коридора мелькнёт фигура начальника, чья деятельность за целый день, а то и дольше, не поддаётся разумной оценке, а потому он очень опасен в своей непредсказуемости, и встречи с ним следует избегать, а также ревниво следят за соседями и всё время ёрзают на протёртых стульях, разрываемые тайными страстями и желаниями, бурлящими в организмах, прикованных страхом о хлебе насущном к надоевшим до омерзения столам, задумчиво постукивают костяшками пальцев и кидают мечтательные взгляды через окно на соседнее серое здание, строя безнадёжные планы о том, каким образом изменить свою жизнь, чтобы раз и навсегда сбежать из этого сумасшедшего дома или, по крайней мере, развлечения ради, перебраться в другой, такой же серый, но на противоположной стороне улицы.
Это называется работой, службой, служением обществу, исполнением трудового долга, добыванием «хлеба насущного»…
Ох, уж этот «хлеб насущный» и его потребитель – «брюхо ненасытное». Жил бы один – так можно было бы и перетерпеть как-нибудь, но когда от твоего «хлеба» зависит жизнь другого человека, а то и не одного, вот тут приходится кланяться в ножки тем, кто хлеб этот раздает. Неприятное занятие, однако, зная, что тип тот, ну, ничуть не лучше тебя самого, а зачастую и глупее, аморальнее, да и сообразованием у него проблемки, но… тем не менее, приходится унижаться и забывать о самом себе, чтобы получить обещанную горсть, пусть и не хлеба, а монет, но всё равно… Голод – не тётка, уговорам не поддаётся. Однако, самое забавное то, что когда «хлеб» на столе появляется регулярно, сразу же начинает тянуть на «зрелища», а вот эта субстанция безграничная – всё время хочется больше и изощрённей, и, чтобы и не скатиться назад, а получать «зрелища» ярче, утончённее, новей, лучше, чем у соседа…, приходится «крутиться» еще быстрее, кланяться еще ниже, еще глубже, а иногда так и просто ползать на четвереньках или лежать ничком, чтобы на тебя наступали, чтобы тем, другим, удобнее было достать что-то сверху или спустить вниз.
И никуда не денешься. Попробуй, оторвись от своего стула и стола. Немедленно возникает вопрос о «хлебе насущном». И речь идёт уже не о «зрелищах», а о том, чтобы укротить «брюхо ненасытное» и не только своё. А делать-то ничего не умеешь, кроме как сидеть за этим столом.
Раньше, когда помоложе была, так по незнанию жизни напор присутствовал в делах, искал как и где знания применить свои, но потом незаметно всё это затёрлось, угасло и остался стол и стул, но вместе с тем пришло «знание жизни», а с ним и страх, что могут отнять у тебя «хлеб» твой.
Недаром в молитве говорится: «… Отче наш… хлеб наш насущный даждь нам днесь…», чтобы если и кланяться, так не тем, кого презираешь и кому мысленно вслед плюёшь.
А ведь говорят и пишут, что рабство упразднили. В чистом виде – да, но придумали новые формы – изощрённые и скрытые.
Однако время неумолимо течет и стрелка на часах касается заветной черты и всё вокруг оживает, начинает шевелиться, шуршать, передвигать вещи, выползать из-за столов, потягиваться, разминаясь перед дорогой. И в один момент, сорвавшись с места или тихонечко, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, выскальзывают, заполняя улицы и устремляясь на этот раз в обратном направлении, подобно волне, которая накатив на берег, некоторое время остаётся на месте, крутит на поверхности всякий мусор, а потом скатывается обратно в море, оставив за собой холодные и безжизненные серые конторы с бесконечными рядами безликих столов.
Возвращаются в свои дома и за оставшиеся до конца дня часы судорожно пытаются наверстать бездарно упущенное время. Стараются для себя-любимого, для себя– страдальца сделать ну хоть что-нибудь приятное и может быть даже полезное. Однако, как правило, срываются, мечутся, хватаясь за всё подряд и ничего не успевая закончить, и, в конечном итоге, с чувством неопределённого недовольства и раздражения залезают в постели, проваливаются в глухой сон, чтобы поутру, под отвратительные звуки будильников, подпрыгнув и ошалело ворочая глазами, морщиться от головной боли и массировать виски, отчаянно пытаясь сообразить, а что же происходит вокруг?.. Вспоминают, что всего лишь середина недели, рушатся в изнеможении на подушку и, лежа с закрытыми глазами, ругают метеорологов за то, что не подсказали вчера как нужно сегодня одеться.
И всё начинается сначала.
Женька не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь выходила из дома так рано. Остановившись в дверях, с наслаждением вдохнула чистый, ломкий от раннего морозца воздух, без дыма и копоти, осевшей за ночь на тротуары. Задержала на несколько секунд дыхание и выдохнула густое облачко пара. Посмотрела на темное небо, где робко перемигивались крохотные, редкие звездочки, словно кто-то проколол тонкой булавкой в нескольких местах черную бумагу, за которой с обратной стороны сияет ослепительный свет. Трудно поверить, стоя здесь, на грязном тротуаре, что где-то есть тёплое море, сияет горячее солнце, и люди не кутаются в шарфы от холода, а ходят в майках и шортах, загорают и купаются, беззаботно сидят в кафе, а не носятся друг за другом, размахивая пачками бумаги. Трудно поверить, но это не значит, что всего этого нет, а потому имеет смысл проверить и самому во всё убедиться.
Подняв воротник и прижав его пальцами под самым подбородком, Женька подхватила чемодан и покатила его на скрипучих колёсиках к машине. Колька, как привязанный семенил сзади, не отставая от матери ни на шаг.
Шофёр охнул, приподняв чемодан, но, всё же, оценив хрупкую Женькину фигурку, решил оставаться до конца любезным и помог затолкать его в багажник, рядом с парой мятых канистр и ящиком промасленных инструментов. Он даже придержал дверь и подождал, пока Женька с Колькой не усядутся на заднем сиденье, тесно прижавшись друг к другу, пытаясь согреться в холодном салоне. Потом плюхнулся на своё промятое кресло, покрытое обрезком яркого восточного ковра, изо всех сил вдавил в пол педаль газа и машина, сорвавшись с места, громыхая, позвякивая всеми своими соединениями, понеслись по пустынным улицам спящего города.
Женька недоверчиво посматривала на высокий, бритый, в глубоких морщинах затылок шофёра, косилась по сторонам на мелькающие за стеклом темные дома, пустынные улицы и отрешено думала:
«Главное, чтобы не завёз куда-нибудь, а то здесь всякое случается. Бог даст, всё будет хорошо. Кажется, приключения начались…» – и, обняв Кольку за плечи, посильнее прижала к себе. – «Что ж, в любом случае, это лучше чем сидеть как гриб на одном месте. Посмотрим, что из всего этого получится».
От того, что они ехали по спящему, пустынному городу в одном автомобиле с неизвестным мужчиной страха Женька не испытывала. Было ощущение неуверенности, лёгкого беспокойства, потому что она редко попадала в такие непривычные обстоятельства. Жизнь утекала равномерно, однообразно и скучно, по капельке, каждый день, каждый час, каждое мгновение… Но и одновременно с этим чувством неуверенности присутствовало чувство волнения, как у человека, стоящего на пороге, а за дверью ждут новые впечатления, встречи и приключения, от ощущения, что где-то, пока ещё далеко, начались какие-то изменения в её жизни – неопределенные, пока еще недосягаемые, туманные, неясные, но надвигающиеся неумолимо.
Колька же ничего не боялся и ни в чём не сомневался. Он сидел рядом с мамой, и этого было достаточно, чтобы ни о чём не беспокоиться, а то, что за окнами вдоль пустых улиц протянулись дома с тёмными, глухими окнами – так это даже интересно. Когда такое ещё увидишь.
До аэропорта добрались на удивление быстро. Огромный купол ярко освещенного здания, оплетенного со всех сторон запутанной системой автомобильных «развязок» и стоянок, поднялся из-за поворота. Подъезжая и выруливая по узким дорожкам, они вдруг услышали стремительно нарастающий гул, от которого хотелось пригнуть голову, и над ними, перемигиваясь разноцветными огоньками, распластав огромные крылья, словно сказочный дракон, пронёсся самолёт.
Колька весь вывернулся и, выскользнув из Женькиных рук, прилип к стеклу, провожая восхищённым взглядом удаляющийся лайнер.
– Ма! Мы на таком полетим? – он обернулся, требуя ответа, глаза его восхищенно сияли, в них не было ни капельки сна, ни намёка на усталость.
– На таком, на таком. Сиди спокойно, уже приехали, – ответила Женька, притягивая его за рукав.