Доказательство существования

–Что? – спросила Мария, но вернулась и унесла с собой тарелку, потом долго возилась на кухне. Я пришел – грязная сковородка лежала в раковине, а мне надо было готовить купание для Анны.

–А сковорода?

–Она не моется, отмокает.

Я вымыл сковородку, а там уже Инна ругалась с Марией (она обнаружила вторую грязную сковороду).

–Я пятнадцать лет тебя кормила, ты хоть бы раз помогла! Ты живешь, как в гостинице!

Действительно, иногда, посматривая на Марию, и Георгий Петрович в сердцах скажет:

–Слушай, да что такое, глядя на тебя, и все настроение портится!

И отдает приказ:

–К первому числу даю тебе задание – постирать и выгладить мои рубашки!

Подходит первое число, Мария срочно бросается выполнять указание. На кухне выставлена стиральная машина, я помогаю пропустить белье через выжималку, и вот Мария гладит еще влажноватые рубашки.

6

Мы помыли Анечку, я лег спать, выпив аспирин и сульфадимезин. Инна читала. Мне казалось, что следует выключить свет, так как Анна может проснуться, но я ничего не сказал, пусть читает. Ночью Анечка кричала, Инна вставала, потом попросила меня заняться. Было два часа, я встал и подумал, что если я буду теперь заниматься Аннушкой, то завтра опять вырублюсь и заболею. Я был в поту; Анна орала, я постоял и лег. Инна еще раз встала, поулюлюкала, и малышка затихла. В шесть часов я встал, самочувствие было хорошее. Аспирин?

Зима, снег, автобус с затхлым гриппозным запахом. Солянка, люди, спешащие на работу, киоск, газета, проходная. Утром сижу за столом, и глаза слипаются.

Вечером мне опять хуже, начинается кашель. Дома меня перехватывает Георгий Петрович.

–Сережа, да ты заболеваешь! У нас есть хорошее средство – банки. Давай после ужина ложись в кровать, я тебе поставлю.

Я поужинал и лег в постель.

Георгий Петрович позвенел где-то в коридоре наверху и пришел с картонной коробкой, быстро поставил мне банки и сказал:

–Ну вот, теперь минут через десять я зайду.

–Хорошо.

Я лежу, банки сначала переносятся спокойно, затем становится все больнее, потом я как-то приспосабливаюсь, уже как будто ничего. Георгий Петрович ходит где-то в квартире; еще какое-то время проходит, и я решаю обратить на себя внимание. Когда Георгий Петрович проходит мимо нашей комнаты, я слегка постанываю.

–Ах, Сергей! Я и забыл про тебя! Сколько времени прошло? Господи!

Он начинает снимать банки.

–Господи! Еще немного чуть-чуть, и мы тебя прожгли бы насквозь!

–Да нет, не очень больно, – говорю я.

–Ну, слава Богу!

Георгий Петрович, складывает банки в коробку, и краем глаза я замечаю там пробирку, и я вспоминаю историю – как эта пробирка помогла нам. Когда-то, сразу же после свадьбы, у нас с Инной ничего не получалось; сопротивление оказалось слишком сильным. Мы пытались сделать и так, и этак, но все было бесполезным; тогда Инна сказала:

–Я где-то читала, нужно помочь. Иди по коридору, поднимись, там лежит коробка с банками, а среди них – пробирка. Принеси ее.

Я выполнил все в точности, но Инна возразила:

–Она холодная, пойди и нагрей ее на огне.

Я сделал это, а когда шел к Инне, навстречу попался Георгий Петрович.

–Ну, как, что? Что-то случилось?

–Нет, все в порядке, – сказал я, пряча одной рукой пробирку.

–А, ну хорошо, но если что-то случилось…

–Нет, все в нормально.

Я пошел в нашу комнату, Инна взяла пробирку, и лежа в постели, укрывшись, начала двигать рукой.

–Ох уж эта ваша половая жизнь!

Но после этого – о, радость! – все получилось!

В то время я был студентом последнего курса; я поехал в университет, была уже зима, и мир казался мне дружелюбным.

7

Приближаются праздники – 7 ноября, а мне необходимо ехать, искать капусту. Инна заквашивает ее в белом ведре, процедура длится три дня, каждый день капуста освобождается от гнета (Георгий Петрович придумал – на вертикально установленную палочку надевается веревка). Затем содержимое ведра многократно протыкается длинной палкой, это надо проделывать в закрытой кухне, но и оттуда запах просачивается во все комнаты. Только когда шипение капусты прекратилось, возобновляется гнет, т.е. устанавливается палочка; на третий день капуста готова, очень вкусна, и переносится в холодильник.

Утро. Холодрыга! Суббота (после пятницы т.е. дня усталости); не хочется заниматься этим делом. Но ничего, еду, на ближайшей станции метро капусты мало – по два кочана в руки. Еду в ближайший универсам; сначала захожу внутрь, но это надо делать снаружи. Подкатывают тележки, половина капусты разбитая; ждущий народ моментально разбирает хорошую, потом долго роется в плохой, и продавщица не подвозит новую партию. По ложке в час. Холодно. Кругом голо, серые панельные громадины домов, машины частные. Старичок: «Кинь камень – и попадешь в машину торгаша. Семьдесят пять процентов машин – у торговли». Замерзаю, дрожу; ну и жизнь, думается. В универсаме толпы народу, сумрачно, покупатели из очереди лопатами подгребают мусор, чистят, сами подвозят очередные тележки. Энергичный крупный человек атлетического сложения, в кроссовках, спортивных штанах, куртке, на голове – шапочка; работает лопатой, улыбается. Вот, думаю, пример современного интеллигента – молодца; и я стараюсь настроиться на оптимистический лад, посмотреть юмористически. Наконец – очередь; спортивный интеллигент – оптимист сноровисто набивает два мешка капусты. Мешками нагребает молодая пара – женщина в очках, чрезвычайно интеллигентного и приятного вида, муж ее, парень крепкий и симпатичный, немного дородный. Еще в очереди – девушка в джинсах, и с пуделем; передо мною пара колхозного вида набирает три мешка. Я наполняю сетки – шесть кочанов. «Рубль пятьдесят», говорит продавщица. Чувствую – не может быть здесь двадцать пять килограммов, но мне стыдно усомниться в честности продавщицы, я наверняка знаю, что она надувает меня, нагло, отлично поняв по моему виду мою психологию. Холодно, замаялся совершенно; все, и я в том числе, внутренне заискиваем перед продавщицей, хотя та ведет себя не лучшим образом. Еду домой в набитом автобусе; дома (может, не надо, мелькнула мысль) взвешиваем с Инной, оказывается, меня обманули более чем в два раза. Всю дорогу я об этом думал, и тяжелое неприятное чувство было; и теперь, только что Инна говорит единственное ироничное словцо, я взрываюсь.

–Почему тебя всегда обманывают? Надо быть взрослее.

–Бог мой, откуда я мог определить, сколько там! Сама покупай! Мне эта капуста совершенно ни к чему!

–Да! Тогда иди и гуляй. Совсем иди!

–С удовольствием! – говорю я, продолжая сидеть с жутким чувством ненависти ко всему.

–Разве так можно? – слезы. – Ты пришел, тебя обманули, ты виноват, и начинаешь орать на жену. Ты совсем потерял совесть!

–У тебя ее никогда не было! Попробуй когда-нибудь прийти из магазина и пожаловаться, что ты обманута!

–Меня не обманывают в два раза!

Я одеваюсь и иду покупать кисть для крашения стен. Муторно до безобразия, до умопомрачения, я чувствую себя непригодным к жизни дурачком-интеллигентом, которого можно нагло, в глаза надуть. Надо было спросить у продавщицы – какой вес? – и уличить эту негодяйку.

Суббота все такая же сумрачная и холодная; надо покупать кисть и красить стены. Дни уходят, улетают; боже, что за жизнь! Как бездарно, в бесконечной хозяйственной толчее проходят суббота, воскресенье; как я ненавижу выходные! Все, весь мир, вся жизнь воспринимается как нечто ужасное, нелепое, тюрьма души; душевная боль, самая настоящая, как будто душу давят, гнут, выкручивают.