Нога Бога

Нога Бога
Александр Плеханов

Диего Марадона, забив гол рукой в ворота сборной Англии, назвал это «Рукой Бога». В результате автомобильной аварии, обычный житель Москвы Андрей Мезенцев обретает «Ногу Бога» – способность забивать мячи с любого расстояния. Перед ним открываются фантастические перспективы, но не всё так просто в этой жизни.

Нога Бога

Александр Плеханов

© Александр Плеханов, 2024

ISBN 978-5-0062-4849-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи, события, даты и места действия вымышленные. Всякие совпадения случайны.

– Беги! Беги, урод, как ты никогда ещё не бегал! – орал с кромки поля Тычков, потрясая кулаками и дурно багровея лицом.

Полубоярову удалось каким-то корявым, но эффективным финтом обыграть защитника, совершить рывок метров на двадцать и выйти один на один с вратарем, но… пушечно влупив по мячу, он послал его на метр выше ворот.

– Сука, дебилоид долбаный! – взвыл Тычков схватившись за голову. До конца матча оставалась минута и это означало, что ему, как тренеру, придется проставляться противнику, а это для Тычкова было смерти подобно. Если бы Полубояров забил, то была бы ничья и обе команды, как это не раз уже бывало, в дружественной и непринужденной обстановке выпили бы принесенный алкоголь, рассказали бы пару-тройку баек и расстались бы до следующих выходных. Но теперь все летело к черту.

А к самому Тычкову летел Полубояров с лицом душегуба, очень любящего своё занятие. За пределами футбольного поля Полубояров носил погоны майора полиции, был весьма уважаемым человеком и он совершенно не привык, чтобы в его адрес звучали такие слова как «сука и дебилоид». «Михаил Алексеевич», или «товарищ майор» – да, но не «дебилоид».

– Ты чего Тычок, падла, совсем страх потерял? – заревел «товарищ майор» и пребольно ткнул железным пальцем Тычкова в грудь отчего тот охнул и сморщился как младенец, готовый зареветь. – В табло захотел?

– Да я чего… я разве… – Тычков потирая грудь по быстрому отступил на шаг назад, опасаясь что Полубояров и вправду засветит ему в табло. Тем более все знали, что характер у носителя полицейских погон был совсем не мирный и безобидный. Особенно в такие моменты, когда команда по его вине пролетела на последней минуте, что однозначно не подняло ему настроения.

– Еще раз услышу от тебя такое, не посмотрю что ты инвалид, по башке настучу. Понял? – Полубояров грозно навис над Тычковым, сверля его таким жгуче-пронзительным взглядом, словно Тычкова только что, прямо на футбольном поле, приняли с килограммовым пакетом кокаина. И гранатометом «муха» впридачу.

– Так Алексеич… – забормотал Тычков, стараясь спрятаться от этого пронзительного взгляда.

– Ты понял или нет?! – рявкнул Полубояров.

– Да хорош тебе, – подошел к ним Мезенцев, вне поля продававший электорату «фольксвагены». – Сам налажал конкретно, с пяти метров в ворота не попал, чего ты на Тычке срываешься?

– Ты что ли всегда попадаешь? – огрызнулся Полубояров, воткнув свои пронзительные свёрла в Мезенцева.

– Так я не нападающий вроде.

– Эй, когда проставляться будете? – крикнул с другого конца поля Косач, он же Паша Косаченко, капитан соперников, вне поля выдававший себя за инженера холодильного оборудования. Хотя до известных украинских событий 2014 года он промышлял в Харькове мелким криминалом, а в Россию сбежал под видом пострадавшего от киевской хунты, когда его чуть не повязали харьковские менты за примитивное ограбление банковского терминала с помощью кувалды.

Полубояров Косача не любил, нутром чуя в нем своего «клиента», однако делать было нечего – его команда проиграла и по раз и навсегда заведенным правилам, проигравшие должны были проставляться.

Раньше мужики из окрестных дворов играли на плохонькой, лысой земляной коробочке, построенной на пустыре еще в семидесятые годы. Дощатый заборчик коробочки был исписан незатейливой матерщиной, проволочная сетка порвана в нескольких местах, в полутора десятках метрах от входа сажали печень за кургузым, криво врытым в землю, столиком поколения местных алкашей. Возлияния сопровождались забиванием козла, нередко переходящим в бои без правил. Самое удивительное, что алкогольнозависимые товарищи и футболисты мирно существовали годами, взаимно посмеиваясь друг над другом и по доброму презирая за пустое времяпровождение. Соседство нередко оборачивалось сотрудничеством: иногда за бутылку пива от столика рекрутировался вратарь, если не хватало народа у той или иной команды. Также столику нередко перепадал либо алкоголь для «поправки здоровья» какому-нибудь синему бедолаге, либо «занималась» небольшая сумма денег на те же цели. Как правило, никогда не отдаваемая.

Зимой коробочку заливали водой, превращая в каток, весной-осенью она напоминала скотный двор, куда никто не рисковал заходить со спортинвентарем, а летом земля высыхала и становилась похожей на асфальт – любое падение вело к серьезным ссадинам, а то и к травмам. Но при Лужкове коробочку расширили и застелили искусственным синтетическим газоном, попутно снеся столик алкашей, вместо которого установили турник. Впрочем, приземление на искусственный газон также не отличалось комфортом, а потом его и вовсе проверили на огнестойкость аборигены, отчего половина поля сгорела. При Собянине были приняты более серьезные меры – коробочка превратилась в пусть и не полноценное футбольное поле, но в некое подобие его: с нормальным газоном, разметкой, воротами и даже небольшими трибунами. Это поле торжественно открыли солидные откормленные дяди в пиджаках и с животами, жизнеутверждающе выпирающими над дорогими ремнями, с пафосным перерезанием ленточки, выступлением каких-то безголосых певиц, запомнившихся желтыми трусами, убогим фуршетом и громогласным акцентом на заботе правительства Москвы о подрастающем поколении. После чего поле закрепили за местным детско-юношеским футбольным клубом, что подразумевало финансирование из бюджета района и, следовательно, более менее сносный уход.

Чем местные мужики и воспользовались, проводя каждое воскресение футбольный матч шесть на шесть, а иногда семь на семь. А так как очки, призовые деньги и кубки за победу не предусматривались, то было заведено простое, но устраивающее всех правило: проигравшая команда проставляется победителю, а в случае ничьи весь принесенный алкоголь распивается совместно.

В основном распивалось пиво, правда Тычков на пиво всегда смотрел как на некую разновидность водопроводной воды и предпочитал приносить с собой 0,25 литровый бутылёк водки или коньяка. Который неизменно требовал от проигравшей команды, если его подопечные одерживали верх. И который никогда не доставал в случае собственного поражения.

К Тычкову отношение у всех было неоднозначное, как и у него ко всем остальным. Непростой был человек, настоящее двуногое сложносочиненное предложение, особенно когда перебирал с количеством бутыльков.

Раньше он играл в «Сокольниках», откуда был отчислен за аморалку – в пьяном виде не столько сам набил кому-то морду, сколько был бит ногами, из-за чего не смог выйти на важный матч с казанской «Искрой», который бело-голубые проиграли. Руководство клуба этого Тычкову не простило и выгнало к чертовой матери, разорвав контракт. Тем более, что там и пункт имелся соответствующий.

После «Сокольников» Тычок приземлился в веселом и жизнерадостном «АМО», но и там отличился буйным норовом, постоянно становясь жертвой своих необузданных страстей. За три года пребывания в чересчур демократичном коллективе, где традицией было класть на дисциплину, Тычков окончательно превратился в пьяницу и совершенно бесперспективного полузащитника, а закончилась его карьера впечатляющим переломом всех имеющихся в наличности конечностей. После десятидневного запоя он побежал в магазин за добавкой через балконную дверь. Хорошо что жил он на третьем, а не на десятом этаже.

После такого эффектного финта, путь в большой футбол ему был заказан по причине инвалидности и сильно подмоченной в огненной воде репутации. Тычкову не оставалось ничего другого, как всего себя посвятить дворовому футболу, без которого жизнь его была не жизнью, а растительным существованием. Таким образом, этот некогда перспективный полузащитник, на которого в свое время имели виды даже армейские скауты, описал удивительный жизненный круг, через пятнадцать лет вернувшись туда, откуда началась его футбольная карьера – на коробочку. В то время как некоторые его бывшие одноклубники уезжали играть в Европу, да и в России чувствовали себя неплохо, разъезжая по самым дорогим столичным клубам на «Порше» и «Бентли» с еженедельно меняемыми любовницами модельной внешности. Тычок же самоназначил себя тренером любительской команды, самому младшему игроку которой – автодилеру Мезенцеву, было 36 лет. Его самоназначение вопросов и протестов ни у кого не вызвало – когда Тычков был трезвым, он давал вполне дельные и даже отличающиеся определенной тактической изящностью советы. Что довольно часто приводило к победам и иногда даже с разгромным счетом. И тогда Тычок чувствовал себя не менее счастливым, как если бы самолично оформил хет-трик в ворота «Барселоны» или «Ливерпуля».

Все же как не крути, а он был единственным профессионалом из всех собиравшихся на поле по выходным. А мастерство, как и опыт, не пропьешь. Во всяком случае, так утверждает народная мудрость.

Полубояров хоть и был непрост, как лентопротяжный механизм кассетной деки Nakamichi Dragon и мог разораться по любому пустяку, но при этом быстро отходил, как любой нормальный русский человек. Поставив соперникам пиво и посмотрев задумчивым взглядом на ухмыляющегося Косаченко, он обернулся к Мезенцеву, на которого уже не сердился, да и вообще забыл о своем конфузе с выходом один на один и просвистевшим над перекладиной мячом.

– Это что у тебя за тачила? Параллельный импорт? – поинтересовался он кивнув на «Фольксваген Терамонт», – я такой ещё не видел.

– Да только на днях поступила. Взял на выходные покататься, понять надо что за ведро, – Мезенцев тоже уже остыл и забыл о поражении. – Нравится?

– Да вроде ничего, только дизайн у фольксов никакой, – Полубояров обошел вокруг машины. – Лепят без фантазии.

– Строгая немецкая классика, – на мгновение из Мезенцева вылез автодилер. – Твоей «ку-пятой» сколько лет? Менять не пора?

– Да семь лет стукнет. Пора бы поменять, но вот не знаю на что.

– Прокатиться хочешь? – Мезенцев достал из кармана ключи.

– Давай, – недолго думая согласился Полубояров. – Строгая немецкая классика, говоришь?

– Минимализм дизайна делает его вневременным. Он и через десять лет не устареет, продашь с небольшими потерями, – Мезенцев так ласково и чувственно провел ладонью по капоту и крылу «Терамонт», словно это была не бесстрастная холодная немецкая железка, а пятая точка горячей Ким Кардашьян.

– Продашь? – хмыкнул Полубояров, с интересом проследивший за завораживающими, почти эротическими движениями Мезенцева. – Мне её купить сначала надо.

– Так в чем проблема, подберем хорошую комплектацию, цвет, диски, скидку тебе сделаю, – Мезенцев оживился, заметив в глазах Полубоярова заинтересованный блеск. – Давай, садись, чего языком чесать? Надо жопой прочувствовать машину, а то это все сухой звиздежь по пыльной дороге. Ты дизель любишь или не очень?

– Да хрен его…

– Короче, поехали, – оборвало его Мезенцев, решительно сев на пассажирское кресло и аккуратно прихлопнув мягко чавкнувшую дверь.

Вылетевшую на встречку «Газель» Мезенцев заметил ещё издалека. Примерно на секунду раньше сидящего слева Полубоярова и имевшего худший обзор поворачивающей под крутым углом дороги. Этот поворот перед своим домом Мезенцев не любил никогда, так как один раз зимой чуть не попал здесь в серьезную аварию – фонарные столбы были поставлены на слишком большом расстоянии и в зимних сумерках часть поворота не освещалась и не просматривалась. И раз из мрака вылетела машина, с которой Мезенцев, моментально охолодев нутром, разошелся на встречных курсах буквально в десятке сантиметров.

Но теперь – он это обреченно понял – даже десятка сантиметров не будет. Даже сантиметра теперь не будет – «Газель» ехала конкретно по их полосе и когда её заметил Полубояров, Мезенцев уже знал, что будет дальше.

Дальше будет смерть.

Полубояров именно на этом участке зачем-то притопил под 120 и обе машины не просто сближались, а летели навстречу с такой скоростью, что даже экстренное торможение обоим уже не помогло бы. Тем более, что «Газель» тормозить и не собиралась.

Мезенцев не отрывая глаз от снулого лица водителя «Газели» – пьяный? обдолбанный? – каким-то непонятным образом увидел, что оба они с Мезенцевым не пристегнуты. Ещё он вспомнил, что взятый им «Терамонт» в такой комплектации, в которой нет коленной подушки безопасности, следовательно, Полубоярову в футбол уже не играть и Мезенцеву стало невыносимо, до слез, его жалко: всего пятнадцать минут назад он не попал по воротам. Последний в жизни удар и тот мимо. Вместе с тем он удовлетворенно отметил, что «Фолькс» застрахован, значит контора спишет его раскореженный остов без проблем и финансовых потерь. Хотелось бы, конечно, пожить ещё хоть немного подольше, сорока ещё нет, Ирка к тому же обещала заехать, покувыркаться – Мезенцев вспомнил запах её волос, серые глаза, родинку под правой грудью…

«Ты знаешь, как хочется жить? В ту минуту, что роковая», вспомнилась ему грустная песня группы «Рождество». Но роковой минуты уже не было, а была последняя секунда, которую неожиданно решил использовать Полубояров, бросив машину в занос и принимая удар своей, левой частью. Как успел понять Мезенцев, этим безумным броском он спасал его…