Очерки. Том первый

Меня вызвали в отдел собственной безопасности, и толстый сотрудник отдела с двойным сальным подбородком сразу спросил меня:

– Вы с правозащитником Черкасовым знакомы?

– Знаком! – сказал я.

– Вот! – торжествующе изрёк упитанный сотрудник. – Тогда мы должны взять с вас объяснение…

– Ничего я писать не буду!

– Не хотите, чтобы мы вас кололи, да? Тогда предлагаем вам добровольно пройти исследование на аппарате «Полиграф».

– Я согласен на «Полиграф», – сказал я.

После «Полиграфа» я оказался у Никитеева в кабинете.

Он, немного заикаясь, начал:

– Ал-лександр М-мефодьевич, поверьте мне, «Полиграф» – это не моя инициатива…

– Я понимаю…

– Это Москва настояла. Они там отслеживают все ваши связи, и их заинтересовали ваши отношения с Черкасовым. В-вы знакомы с ним? Что в-вы можете мне о нем рассказать?

– Черкасов был редактором нашей газеты до меня. Это прекрасный журналист, честный, принципиальный человек. С ним вполне можно иметь дело. Вот новый начальник УВД сразу заключил с ним соглашение о взаимодействии. Разве это плохо выявлять в своей среде «оборотней в погонах»?

В общем, я дал Никитееву понять, что против Черкасова я работать не намерен, более того, я считаю его своим другом и не собираюсь рвать с ним отношения. Весь компромат потом на него собирал мой корреспондент Баир, он же писал разоблачительные ответы от лица управления, я видел эти черновики в редакторском компьютере. Кто-то же должен был их писать.

Никитеев же дал мне тогда совет:

– Не пишите больше ничего своём блоге о служебных делах…

Ближе к земле, Александр Мефодьевич!

Накануне 2012 года на последнем в уходящем году регламентном совещании Никитеев сказал с ехидцей в голосе:

– А давно вы, Александр Мефодьевич, не были в колонии? Совсем, вижу, вам материалы черпать негде. Надо ближе к земле быть, ближе к земле… Поезжайте-ка вы в десятую колонию. Напишите, как там осуждённые живут без блатных. Это же колония новой формации!

И я поехал. Как сейчас помню. 2-го января заступил на суточное дежурство на центральные склады, а 3-го вечером вместе с сотрудником отдела охраны выехали поездом в Краснокаменск. До 9-го числа! Хорошие получились рождественские каникулы!

По приезду из командировки я сразу разместил в блоге написанный там репортаж, который потом должен был лечь в основу первого выпуска газеты «Резонанс». Мой постоянный читатель Сергей Николаевич Однолько сразу оценил репортаж: «Интересно написано! Живо, ярко!» Но вот Никитееву это не понравилось. Суть его претензий состояла в следующем: почему материал, в котором содержится служебная информация, размещён в личном блоге, а не на сайте УФСИН или в газете? В общем, весть о моей новой «бомбе» в блоге молниеносно разнеслась по всему УФСИНу, а 11 января 2012 года случилось следующее.

Это был второй рабочий день в году. Утром, я ещё не успел включить компьютер, в кабинет редакции влетели Бато и Кирюшин. С Бато у меня были всегда хорошие отношения. Это сотрудник штаба, знаток компьютерной техники, уфсиновский хакер, так сказать, а с Кирюшиным я раньше не сталкивался – так, оперативник на второстепенных ролях, пешка. А тут влетели, глаза горят, куртки на обоих расстёгнутые, упрели, видимо…

– Где ваши компьютеры?

Я и сообразить ничего не успел. Часто так приходят, инвентаризации разные проходят то и дело. Я показал на компьютеры.

Бато сразу подошёл и начал отсоединять монитор, выдёргивать кабеля. Кирюшин ему помогал.

– Вы что делаете?

– Начальник приказал ваши компьютеры на осмотр привезти в управление… – пояснил Бато.

Скоро все три компьютера были сняты и увезены. Потом только я сообразил, что так не делается. Сам Бато мне рассказывал, что чтобы взять с рабочего места компьютер на профилактику, например, или на установку новой программы, составляется акт, в акте указываются все комплектующие, имеющиеся программы, а тут просто забрали и увезли. Причём, все компьютеры на балансе в бухгалтерии не стоят, один подарен, а два других куплены на специально выписанные премии и материальную помощь. То есть, по сути, являются личной собственностью.

Я пошёл к начальнику отдела собственной безопасности Козулину и предъявил свои претензии. Сначала-то он, узнав, что я пришёл за компьютерами, сказал, что после обеда можно их забрать, но когда я сказал, что изъятие оргтехники было произведено незаконно, он пошёл на попятную:

– Какое изъятие, Александр Мефодьевич? Ничего мы у вас не изымали!

От такой наглости и лжи я был просто в шоке. Я понял, в каком гадюшнике я служу и какие профессиональные мерзавцы работают рядом со мной. Верные продолжатели дела Ягоды-Ежова-Берии. Сколько я потом ни бился, ни требовал, ни писал в прокуратуру – правды я так и не нашёл. За всем этим, конечно, стоял Никитеев. Мне был дан ответ (дословно): «Осмотр компьютерных системных блоков редакции… произведён с разрешения начальника УФСИН России по Забайкальскому краю на основании оперативной информации от 11.01.2012, поступившей в отдел собственной безопасности, из которой следовало, что в компьютерах содержатся сведения, по содержанию способные нанести вред репутации органов УИС, требующей оперативного вмешательства». Документы на изъятие и последующую выдачу были сфабрикованы в лучших традициях НКВД.

Тут и службе конец

Служба моя в УФСИНе подходила к концу. С Никитеевым я старался не видеться, и он делал всё, чтобы я не попадался ему на глаза. Я был исключён из списков участников еженедельных совещаний при начальнике, мне лично не давались никакие его поручения. Я в обязательном порядке назначался на все дежурства на центральные склады, мне урезали надбавку за сложность и напряжённость, лишили обеих квартальных премий, в общем, потихоньку «выдавливали». Я и сам не хотел больше служить.

При встречах на улице, в коридоре, мы старались друг друга не замечать. Даже в храме (Никитеев верующий человек, и я часто видел его в Кафедральном соборе), мы не смотрели в сторону друг друга.

Моё увольнение проходило тоже без его участия. На приказе в день увольнения его тоже не было.

Потом у меня был длинный отпуск (с 16 июля по 4 сентября), затем я, не выходя на службу, написал рапорт и лёг на обследование в госпиталь. Последние мои дни на службе, когда я в последний раз надевал форму, были 25 и 26 сентября.

Придя домой, я оборвал с кителя все гербовые пуговицы, собрал в кучу галстуки, куртки, брюки, отнёс всё на помойку.

Никитеев и сейчас продолжает вести информационные войны с правозащитным центром, по-прежнему, новости забайкальского УФСИН полны сообщений о пойманных с поличным сотрудниках, новому главному редактору даны указания продолжать генеральную линию на разоблачение «блатной романтики».

P.S. Козулин через какое-то время будет осуждён за совершение должностного преступления и отправлен в колонию.

УФСИН. Козлов

Артист из «Тройки»

Козлов Евгений Ильич был моим последним непосредственным начальником в УФСИН России по Забайкальскому краю. Писать о нем особенно нечего, но всё же он сыграл не последнюю роль в моем решения закончить карьеру в тюремном ведомстве и выйти на пенсию.

Я прекрасно помню тот день, когда я увидел его впервые. Тогда я уже был сотрудником аппарата Управления и редактором ведомственной газеты «Резонанс», а он служил на какой-то офицерской должности в исправительной колонии №3. На какой должности, сейчас не важно. Колония «тройка», хотя и находится в черте города, но служить там охотников мало, и если уж попал туда, то значит не просто так, а за какие-то серьёзные провинности. Как ссылка. Добираться туда было очень неудобно. Общественный транспорт туда не ходит. Хорошо у кого свой автомобиль, а если нет? Служебный автобус, старый-престарый ЛАЗ был, но он часто ломался. А когда ездил, то на него надо было садиться на вокзале в 7 часов утра, потому что рабочий день в «тройке» был установлен с 8 часов. Если я попадал туда по службе с утра, то надо было ждать окончания рабочего дня, чтобы уехать в город с кем-нибудь попутно или на этом самом автобусе. И то он в город сотрудников не возил, а добрасывал лишь до остановки маршрутки на КСК.

Так вот было однажды в УФСИНе праздничное мероприятие, посвящённое 23 февраля. Этот день был раньше рабочим. Но ближе к обеду женсовет делал мужчинам подарки: обычно какие-нибудь кружки или ежедневники. В актовом зале собирали личный состав, зачитывали приказ начальника о поощрении, вручали грамоты, в конвертиках деньги и т. д. Потом была художественная часть. Было по-всякому: когда приглашали каких-нибудь студентов из училища культуры и детей, и они нам плясали и пели в тесном актовом зале на четвёртом этаже, но потом стали практиковать свою самодеятельность. В городских колониях и СИЗО есть свои таланты, вот и стали на праздники привозить их – дёшево и сердито! И вот на один из таких праздников в УФСИН привезли артистов из ИК-3, среди которых и был Евгений Ильич Козлов. Как сейчас помню номер, который он исполнял. Он изображал алкоголика из вытрезвителя. Его раздели донага, накинули на него белую простыню, всклочили по бокам его плешины остатки его некогда пышной шевелюры. На ногах у него были банные шлепки, а в руках пустая водочная бутылка. Лицо его было как раз то, что надо – ему хоть лет и немного, но, видимо, нервная работа сказалась сильно на нем – в общем, никакого дополнительного грима, чтобы подчеркнуть его пропитой вид ему не требовалось вовсе. Увидев его на сцене, мы так и легли в рядах. Рядом бурят хохочет: «От смеха умру, однако!» В общем, таким я его и запомнил, таким он мне и запал в душу. Где бы я его потом не встречал, а всегда перед собой видел образ этого выпивохи, которого мастерски сыграл Евгений Ильич.

«Чёрный полковник»

Потом он за какие-то особые заслуги был переведён в штат Управления на должность начальника инспекции по личному составу, которая занималась расследованиями разных происшествий с сотрудниками: пьянки, невыходы на работу, несчастные случаи, драки и т. д. Так как после этих расследований ничего хорошего сотруднику не грозило, а Козлов на этой должности проявил себя как рьяный борец против личного состава, то его и прозвали за рвение «чёрным полковником». Этот образ тоже ему здорово подходил: неспешная походка, цепкий и прошивающий насквозь взор серых неподвижных зрачков, негромкий, но всегда с уничижающей собеседника интонаций голос – всё это оставляло неприятный отпечаток после общения с ним. Да я с ним и не встречался по работе, Бог миловал.

Но вот настал чёрный день в истории нашего УФСИНа – пожар в исправительной колонии №10 в г. Краснокаменске. Сгорела из-за умышленного поджога почти вся колония, но никто из зеков не пострадал. Однако сразу же из Москвы прилетел директор Федеральной службы исполнения наказаний А. А. Реймер, суровый дядька, дал тут такой разгон всем, Никитеева, правда, оставил, так как он был без году неделя у руля управления, но двух его замов Н. В. Медведева и А. А. Маякова выпер с треском, не посмотрев, что они оба закончили Академию ФСИН и имели приличный стаж работы в должностях. А Андрей Александрович Маяков был моим непосредственным начальником, куратором газеты, где я был редактором. К этому времени Козлов уже был начальником отдела по работе с личным составом, его-то и назначили временно исполняющим обязанности заместителя вместо Маякова. Это, конечно, был удар по всей кадрово-воспитательной службе, потому что Козлов особым пиететом в отличие от Маякова у сотрудников не пользовался. Ко всему прочему он должен был курировать и работу нашей редакции.

Какое-то время, правда, он никак себя не проявлял. И без редакции забот у него хватало, но потом я, как редактор, стал ощущать на себе его пристальное внимание. И дело даже не касалось сначала функционирования газеты. Дело было в другом.

После того злополучного пожара я попал под колпак наших спецслужб (ОСБ – отдела собственной безопасности и оперативного управления). Меня стали подозревать в сливе информации в Забайкальский правозащитный центр, его руководителю Виталию Черкасову. Так как Черкасов был до меня редактором газеты УФСИН и моим хорошим приятелем, я и не скрывал своих отношений с ним. А так как я люблю острые ощущения, я ещё стал нарочно демонстрировать эти отношения. Тогда у меня уже был блог, я делал какие-то записи в нем, вспоминал добрым словом Черкасова, сам часто комментировал его острые выступления в его блоге.

Козлов, конечно, тоже меня подозревал. Я видел это по его отношению ко мне, хитрым взглядам, осторожным вопросам. Я так и говорил ему в шутку: