Губернатор

– Мое последнее увлечение, – оно прошло, и все во мне погасло. И хорошо, и тихо. Дом, университет, любимые лекции. Я думала, так будет теперь всегда. И вдруг появился ты, на выпускном вечере. Подошел, поздравил. Не помню твоих слов, но твои глаза, сияющие, полные света, посмотрели на меня, и я пропала. Я и теперь пропадаю!

Он прижимал к губам ее пальцы. Ее женственность окружала его. Она лелеяла, находила в нем то, чего он не знал о себе. Он был счастлив и горд тем, что эта молодая прелестная женщина наделяет его красотой, которой он в себе не видел. Благородством, о котором никогда не задумывался. Добротой, которая не ценилась и не замечалась другими. Она возвышала его, приписывала идеальные свойства.

– Я ждал, когда кончится этот день и я увижу тебя. Люди, люди, бесконечные встречи, заботы, ухищрения. Терпеливые уговоры. Утомительные ожидания. Столкновения, неудачи. Вся моя жизнь в этом. И в итоге еще один завод, еще одна дорога, еще один конвейер. Но вот все это отлетает, и я с тобой. Понимаю, что мне ничего не надо, кроме твоих чудесных любимых пальцев, твоих близких волос, которые ты намочила в озере, твоей родинки на плече.

Стекла в окне тихо задрожали и зазвенели. На них давил поднявшийся ветер. И этот слабый перезвон казался откликом на его слова. Словно кто-то невидимый пробивался к ним из сада, хотел что-то добавить к его словам. Что-то важное, о чем он забыл сказать.

– У меня была встреча. В городке Копалкино. Запустение, грязь, бедность. Туда еще не дошли мои нововведения. Я рассказывал людям, какие их ждут перемены, блага. Думал, обрадую их, услышу слова благодарности. Но встретил лютую злобу, тупое неприятие. Один из них, Семка Лебедь, чуть меня не зарезал. Его глаза сверкнули ненавистью, необъяснимой, глубинной, словно из него бил какой-то древний отравленный ключ. Он мстил за какую-то старинную, нанесенную его предкам обиду. И я испугался. Мне показалась бессмысленной моя деятельность, мои благие мечты, если в народе, которому я несу это благо, клокочет лютая ненависть. Эта ненависть снова разрушит все великолепные заводы, сожжет все дворцы, разорит все библиотеки и храмы. И над пепелищами будет слышен истошный вой, тот, который я слышал в Копалкине. Где я не прав? Что делаю не так?

Он обратился к ней в минуту слабости и духовной тщеты. Никто никогда не слышал от него похожих признаний, а только упорные, подобные проповедям утверждения. Но теперь, среди тихого дребезжания окон, в краткие, оставшиеся до ливня минуты, он искал ее сочувствия. Ему хотелось открыться в своей немощи и найти утешение.

– Ты все делаешь правильно, милый! Ты неутомимый, могучий. От тебя веет силой, добром. Вокруг тебя расцветают люди, начинают верить неверующие, радоваться унывающие. Ты строитель, художник, творец. Преображаешь землю, несешь благую весть. Ты русский подвижник, русский герой. Не вижу равных тебе. Тебя породила многострадальная Россия, чтобы ты исцелил ее, разбудил дремлющий печальный народ, снова повел его на великие свершения. За это тебя люблю! Молюсь за тебя!

В комнате был сумрак приплывшей из-за озера тучи, но Плотников лежал, окруженный тончайшим светом, в который она его поместила.

– Я чувствую тебя каждой клеточкой, каждой жилкой! Угадываю твои мысли. Вижу твой путь. Он могучий, высокий. Тебя ждут великие испытания, великая судьба. У тебя призвание, для которого потребуются непочатые силы, твердость, прозорливость. На тебя ополчатся враги и завистники, но ты не сдашься, потому что за тебя, еще не зная о тебе, молятся в церквях. И я за тебя ставлю свечи. Я буду тебе служить, буду ловить твои слова и взгляды, буду заслонять тебя от тьмы. Но если я почувствую, что мешаю тебе, что я тебе в бремя, я уйду. Одного твоего взгляда довольно. Уйду и стану издалека о тебе молиться!

– Не пущу, никуда не пущу! Ты моя Зазнобушка, милая!

Он вдруг подумал, что нашел женщину, с которой начнется для него новая жизнь, с которой у него драгоценные совпадения в каждом слове и чувстве. От нее исходит одно благо, одна дивная сладость. А от прежней жизни, от тусклых воспоминаний, досадных огрехов и ошибок больше ничего не осталось.

Плотников испугался этой мысли, вслед за которой последует страшный и мучительный оползень, сметающий его бытие. Опечаленное, несчастное лицо жены, беспомощной в своем увядании. Верящие, полные света глаза сына, для которого отец был безупречен. Плотникова охватила паника, и он убежал от этой мысли. Мысль еще гналась за ним, как оса, и постепенно отстала.

Лера не заметила его мгновенного помрачения.

– Ты рассказал об этом Семке Лебеде, о его ненависти. Иногда кажется, что в народе живет зверь, косматое чудище. Да и как не жить! Столько обид, насилий, обмана! Столько во все века мучений! Но найдется сердце, которое его полюбит. Найдется душа, которая увидит в нем Божье творение. И этот Семка Лебедь, если его полюбить, если в него поверить, преобразится. Ответит добром и любовью.

Окно перестало звенеть, словно кто-то, витающий среди потемнелых деревьев, стих, притаился. Она увлеченно продолжала:

– Русские люди знают о мире такое, чего не знают другие народы, мудрые, образованные, многоопытные. Я читаю русских писателей, русских поэтов. Это непрерывная проповедь добра, справедливости. Непрерывная молитва о спасении всего рода людского, всего живого. И цветка, и птицы, и звезды небесной. Наш русский язык обладает такими волшебными свойствами, такой музыкой, таким таинственным трепетом, что удается назвать невыразимое, ощутить недоступное, понять непостижимое. Русский язык, как рыбакам сети, вылавливает из мироздания истины, которые таятся там, безымянные и неуловимые. Оттого русские такие душевные, наивные, верящие, сочувствующие всему живому, жертвенные и неодолимые. Твой Семка Лебедь такой же, только он много страдал. Я буду о нем молиться.

В стекло ударил ветер, со звоном растворил окно, ворвался холодной силой. Занавески взлетели и стали метаться, как две танцовщицы в прозрачных рубахах.

– Сейчас будет гроза, – сказал он, вставая. Вышел на балкон, охваченный свежестью, шумом, запахами неба, листвы и озера. Далекая вода казалась фиолетово-черной. Туча выбрасывала из себя косматые клубы, словно строила одну за другой башни и тут же их валила к земле. Деревья бушевали, выворачивались наизнанку, словно боролись между собой зеленые великаны, напрягая тугие спины. Розы в сумраке светились огненно-красные. На перилах балкона лежали забытые садовые ножницы.

В голые плечи Плотникова ударили холодные капли. Лера вышла и встала рядом, и оба они смотрели на бушующие деревья и красные розы.

Дождь приближался от озера. Заволок аллею туманом, скрывая берег. Зашумел в отдаленных деревьях, укрощая их бурное колыхание. Надвинулся шумом, тусклым блеском. Наполнил деревья литой тяжестью, от которой те замерли, переполнились водой, как огромные зеленые лохани. И ударил ливень, всей мощью, оглушающим шумом, хлюпающими струями, от которых на земле вскипели ручьи, запузырились лужи, заблестела трава. В деревьях открылись зеленые гулкие водостоки, из которых хлестала вода. Розы, как флаконы, отяжелели, согнулись и горели, качались в дожде.

– Как прекрасно! – сказала она, прижимаясь к нему. На балкон залетали холодные брызги, но они не уходили. В туче хрустнуло, громыхнуло. Провернулось в черной глазнице ртутное око. Гул покатился, удалялся, словно рокотали сердитые басы.

Плотников испытал мгновение восторга, юношеской удали, бесшабашной свободы. Схватил садовые ножницы, перемахнул перила балкона и помчался, скользя по лужам, сквозь ледяные водопады, подставляя голову под зеленые водостоки. Подбежал к кустам роз. Срезал темно-красный тяжелый цветок и вернулся на балкон. Преподнес розу Лере. Счастливые, без одежд, как в первые дни творения, стояли в блеске дождя. И она касалась губами розы.

Глава 5

Плотников возвращался в свою губернскую столицу, когда начинало темнеть. На въезде в город, где еще недавно тянулось болото и запущенный пустырь, теперь возвышались странные сооружения. Среди них угадывалась Спасская башня, мечеть с минаретами, английский Биг-Бен, американская статуя Свободы. Строения празднично озарялись, над ними пробегали разноцветные сполохи, взлетали шутихи. Там шел праздник, и Плотников порадовался этому многоцветному веселью, которое бушевало на месте недавнего пустыря. Странные сооружения были воздвигнуты по прихоти заезжего миллиардера Головинского, с которым Плотников все еще не был знаком. И это было упущением.

Городской центр, где жил губернатор, туманился фонарями после прошедшего ливня. Центральная улица сберегла множество ампирных особняков, великолепных колоннад, торговых подворий. Радениями реставраторов они превратили центр города в заповедник. Деревья вдоль тротуаров были оплетены хрустальными гирляндами, словно их усыпали бриллианты. Вечерняя молодая толпа праздно двигалась среди стеклянных деревьев, оседая в кафе, усаживаясь прямо на воздухе под влажными от дождя балдахинами. Льдистым потоком струились автомобили, и фары, полные белого огня, столбами отражались в мокром асфальте. Улица выходила к озеру, вокруг которого зеленел парк, играла музыка, крутилось колесо обозрения с огненными спицами. Вычерпывала из листвы разноцветные люльки. Через озеро, продолжая улицу, вел пешеходный мост, уставленный фонарями, которые опрокидывались в воду золотыми веретенами.

Плотникова радовала красота губернской столицы, которую он украшал, как украшают витрину. Его новый фешенебельный дом находился в глубине квартала, заслоненный арками и колоннами старых торговых рядов. Теперь в них размещались дорогие бутики, были выставлены французские и итальянские костюмы, на черном сафьяне мерцали бриллианты. Дом губернатора охранялся, гостеприимно растворились ворота, постовой в полицейской форме отдал честь.

Жена Валентина Григорьевна, Валя, встретила его рассеянным взглядом в гостиной. Она сидела в кожаном кресле, среди нарядного убранства, которое сама подбирала, радуясь новой великолепной квартире. Теперь же, в темном домашнем платье, небрежно облекавшем располневшее тело, она выглядела усталой и тусклой. Глаза не вспыхнули, как бывало, при появлении мужа. Плотников, боясь с ней встретиться взглядом, от порога стал говорить:

– Как я устал, Валя! Какой тяжелый сумбурный день! Наш сталеплавильный магнат Ступин, задержка с пуском трубопрокатного цеха. А ведь это президентский проект. И еще это Копалкино, ну ты знаешь, там раньше был совхоз-миллионер. Теперь Закопалкино, люди совсем одичали. И еще один священник блаженный, отец Виктор, Сталина хочет сделать святым. Но я в этом мало что понимаю. Это по твоей части. Люди, люди, от них устаешь ужасно!

Он говорил торопливо, не глядя ей в глаза. Мучился оттого, что фальшивил. Раздражался, но не на себя, а на нее. Она вынуждала его лгать, заставляла мучиться. В этом была ее вина перед ним. Он ловил себя на этой двойной неправде, и это увеличивало раздражение.

– Ты голоден? Ужин готов, – сказала жена.

– Да нет, десять обедов на день. Всякий хочет за стол усадить. Какой уж там ужин!

Жена была рассеянна. Казалось, к чему-то прислушивалась в себе самой. Не улавливала в словах мужа фальши. И Плотников успокоился. Ждал, когда сможет пожелать жене «спокойной ночи» и отправиться спать в кабинет.

– Клавдия Константиновна звонила, просила помочь. У нее дачный участок хотят забрать, будто бы он не оформлен. – Жена произнесла это тихо, вяло, глядя куда-то мимо Плотникова.

– Помогу, – сухо ответил Плотников. – Все твои подруги о чем-то просят. Пусть обратится к Притченко, я распоряжусь.

– Еще Роза Яковлевна Зактрегер, директор музыкальной школы, просила, чтобы дали денег на ремонт классов. От потолка штукатурка отваливается.

– Да ведь я же ее принимал! К сентябрю сдаем новую музыкальную школу, в которую выписали из Германии небольшой орган. Пусть потерпит до сентября и не сажает детей под аварийный потолок!

– Еще поймал меня на улице Лаптев. Просил посодействовать. Чтобы ты выделил ему под жилую застройку участки за озером. Хочет построить элитное жилье для иностранных специалистов. – Жена передавала эти просьбы, к которым Плотников привык. Люди использовали жену, ее доверчивость и отзывчивость, для достижения своих материальных нужд.

– Лаптев, говоришь? Лакомый кусочек отхватить хочет! Пусть освоит пустыри на болотах! Осушит, проведет дорогу, водопровод, газ и там строит свое элитное жилье! Губерния не станет оплачивать из своего кармана его фантазии! И прошу тебя, Валя, отсылай ты их всех ко мне, в порядке живой очереди! – Плотников сердился, но одновременно был рад тому, что жена не заметила его фальши. – Давай почивать!

Тихо, в туманной сладости, проплыло озеро с серебряной полосой от лодки. Деревья под ветром, похожие на огромных бушующих борцов. Роза, отяжелевшая от дождя. Хотелось уйти в кабинет и там, в темноте, засыпая, еще раз пережить восхитительные мгновения, увидеть обожаемое лицо.

– Ты знаешь, Ваня, мне снился такой странный сон. Будто я подхожу к колодцу и хочу достать воды. Но не нахожу рукоятку от ворота, чтобы поднять ведро. Ищу, мучаюсь и, наконец, нахожу. Начинаю крутить, цепь наматывается, а ведро не появляется. Я изнемогаю, но кручу из последних сил. И вдруг появляется ведро, помнишь, такое было в Лаговском, когда мы с тобой поженились. Смятое, с трещиной. Из него бежала струйка. Я достаю ведро, но не пью, а выливаю воду в деревянное корыто, вижу, как вода плещется, блестит. И вдруг появляется лошадь и начинает пить из корыта. Губы темные, глаза с белесыми ресницами, дышащие ноздри. И мне так хорошо, я так рада, что достала воду лошади. Что значил этот сон, не пойму.

– Давай посмотрим в Интернете толкование снов. Наберем: «Сон, вода, лошадь, овес, геликоптер».

Он засмеялся, окончательно успокаиваясь и отшучиваясь. Вдруг испытал отчуждение к жене, к ее усталому, подурневшему лицу, к начинавшим отвисать щекам, к седым вискам, которые она перестала красить. К этому странному, из каких-то косных глубин сну. И вспомнилось восторженное лицо Леры, ее свежие губы, голое прелестное плечо, когда она рассказывала о волшебном русском языке.

– Я не люблю Интернет, – тускло сказала жена. И, глядя на ее несвежее платье, ноги в домашних шлепанцах, синюю венку, взбухшую на ноге, он с болью и состраданием вспомнил то лучистое, дивное время, когда она, исполненная красоты, цвела в своем раннем материнстве. Кормила грудью новорожденного сына, и в ее темных прекрасных глазах была нежность и умиление. Или шла в шелковом бирюзовом платье, на высоких каблуках, царственная, стройная, и встречные мужчины восторженно смотрели ей вслед.

– Спокойной ночи, Валя. Пора отдыхать. – Он повернулся, собираясь уйти.

– Подожди. Я хотела тебе сказать.

– Что?

– Я больна. Врач Сергей Семенович Куличкин провел исследование и сказал, что я больна и болезнь запущена.

– Как? Чем больна?

– Не хотела тебе говорить. Думала, обойдется. Когда ездила в Оптину пустынь, молилась, и как будто стало полегче. Но теперь началось обострение.

– Неужели онкология?