Губернатор

Валерия Петровна Зазнобина, Лера, была отрадой Плотникова. Преподавала в педагогическом университете русскую литературу. Была обожаема Плотниковым. Молодая, чудная женщина одарила его своей свежей и светлой женственностью. Своим преданным служением. Своей чуткой проницательностью, с которой угадывала его тайные тревоги, честолюбивые стремления, невысказанные мечтания. Он звал ее Зазнобушка. Она заслонила от него жену, постаревшую, потускневшую, хворую. Жена пребывала в вечном недовольстве и унынии, которые были для него бременем среди утомительных трудов и забот. Жалость к жене, чувство вины перед ней лишь усиливали его отчуждение, теснее сближали с Лерой.

Теперь, после утомительной дороги, он оказался на своей великолепной даче, которую строил с привередливой тщательностью. Вознаграждал себя за многолетние телесные и духовные траты. Поджидал свою милую, расхаживая по даче, вдыхая чистые и свежие запахи еще необжитого поместья.

В гостиной сквозь широкие окна и стеклянную балконную дверь сияло близкое озеро с тонкой серебряной полосой, которую оставила далекая лодка. Перед балконом цвели розы. Высокие клены и дубы обступали аллею, ведущую к воде. На стене висела картина, изображавшая женщину, похожую на перламутровую раковину. На стекле, среди шелковых занавесок, бесшумно трепетала бабочка. Должно быть, залетела, когда они с Лерой стояли на открытом балконе, любуясь озером. Плотников, испытывая нежность, открыл окно и выпустил бабочку.

В столовой буфет переливался дорогим фарфором и хрусталем. На столе стояли два бокала, полные солнца, и два серебряных витых подсвечника с белыми, нетронутыми свечами. Плотников зажег обе свечи, воображая, как они с Лерой в новогоднюю ночь будут сидеть перед горящими свечами, протягивая друг другу бокалы. Картина с фарфоровой миской, полной малины, была так хороша, что казалось, в столовой витает аромат сочных, перезрелых на солнце ягод. Плотников потушил свечи, тронув пальцами мякоть воска.

Кабинет был отделан красным дубом. На столе глянцевито темнел компьютер. На книжной полке, не заполняя всего пространства, стояли книги. Одна, на английском, посвященная реформам в Сингапуре, лежала плашмя, с кисточкой закладки. Плотников зажег висящий под потолком плоский светильник, состоящий из разноцветных стекол, среди которых угадывались прозрачные стрекозы и цветы. Смотрел на свой портрет, выполненный известным московским художником. Жесткий, цепкий взгляд. Волевые складки лица. Таинственные, летящие над головой мерцающие миры.

В спальне на широкой кровати с резными спинками поверх полосатого покрывала лежала подушка, шитая серебром. Он поднес подушку к лицу, улавливая притаившийся в ней запах духов. Лера положила подушку на голую грудь, и теперь она пахла ее духами.

Крытый бассейн напоминал голубой слиток. На дне, словно вмороженный в голубой лед, был изображен дельфин. Плотников наклонился, тронул воду рукой. Бассейн слабо дрогнул, колыхнулся, и казалось, дельфин зашевелил своими плавниками и хвостом.

Предвкушая свидание с милой, Плотников обошел дом. Услышал, как шуршит перед крыльцом гравий. Из машины вышла Лера, улыбаясь, зная, что он из-за шторы видит ее. Машина исчезла, и она стояла, улыбаясь, не входя в дом, ожидая, когда он выйдет.

Он вышел на крыльцо сквозь стеклянную дверь и счастливо замер. Она стояла, белолицая, с золотистыми волосами на прямой пробор, высокой шеей и голыми плечами, на которых слабо держались фиолетовые дужки вольного, до самой земли сарафана. Ему казалось, она окружена прозрачным свечением. Ее чудесное, с едва выступающими скулами лицо. Обнаженные, с солнечным отливом плечи. Розовые мочки маленьких прелестных ушей, сквозь которые просвечивало солнце. Все ее высокое стройное тело, спрятанное в лиловую ткань сарафана. Плотников, не спускаясь к ней, радостно выхватил ее взором из зеленых кленов, из кустов красных роз, из бирюзового озера, над которым стояла недвижная туча с оплавленной кромкой. Сбежал по ступенькам и целовал смеющиеся сладкие губы, плечо, крохотные бриллианты в ушах.

– Ты моя прелесть! Моя Зазнобушка!

– Думаю о тебе каждую минуту. А вдруг не позвонишь? Вдруг не позовешь?

– Колесил по дорогам. Люди, встречи, ссоры, заботы. И думал, когда же наконец вечер? Когда увижу тебя?

– Ну, вот и увидел.

– Ужин готов. Прошу к столу.

– А что, если перед ужином пойти к озеру? Искупаться? Такое у тебя чудесное озеро.

– Это твое озеро. И твои клены. И твои розы.

– И ты мой?

– И я.

Они пошли от дома к озеру, с белесым песчаным берегом и купами осоки. Озеро было нежно-голубое, с серебряной полосой и темно-лиловой далью, над которой застыла туча. Лера сбросила босоножки, повела плечами. Фиолетовый сарафан упал, и она переступила его, поднимая белые ноги. Не оглядываясь на Плотникова, пошла к воде, ступая по песку. Шагнула в озеро, медленно погружаясь, двигая лопатками. И он жадно, восхищенно смотрел, как гибко изгибается ложбина ее спины и бегут от ее бедер тихие волны. Озеро наполнялось ее женственностью и, казалось, радостно дышало, обнимая ее. Он вдруг испытал неизъяснимую нежность, мучительное обожание, словно время остановилось, и это мгновение запечатлелось в нем навсегда. Озеро с серебряной полосой. Огромная туча. Лиловый, брошенный на песок сарафан. И она, белая, чудесная, стоит по пояс в воде, окруженная водяными кругами.

Она легла на грудь и поплыла, бесшумно, мягко, оставляя след, как плавают выдры. Он видел, как потемнели от воды ее волосы и что-то слабо сверкает, то ли солнечные капли, то ли крохотные бриллианты.

Он разделся. Вода была бархатной, теплой. Стопы чувствовали замшевый песок. Бросились врассыпную мальки, зеленовато-голубые, с золотыми глазами. Голубая стрекозка закружилась над ним, собираясь сесть на плечо, но испугалась и улетела в осоку. Он зашел по грудь и стоял, глядя, как она повернулась и плывет к нему. Ее глаза над водой. Поднятые брови. Губы, которыми она сдувала набегавшую волну. Подплыла и встала, звонко сбрасывая с плеч воду, сияющая, восхитительная, и он обнял ее, чувствуя мягкие груди, колени, дышащий живот.

– Как ты прекрасна, – сказал он, целуя ее стеклянные плечи, чувствуя, как пахнет она свежим озером, словно водяная кувшинка.

– Я знала, ты смотрел на меня, когда я шла к озеру.

– Хотел тебя навсегда запомнить.

– Пусть озеро нас запомнит.

Застрекотал мотор, из-за мыса выскользнула лодка, помчалась мимо, задирая острый нос, разрезая воду. И они ждали, когда волна докатится до них и плеснет.

Они возвращались в дом. Ее сарафан потемнел на животе, и к нему пристали песчинки, как солнечные искры.

В столовой он с нежностью и веселым вниманием смотрел, как Лера хозяйничает, уже зная, где хранятся в буфете тарелки, столовые приборы. Угощала его ломтями мяса, успевшего остыть, молодой картошкой. На белых клубнях, как крохотные птичьи следы, прилипли зеленые травинки укропа. Рассекла сочный алый помидор, наполненный золотистыми семенами. Резала длинными долями хрустящие огурцы.

– Настоящая летняя трапеза. Вкуснее любых ресторанов, – хвалил он ее, наливая в бокалы вино. – За тебя, моя хозяюшка!

– Ты в следующий раз закажи мне обед. Сама тебе приготовлю.

– Грибной суп из белых грибов. Уже появились на рынке.

– Приготовлю, мастерица варить грибные супы.

– Цветную капусту полей яйцом и зажарь.

– Пальчики оближешь. А еще испеку тебе пирожки, всякие пышки, пампушки. Ты еще не знаешь, какая я кулинарка. Ты приезжаешь домой, а обед готов.

Она посмотрела на него и испуганно замолчала. И этот испуг на мгновение передался ему. С ее появлением его прежний мир стал шататься, путаться, и он боялся думать, что станет с его миром, с его домом, с женой и сыном, когда у него не хватит сил утаивать свои свидания, утаивать свою любовь.

– За тебя, мой милый. – Она протянула бокал с вином. В глазах ее была тайная печаль, отражение серебряного озера и фиолетовой тучи, уже накрывшей далекие берега.

Он взял ее за руку и повел из-за стола. Она шла потупясь, почти неохотно, словно между нею и им возникло отчуждение. И он хотел его преодолеть, извлечь темную чужую частицу, залетевшую в их светящуюся близость.

На полосатом покрывале лежала подушка, расшитая сингапурскими мастерицами. Он обнял ее плечи. Сарафан скользнул на пол, и она в своей белизне стояла, наступив на фиолетовый ворох.

Она не поворачивалась к нему. В ее недвижности была печальная покорность. И это безропотное повиновение причиняло ему боль.

Он прикоснулся губами к ее волосам, еще влажным от недавнего купания, к ее затылку. Губы чувствовали тихое, струящееся в ней тепло, чуть слышные биения. Ее жизнь, ее женственность, ее любимая душа принадлежали ему, и он осторожно целовал ее шею с пульсирующей жилкой, мочку уха с мерцающим камушком, прохладное плечо. Каждым поцелуем вдыхал в нее свою нежность, стараясь расколдовать ее, растопить ее печальную неподвижность. Медленно опускался, скользя губами по ложбинке спины, целуя ее бедра, ее прохладные ноги. И она отзывалась на прикосновение его губ, тихо вздыхала, чуть слышно вздрагивала. Обернулась к нему, глядя сверху вниз дрожащими, в жадном блеске глазами.

– Иди ко мне!

Ему казалось, что их завернула в себя безумная волна, слепящий водоворот, который их перевертывал, метал из стороны в сторону, топил. Не давал дышать, не давал кричать, уносил в свою бездонную глубь.

Ее огромные, дрожащие, глядящие мимо глаза. Ее губы в бессвязном лепете, с капелькой крови, оставленной его поцелуем. Ее зубы, которыми она хватает его пальцы и больно сжимает.

Из глубины, куда он падал, навстречу поднималось розовое пятно, размытое свечение, словно там находилось подводное светило. Оно приближалось, дрожало, он торопил его приближение. И слепящая вспышка, мучительный стон, смертельная сладость. Птичье оперение стеклянно блеснуло. Птица, охваченная огнем, исчезла в слепящем жерле.

Плотников лежал отрешенно, закрыв глаза. Почувствовал лицом слабое тепло. Сквозь закрытые веки угадал ее руку, которую она, не касаясь, приблизила к его лицу. Поймал ее пальцы, прижал к губам.

– Люблю тебя, – сказала она.

– Ты моя любушка, Зазнобушка.

Лежали, прижавшись голыми плечами. В окне потемнело. Туча пришла и встала над домом. Было видно, как отяжелела листва деревьев, наполнилась сумраком аллея.

– Думаю о тебе каждую секунду, – сказала она. – Подумаю и начну улыбаться. Иду по улице и начинаю смеяться. Прохожие спрашивают: «Почему вы смеетесь?» Но разве им скажешь, что все во мне ликует от любви к тебе. У меня галлюцинации. Слышу твой голос. Вижу твои брови и губы. Я не думала, что так можно любить. Я не девушка-студентка, но то, что сталось со мной теперь, – это небывалое чудо. Ты наградил меня этим чудом. Может, ты меня околдовал? Ты колдун?

– Ты же видишь, что я колдун. Кинул в вино приворотное зелье.