Рассказы из Санта-Моники. Андалузские истории

Рассказы из Санта-Моники. Андалузские истории
Александр Прокудин

Санта-Моника – небольшой городок в Андалузии, в предгорьях Сьерра-Невады, примерно посередине между Севильей и Малагой. Кто-то сравнивает его с медленно кипящей паэльей. Кто-то со святой, давшей ему имя – матерью блаженного Августина. Кому-то он напоминает отважного тореадора, стоящего на пути у взбешённого быка. И все они правы. Страсти, переполняющие горожан Санта-Моники, то и дело проявляют себя самыми непредсказуемыми образами. В виде невероятных любовных историй, головокружительных афер и даже откровенно подлых и кровавых преступлений. Тайн и секретов этот небольшой андалузский городок накопил немало, и в центре каждой из них бесконечная любовь его жителей друг к другу и к месту, в котором им выпало счастье родиться и жить. Содержит нецензурную брань.

Александр Прокудин

Рассказы из Санта-Моники. Андалузские истории

История пекаря Педро и его жены Валентины

Если спросить Педро Веласкеза, чего он хочет больше – стать королем Испании или получить телефон толкового печника, способного переложить его старую хлебную печку, ответ будет получен сразу. Свою работу Педро любит больше всего на свете. Его величество Хуан Карлос вместе с инфантом Фелипе могут спать спокойно. Для пекаря Санта-Моники, небольшого андалузского городка примерно посередине между Севильей и Малагой, куда важней его «подданные». Булочки и караваи, батоны и багеты, хрустящие хлебные палочки и прочее, что десятилетиями выпекает его семья в этом городе. Который, следует заметить, Педро любит не меньше работы, надеясь прожить тут всю свою жизнь, как это проделали уже несколько поколений Веласкезов до него.

Третья любовь Педро (что вовсе не значит «менее ценная», просто как-то от первых двух ее отделить надо?) ревнует его одинаково и к работе, и к Санта-Монике. И громко заявляет об этом на всю улицу – обычно в те дни, когда приходит пора платить по счетам. Проходя в это время мимо дома Веласкезов, в котором расположились и пекарня с лавкой, из раскрытых по причине жары окон можно услышать следующее:

– Черт тебя подери, Педро! Разве можно быть настолько тупым? – кричит жена пекаря. – Нам давно пора продать эту провонявшую сдобой богадельню, пока за нее дают хоть на песету больше, чем за просыпанную на пол муку. И уехать жить к морю, куда вечность назад переселились все, у кого в голове не пустые мечты, а то, что можно назвать хоть какими-нибудь мозгами!..

Валентину можно понять. Во-первых, она родилась не в Санта-Монике, а требовать от приезжих тех же глубоких чувств, что испытывают к ней родившиеся здесь, просто нелепо. Во-вторых, дела и на самом деле идут все хуже. Туристов, на которых региональная экономика полагается все больше, становится все меньше. В Санта-Монике они бывают лишь проездом: на восток – на горные курорты Сьерра-Невады, и на юг – к морю, о котором так мечтает жена пекаря.

Но разве способны такие мелочи заставить мужчину отказаться от истинной любви? Именно это и пытается донести до своей супруги Педро в ответных словах:

– Заткнись, заскорузлая ты дура! Ты совершенно ничего не понимаешь! – разносится по душной вечерней улице его крик. – Эта пекарня досталась мне от отца, который своими руками помогал ее строить моему деду. Наш хлеб покупала вся улица, и на три квартала в любую сторону от нее!

Это чистая правда.

– Обсыпанный мукой дегенерат! – отвечает Валентина. – Теперь все покупают хлеб в супермаркете! Там он в два раза дешевле, и еще у них постоянно проводятся акции!..

Это чистая правда тоже.

Никогда Педро не позволит себе поднять руку на жену, несмотря на то, что именно этого в такие моменты ему больше всего хочется. Он действительно любит ее. Так же, как мука любит воду. Растворяясь в ней и превращая ее в себя. Обволакивая, опутывая, смешиваясь и соединяясь. Вместе создавая чудо, которое чуть позже, после того, как жар печи скрепит их союз в нечто по-настоящему цельное и неотделимое друг от друга, назовут благословенным словом «хлеб».

И надо же до такого додуматься: сравнить чудо с тем, что продают в супермаркетах! Разве может называться «хлебом» тесто, которое месили поршни и шестеренки, металлические валы и воняющие резиной и машинным маслом конвейерные ленты?

Эту мысль пекарь также часто повторяет своей жене.

– Хлеб – это результат настоящей любви, убитая ты идиотка! – орет на нее Педро. – Можешь ты это понять своими куриными мозгами или нет? Механизмам никогда не добиться того, на что способны руки пекаря. Разрешать продавать такой хлеб – все равно, что регистрировать браки с дилдо. Хлеб, в котором нет души, надо раздавать даром! И не людям, а свиньям. Для меня он все равно, что отравлен!

Валентина начинает плакать.

Она тоже его любит, любит своего Педро.

Возможно, как раз за то, что мешает им обоим покинуть этот проклятый город и эту треклятую пекарню. За его трогательную верность этим непонятным ей вещам. Как это было мило всего лишь несколько лет назад.

Но время идет и чувства черствеют… К чему обсуждать очевидное?

Валентина рыдает все сильнее. Она не хочет потерять мужа, она дорожит им таким, какой он есть. Но и жить, так как раньше, едва сводя концы с концами, в умирающем городе, она тоже не хочет.

– Ты глупый и упрямый болван, вцепившийся в место, у которого нет ни будущего, ни настоящего! Если бы в твоей голове были мозги, а не пачка просроченных дрожжей, плавающих в протухшей закваске, ты бы давно сделал так, как я предлагаю…

Педро терпеливо выслушивает супругу.

На самом деле он прекрасно ее понимает.

Пекарь нежно обнимает жену за плечи и говорит ей без капли укора, лишь терпеливо перебирая факты:

– Ты не из Санта Моники, милая, поэтому тебе тут ничего не дорого. И я тебя понимаю. И я чувствовал бы то же самое, живи я… в какой-нибудь Уэльве!

Педро прижимает плачущую Валентину к груди и продолжает:

– Но ты любовь моя, и я дорожу тобой больше жизни. И только это удерживает меня от того, чтобы навешать тебе оплеух и выгнать из дома к чертовой матери! Навсегда, чтобы в жизни не слышать больше твоего нытья по поводу вещей, в которых ты понимаешь меньше голубя в юриспруденции!

Как правило, вскоре после этого пекарь и Валентина мирятся.

И если у вас есть хоть капля совести, как именно они это делают, подслушивать под их окнами вы не станете. Тем более что стоны жены Педро слышны, даже если отойти на соседнюю улицу, в самый дальний ее конец, где инжирные деревья усеяли опавшими плодами мостовую.

В общем, неудивительно, что известие о том, что супруга ему изменяет, пекарь Педро встретил с огромным удивлением и с еще большим ужасом.

Страшную новость принес его закадычный друг детства, юности и более зрелых лет тоже, младший служащий национальной полиции Серхио Бунимара. Он позвонил и рассказал Педро, что только что видел Валентину в мотеле недалеко от города.

С другим мужчиной.

Это было полной неожиданностью.

– Она припарковалась и пошла в номер, – сообщил Серхио, с трудом сдерживая негодование. – Хорошо, что я не успел ее окликнуть. Представь: через минуту туда же отправился какой-то хлыщ!

Пекарь не мог этого представить. Он выслушал рассказ друга с распахнутыми ртом и глазами – словно вытащенная на берег рыба, в один миг лишившаяся привычной, окружавшей ее на протяжении всей ее жизни, среды.

– Приезжай быстрее, – предложил Серхио, – и мы застукаем их на месте!

Педро не помнил, как доехал до мотеля. Вся его жизнь в одно мгновение разрушилась, разлетелась на части, словно в нее угодила огромная авиационная бомба. О чем ему сообщили по телефону, и сейчас он приехал смотреть на собственные обломки и осевшую на них бетонную пыль.

Стояла адская жара раннего августа, хорошо знакомая жителям андалузских предгорий. Приятели сидели внутри полицейской машины на стоянке возле мотеля.

Серхио не столько сочувствовал, сколько возмущался.

– Надутый индюк! – описывал он «хлыща». – Я таких знаю. Ходит в костюме, несмотря на жару – выпендривается перед бабами. Машина не из дешевых, я уже попросил ребят проверить. В номере они пробыли минут сорок, но сейчас Валентина уже уехала. Ты не встретил ее по дороге? Педро?

– Нет, – ответил Педро пересохшими губами. – Но сам он еще там? Я пойду к нему.

– Ты уверен? – спросил Серхио, который все-таки был полицейским. – Не натвори глупостей.

– Это будет самое трудное! – ответил Педро и достал из-за пояса огромный черный револьвер.

Спустя полминуты борьбы оружие оказалось в руках у Серхио.

– Перестань! Одно дело застукать жену на измене, и совсем другое сесть в тюрьму за убийство ее хахаля, – увещевал он друга. – Или, что еще унизительнее, за попытку убийства. Эта пищаль не выстрелит, говорю тебе как полицейский, разбирающийся в оружии. Ты где его держал? В чане с опарой?

Револьвер действительно был далеко не в боевом состоянии. Он хранился в семье Веласкезов еще со времен гражданской войны, на всякий случай приобретенный дедом Педро от воров и мародеров (которых в Санта-Монике так и не появилось). Все это время оружие пролежало на чердаке, ржавея в темноте и не находя себе ни заботы, ни применения.

– Хорошо? я пойду так, – согласился Педро. – Просто, чтобы увидеть кто это.