Ваш Бог – маленький эгоистичный мальчик

Ваш Бог – маленький эгоистичный мальчик
Александр Ростовский

Нам выпала нелёгкая доля – коротать свой век в этом жестоком мире. В мире, которому не нужны гармония и всеобщее счастье. Он подобен зверю, жадному до людской крови. Он любит жертвы. Поэтому, чтобы один мог просто жить, кто-то другой должен страдать за него. Но любое страдание имеет своё начало…

Ваш Бог – маленький эгоистичный мальчик

Выплюнь, и всё закончится.

Каждый год я проезжаю мимо одних и тех же кладбищ. Я вижу, как они разрастаются всё быстрее и быстрее. Однажды вся Земля превратится в планету-кладбище. Эви знала, что этим всё закончится, поэтому вероломно лишила себя жизни. Ну ещё потому что крепко сидела на игле. Уж лучше умереть от собственных рук, чем в луже собственных соплей и блевотины.

Я скучаю по ней, каждую грёбанную минуту своей жизни. Си не такой. Он дистанцируется. Я вижу это в его пустом взгляде. Он убегает, делая вид, что ничего не произошло. Будто всегда всё так и было, как сейчас. Иногда меня это дико бесит. Когда я смотрю в его стеклянные глаза. Хочется взять мальчишку за волосы и размазать это смазливое лицо по стене. Но я обещал Эви, что больше никогда не подниму руку на своих детей.

Из меня вышел никудышный отец. Потому что я сам вырос безотцовщиной. Он создал нас, выбросил в это жалкое подобие мира и пропал. Дистанцировался. Наверное, Си унаследовал это у него. Привычку убегать. А что осталось нам, его детям? Утопать в грехах, которым даже ещё не придумали названий. И жизнь получила продолжение в результате инцеста. Поэтому вам не суждено уподобиться вашему Господу, вы плоды кровосмешения. Вас бы назвали уродами, но в этом мире больше никого нет.

Вы скажите, что я слишком высокомерен и будете правы. Эви была не такой. И это ещё одна из причин, по которой её нет с нами. Под «нами» я, конечно, имею в виду себя и нашего сына. Не вас всех. Хотя вы тоже в какой-то степени её дети. Сколько раз я просил её махнуть на вас рукой, просто забыть и жить дальше. Сколько раз она обещала так и сделать, но только врала мне в глаза. Слишком поздно я понял, что её невозможно исправить. Эви всегда беспокоилась о вашей дальнейшей судьбе. И знаете, где она теперь? Вот и я не знаю. Ручаюсь только за то, что её остатки гниют в деревянном ящике в шести футах под землёй. Эви тоже стала жителем будущей планеты-кладбища. Если встретитесь с ней раньше меня, передайте мой привет.

Всё началось в тот вечер, когда я остался один. Совсем один. Я даже не подозревал, куда Эви могла запропаститься. Её похитили Сатана со своими приятелями Змеем и Белиалом. Она никогда не рассказывала, какой ужас ей пришлось пережить за несколько дней, проведённых в плену у этих подонков. А может её искалеченный разум всё это время блокировал те воспоминания. Похитители долго насиловали Эви и посадили на иглу. Сатана вырвал ей все ногти, отрезал сосок на одной груди, а затем вырезал свой знак на её спине и сжёг ступни. Оставшуюся часть жизни ходить она могла только через боль, едва сдерживая слёзы. Впрочем, порой Эви заглушала боль наркотой. Избавиться от зависимости ей так и не удалось. Вдоволь наигравшись с жертвой, Сатана отдал её своим дружкам. Подлый Змей, неспособный добиться чего-либо своими силами, отыгрался на ней по полной, оставив на память жуткий шрам от своих зубов между шеей и плечом. И только Белиал не тронул Эви даже пальцем. Он получал удовольствие просто наблюдая за происходящим. Плотские утехи его не заводили.

Меня же ослепил эгоизм, который я не перестаю проклинать по сей день. Я чувствовал себя брошенным и занимался лишь тем, что жалел себя. Потом было бескрайнее серо-зелёное поле под пасмурным небом. Не знаю как, но я нашёл её посреди этого мрачного моря травы. Эти мрази бросили её там, голую, изувеченную, затраханную до бессилия и одуревшую от наркоты.

Мы пытались уехать, убежать как можно дальше. Но всё было бессмысленно, потому что это осталось в ней навсегда. Пережитый кошмар отравил душу Эви, а дерьмо в шприцах – её тело. Я и сам чувствовал себя падшим. Будто и меня изнасиловали, просто я не сразу это понял. Меня изнасиловали, эгоизм, гордыня и жалось к себе. Я пал даже ниже Эви, хотя это она нарушила самый строгий запрет, прекрасная зная о последствиях. Но того дерева, под которым она поддалась искушению, больше нет. Я сжёг его дотла.

Мы бежали, из города в город, из страны в страну. Нигде не задерживались дольше двух дней, постоянно меняли имена. Мы будто бежали от чудовищ, но всегда были ими окружены. Так прошёл почти год. И нам пришлось остановиться. Эви была на девятом месяце, а перспектива родить на безлюдной трассе в сотне миль от цивилизации совсем не радовала. Мы укрылись на брошенной ферме в одной из датских деревень. Пусть и дырявая, но хоть какая-то крыша над головой.

По слухам, двадцать лет назад эта ферма принадлежала семейке каннибалов. Они извели треть населения родной деревни. Когда остальные жители узнали об этом, фермеров-людоедов линчевали на их собственном поле, за домом. Не пощадили даже младших детей, которым было не более шести лет. Эта земля пропитана кровью и страданиями. Но мы не верим в призраков.

Роды были тяжелыми, ребёнок появился на свет спустя сорок два часа после начала схваток. Наш первенец родился в холодную дождливую ночь. Его первый крик был такой громкий и омерзительный, что в первую очередь мне хотелось заткнуть ему рот и оставить так, пока он не задохнётся. Сейчас я думаю, что это было бы правильно, но в ту ночь сдержался.

И знаете, что сделала Эви, впервые встав на ноги после родов? Пустила по вене новую дозу. Сколько раз я находил и выбрасывал это дерьмо, но она всегда доставала новое. Не знаю, где Эви могла так хорошо его прятать. Отрезвев после очередного прихода, она вдруг вспомнила, что недавно стала матерью. С той поры я реже ловил её со шприцом в руках. Каждый раз она обещала мне, что завяжет совсем, но так и не сделала этого.

С грудным ребёнком на руках в пути нелегко, поэтому мы решили остаться на этой ферме. Со временем так и прижились. Я привёл в порядок дом и начал возделывать прилегающие к нему поля. Земля оказалась весьма плодородной. Правда, я то и дело натыкался на человеческие кости и осколки черепов. Может, они принадлежали бывшим хозяевам фермы, а может их жертвам. Местные жители перезахоронили не всех, кто был тут когда-то закопан. В остальном же жизнь на ферме была неплоха, если не брать во внимание наркозависимость Эви и садистские наклонности нашего сына.

Как-то раз, когда ему было семь лет, Каин встретил у дороги бродячую дворнягу. Оголодавшая собачонка была готова довериться любому, кто предложит ей поесть. Мальчик приманил её куском хлеба. Пока дворняжка пережёвывала чёрствую корку, он сломал ей позвоночник одним резким и мощным ударом арматуры. К своему несчастью собака умерла не сразу. Наш сын оттащил её на задний двор. Там он перевязал ей пасть изолентой, выколол оба глаза и отрезал одно ухо. Бедная собака долго скулила, пока мальчик медленно кромсал её перочинным ножиком. На закате она, наконец, испустила дух. Я надеялся, что Каин хотя бы похоронил её где-нибудь в овраге, но паршивец бросил изуродованное тело в муравейник недалеко от фермы. День за днём он наблюдал, как муравьи медленно пожирают дохлую тушку. Когда я её нашёл, от собаки остались кости, обтянутые высохшей шкурой.

Я и раньше грешил рукоприкладством по отношению к сыну, но в тот день он получил неслабую выволочку. Эви даже повысила на меня голос, требуя остановиться, хотя знала, что ребёнок заслужил наказание. Тем не менее, синяки и следы от хлыста зажили, а сынок перестал издеваться над слабыми. Либо он с тех пор лучше заметал следы своих преступлений. Всё чаще Каин ходил играть в лес. Кто знает, чем он там занимался.

Как-то ночью мы с Эви молча лежали в постели, оба без сна. Она долго смотрела в потолок, а потом положила голову мне на грудь и сказала: «Я беременна». Меня в этот момент пробила холодная дрожь. То ли из-за страха, что? Каин может сделать с этим ребёнком, то ли из-за того, что второй ребёнок будет жестоким, как его старший брат.

Через семь месяцев у нас родился ещё один мальчик. Старший ревниво воспринял этот факт. Однако открытой ненависти к младенцу не демонстрировал. Эви вовсе перестала колоться. Только потому, что у неё кончилось зелье, а достать нового в этой дыре было негде. Первое время её дико ломало. Она несколько дней пролежала в кровати насквозь мокрая от пота, корчась в конвульсиях. Она ничего не ела, но рвота выходила из неё вёдрами. Как столько вообще могло уместиться в человеческом организме… Мне тоже было непросто. Приходилось следить за хозяйством и двумя детьми, один из которых требовал постоянного внимания. Я мечтал о возможности сомкнуть глаза хоть на мгновение. Но, не смотря на мои опасения, Эви всё-таки пришла в себя. Однажды утром она проснулась здоровой, хоть и ослабшей.

Последующие за тем днём восемь лет оказались неплохими. Авель рос здоровым послушным ребёнком. Каин пошёл в местную школу и начал помогать мне с работой на ферме. Он был слишком тихим, слишком спокойным. Практически ничего не говорил, если его не спросить. В деревенской школе училось всего двенадцать детей. Мой сын ни с кем не ладил. Другие ребята сторонились его. Несколько раз учителя обращались ко мне, заявляя, что Каин слишком замкнут, а может и вовсе асоциален. Я каждый раз отвечал им одно: «У меня слишком много дел на ферме, мне некогда заниматься этой ерундой». Мне правда было некогда. Я радовался и тому, что мой старший сын не влипает в неприятности и помогает мне по мере возможностей.

Авель же всегда сторонился его, словно это был не его старший брат, а чужой странный человек. К слову, они всегда казались мне слишком разными. Старший – закрытый и молчаливый, младший – жизнерадостный и любознательный. Я и не подозревал, что все эти восемь лет один из них усыплял нашу бдительность.

То лето было жарким и засушливым. Я опасался, что весь урожай пшеницы погибнет под палящим солнцем, тогда семье в зиму придётся нелегко. Каину месяцем ранее исполнилось пятнадцать, его брату осенью должно было стукнуть восемь. Работать в такую жару было невозможно, большую часть дня приходилось прятаться в тени. Зная об этом, Каин ушёл из дома ранним утром. Я давно бросил его спрашивать, куда он ходит и чем занимается, это было бесполезно. Наше общение ограничивалось моими указаниями о том, что нужно сделать на ферме.

Младший первую половину дня вертелся во дворе, потом тоже куда-то пропал. Эви начала беспокоиться за него. «Не волнуйся, дорогая, – ответил я ей, – наверное, он пошёл на реку. Вернётся к ужину». Но не вернулся. Когда солнце соприкоснулось с горизонтом, мы отправились на поиски сыновей. Сначала обыскали двор, потом поля, сходили к реке… Никого. Уже темнело, когда мы отправились в лес, надеясь, что наши дети блуждают где-то на окраине. Будь они в глубокой чаще, отыскать их не представлялось бы возможным. Мы разделились. Я пошёл на восток, а Эви – на запад. Спустя несколько минут я услышал её крик. Безумный, больше похожий на крик животного. Я бросился к ней, а когда добежал, увидел кошмарную картину. Самое ужасное было то, что я сразу понял, кто это сделал. Каин привязал младшего брата к двум молодым берёзам. Он растянул его между деревьями, как шкуру убитого зверя. И снял кожу. Везде, кроме головы. Только отрезал оба уха. Эви кричала на весь лес, словно обезумевшая, а меня разрывало от тихой ярости. Я бы прямо сейчас свернул старшему сыну шею, будь он здесь. Но Каин сбежал.

Я любил Авеля. С того мгновения, как впервые взял его на руки. Бывало, что ему тоже влетало от меня, если он проказничал, но со вторым сыном я никогда не перегибал палку. Авель был добрым, любящим и понимающим. Я чувствовал, что он плоть от плоти моей и видел в нём наше будущее. Мы похоронили его на том же месте, где он был убит. Я отвязал его тело и накрыл мешком из сарая. Пока копал могилу, Эви тихо плакала, свернувшись клубочком на земле. Похоронив сына, я взял её на руки и отнёс домой. В ту же ночь мы покинули деревню. А ферму я сжёг.

Каин всегда казался мне чужим. Возможно, поэтому я чувствовал к нему скрытую ненависть, но отказывался это признать. И я, и Эви, подозревали, что он не мой сын. Вероятнее всего мальчик был зачат Сатаной, когда тот несколько раз изнасиловал мою жену.

Мы снова бежали. Снова неведомо куда. Эви и вовсе отключилась от реальности, стала чем-то вроде овоща. Она молчала, глядя на мир стеклянным взглядом. Делала только то, что я ей скажу. Я уже видел такое, после того, как нашёл её на поле много лет назад. Тогда она пришла в себя через двенадцать дней. «Ты всё ещё меня любишь?», – помню, как неожиданно спросила она, разорвав тишину. «Конечно, – ответил я, – и всегда буду тебя любить». Сейчас бы я ответил то же самое, но Эви молчала. Один месяц, второй…

Я всё это время не знал, что делать дальше. Сначала мы ехали на север, потом на восток. Снова только вдвоём, как пятнадцать лет назад. Один раз мы остановились на ночёвку в лагере каких-то хиппи. Было странно встретить их в этой части мира. Гостеприимные ребята, дали нам поесть, предложили палатку для ночёвки. Ещё они неплохо пели под гитару, и напомнили мне, как давно я не слышал хорошей живой музыки. Мы немного посидели у костра и пошли спать в отведённую нам палатку. Я планировал свалить отсюда на рассвете, до того как кто-то ещё проснётся. Я уложил Эви и лёг сам. Но сон никак не приходил. Вдруг я почувствовал тёплую ладонь жены на своей руке. «Мы должны найти его», – медленно и тихо произнесла она.

Больше мы не бежали. Мы преследовали. Однако было нужно с чего-то начать. Каин мог пойти куда угодно. Прошло немало времени, прежде чем мы его выследили. Ситуация осложнилась и тем, что Эви снова начала принимать наркоту. Не так часто, как раньше. Я даже не винил её. Может, это был единственный способ забыть всё, что ей пришлось пережить. А ещё она была на третьем месяце беременности.

Впервые мы напали на след Каина в одном маленьком городке в Латвии. Заголовки местной газеты кричали о двух жестоких убийствах. Слишком много для такого поселения в мирное время. С обеих жертв сняли кожу, отрезали уши, выкололи глаза. Обеим пришлось долго страдать, прежде чем они умерли. Мы шли за ним по следу из изувеченных трупов. Но никак не могли приблизиться.

Времени оставалось всё меньше. Ребёнок вот-вот должен был появиться на свет. А Каин был на несколько шагов впереди нас. Он успел лишить жизней ни один десяток человек, мужчин и женщин разных возрастов.

В итоге наш третий сын родился в номере дешёвой придорожной гостиницы. Когда я вытащил ребёнка из Эви, он не дышал. Я будто держал в руках кусок сырого мяса. Но спустя мгновение он глубоко вдохнул и закричал. На моих глазах выступили слёзы радости, и я крепко прижал своего сына к груди. Эви смотрела на нас и улыбалась изнеможенной улыбкой.

Ради ребёнка мы приостановили свои поиски. Нужно было осесть где-то, а мне предстояло содержать семью. Ближайшим городом, где можно было найти работу, оказался Белград. На те жалкие гроши, что у нас остались, удалось снять тесную однокомнатную квартиру, чьи окна располагались прямо над железной дорогой. Владелец, к счастью, отнёсся к нам с добротой и сделал скидку на первую квартплату. На следующий день я устроился грузчиком в железнодорожное депо.

Сиф рос и всё больше напоминал мне Авеля. Порой казалось, что это он и есть, вернувшийся из могилы через утробу матери. Очутившись в городе, Эви быстро нашла себе нового дилера. Всё чаще она была под кайфом. Я просто закрывал на это глаза, потому что не знал, как ещё ей помочь справиться с душевными и физическими травмами. Зачастую, когда я возвращался с работы, меня встречал остывающий ужин на столе. Эви в это время сидела в своём кресле у окна, наблюдая за поездами, с грохотом проходящими мимо. Но она их не видела, ничего не видела вокруг. Моя жена находилась в своём мире, далёком от бесцветной удушливой реальности. Я же старался проводиться всё свободное время со своим сыном. Хотел быть ближе к нему, чтобы не повторять ошибок, совершённых с прошлыми детьми. И, кажется, у меня получалось.

Однажды февральским вечером я возвращался домой с работы, еле волоча уставшие ноги. Тогда Эви встретила меня на пороге квартиры. Трезвая, но бледная. Её кожа была того же цвета, что и белки её глаз. Её трясло. Но не от ломки. «Он здесь», – сказала Эви и показала мне номер местной газеты, вышедший тем утром. Ещё одна девушка не вернулась домой. А спустя три дня её освежёванный труп нашли в одной из городских подворотен. «В мире достаточно психопатов, – ответил я. – Мы не можем наверняка знать, что это Каин». Эви подошла ко мне вплотную, посмотрела мне в глаза и сказала: «Думаешь, я не чувствую, что это он?» Я понимал, чего она боится. Я и сам боялся того же. Каин мог оказаться в этом городе не случайно. Если он знал про нас, то наверняка пришёл за нашим сыном.

В ту холодную ночь я отправился патрулировать улицы. Надеялся, что наткнусь хоть на что-то, других вариантов у меня попросту не было. Взял с собой один револьвер. 1911-ый Кольт оставил Эви, на всякий случай. Она была так взведена, но отказалась от очередной успокоительной дозы, чтобы сохранить ясность ума. Безопасность сына всё ещё была для неё на первом месте.

Не знаю, судьба или удача привела меня на задворки того магазина, но я услышал женский крик. Я будто вновь очутился в лесу за фермой и бежал на крики Эви. Молодая хрупкая девушка пыталась вырваться из рук неизвестного. Он был одет в чёрную куртку, а лицо скрывалось под капюшоном. Вокруг царила темнота, хоть глаз выколи. Я крикнул: «Эй!», и нападавший обернулся, чуть покачнувшись. Девушка вырвалась из его рук и бросилась бежать. Человек в капюшоне стоял и пристально смотрел в мою сторону. «Узнал меня, ублюдок», – подумал я и взвёл курок револьвера. Парень двинулся в мою сторону, и я выстрелил без лишних раздумий. Пуля угодила прямо в голову, повалив его на спину.

Нужно было взглянуть на его лицо. Прошло немало лет с нашей последней встречи. Из юнца Каин превратился в мужчину. Но его лицо я бы узнал. Где-то вдалеке послышался вой сирены. Наверное, патрульные услышали звук выстрела. Я сунул револьвер за пазуху и поспешил убраться, так и не убедившись, того ли подонка я убил.

Всё произошло так быстро, я даже не успел что-то осознать. Из-за резкого прилива адреналина я не чувствовал ни холода ни усталости. Стоило поспешить домой.

Си спал на диване, укрытый пледом. Эви расхаживала по комнате туда обратно. Кольт лежал на телевизоре. Часы в прихожей показывали 3:30. Я и не знал, что провёл на улице столько времени. Эви бросилась ко мне, как только я вошёл. В её глазах читался вопрос. «Я убил его», – сказал, обняв жену. А сам подумал: «Надеюсь, что его».

С той ночи Эви стала спокойнее, но с кольтом всё равно не расставалась. Следующие годы были непростыми для нашей семьи. Каждый день я боялся, что за мной придут из полиции, что каким-то образом они выяснят, кто убил того человека. Если бы меня посадили в тюрьму, мои жена и сын не смогли бы выжить в этом мире. Два непростых года я прожил в этом страхе, который держал в себе. Жестокие убийства в городе не повторялись. Если той ночью я застрелил не Каина, то он либо сбежал, либо затаился.

Я надеялся, что после его смерти для нашей семьи настанут спокойные времена. Однако грёбанный мир нашего папочки так не работает. Если вы большую часть жизни провели в дерьме, то останетесь в нём до конца своих дней. Эви знала это, поэтому не сопротивлялась, не пыталась изменить что-либо. Она просто искала покоя. Как могла. Я много месяцев не видел её трезвой.

Пока я работал по двенадцать часов, чтобы прокормить семью, Эви бегала за угол к своему дилеру, тратя часть наших грошей на наркоту. Остальное время она сидела в своём кресле, положив пистолет на колени. Лицо без выражения, туман в глазах, который почти скрывал зрачки, бледная кожа, обтягивающая кости. Эви напоминала призрака моей жены. Она ни с кем не разговаривала, только шептала что-то неразборчивое себе под нос.

В последние самые тяжёлые дни Си ушёл из дома. Наверное, он знал, чем всё закончится и не хотел этого видеть. Поздней весной ночи были тёплые, мой сын жил в подворотнях, ночевал с бомжами и бездомными дворнягами. Наша квартира в то время не сильно отличалась от помоек, на которых он обитал. Тесная серая комната была завалена использованными шприцами и прочим мусором. Я даже бросил разуваться, приходя с работы, чтобы в мою ногу не воткнулась какая-нибудь игла.

Помню, что как-то вернулся домой пораньше, даже солнце ещё не успело сесть. Эви сидела всё в том же состоянии, в том же кресле. Под окнами грохотал товарный поезд, сотрясая наш дом. Я подошёл к жене и опустился перед ней на колени, положив свою ладонь на её руку. Рука была такой холодной, такой безжизненной. Эви даже не понимала, что я здесь. Она смотрела сквозь окно, сквозь даль, сквозь небо, в никуда и беззвучно что-то бормотала. Я несколько раз назвал её по имени, но Эви не слышала. Вдруг она медленно повернула голову и начала вглядываться в моё лицо, будто не могла вспомнить, кто я. «Адам, – произнесла Эви, спустя мгновение, – разве ты не понимаешь? Это не взаправду. Выплюнь, и всё закончится».

На следующий день она вставила дуло кольта себе в рот и нажала на спусковой крючок.

Я хоронил её в одиночку. Выкопал неглубокую могилу на городском кладбище и похоронил. Не стал ставить ни крестов, ни памятников. Всё равно о ней никто не вспомнит, кроме меня и сына. А мы то уж точно не будем навещать её гниющее тело. «Надеюсь, твои страдания, наконец закончены», – сказал я зарытой могиле и пошёл домой.

Была уже поздняя ночь. Я купил дешёвую бутылку виски в круглосуточном магазине и напился до беспамятства. Заснул на грязном полу своей квартиры посреди кучи мусора. Заснул не до конца. Это было тошнотворное пограничное состояние между сном и реальностью. Частично я по-прежнему ощущал себя на грязном полу. Эви всё ещё была здесь. Она сидела в своём кресле, чуть покачиваясь и бормоча что-то. Я хотел коснуться её ноги, но не было сил, чтобы поднять руку.

Проснулся на рассвете с диким похмельем. Голова разрывалась, а тело болело от долгого пребывания на жёстком полу. Справившись с приступом тошноты, я первым делом отправился искать Сифа. Пришлось обшарить не одно место скопления бродяг. Но он отыскался недалеко от дома. Спал за мусорным баком, прижавшись к лохматой немецкой овчарке. Я разбудил его и сказал: «Идём, всё закончилось». Собака, проникшаяся доверием к Си, пошла с нами.

Оставаться в этой квартире, в этом городе, мы больше не могли. Теперь тут чего-то не хватало. Пришлось уехать. Овчарку тоже взяли с собой. Си упёрся и не хотел уезжать без своего нового друга. Он назвал её Гердой.