Супруга, читающая книжку в шезлонге, даже не почесалась. Зинаида Михайловна Колобкова, урожденная Сбруева, отнюдь не собиралась прерывать сеанс загара ради капризов муженька.
То, что солнце уже почти село, ее не волновало.
– Так вот, что я говорю-то, – выплюнул кусок чешуи Колобков. – Зря твой Гитлер так гнал. Потихоньку, полегоньку, и завоевал бы себе жирный кусок, и травиться бы не пришлось. А так кончил, как Наполеон – проглотил больше, чем в горло влезло, на Россию попер зачем-то… Нельзя на Россию нападать, понимаешь? Мы, русские, народ добрый и покладистый, но если уж нас рассердить!.. Клочков не оставим.
– Это есть верно, еще Бисмарк говорить… – сокрушенно закивал Грюнлау. – В Россия никогда не быть порядок, всегда есть беспорядок. Русише народ – хороший народ, только очень ленивый и безалаберный.
– Помалкивай, немчура… – беззлобно хмыкнул Колобков, утягивая к себе седьмую взятку. – Без одной вы батенька! Я же говорю – «Сталинград»! В Сталинграде немец обязательно проиграет!
Солнце все дальше уползало за горизонт. На виду остался лишь самый краешек, крохотная горбушка. Сергей специально уселся так, чтобы иметь возможность любоваться закатом. Он всегда был немножко эстетом.
А вот Колобков не испытывал никаких особенных симпатий к природным красотам. Ну в самом деле – на хлеб их не намажешь, в карман не положишь, так что с них проку? Вот погулять по лесу, подышать свежим воздухом, попить пивка на природе – это дело другое, это он любил. А бестолковое любование оставим поэтам и экзальтированным барышням.
Другое дело – Грюнлау. Немец относился к подобным чудесам очень хозяйственно. Каждый красивый закат он непременно фотографировал раз семь-восемь, а уже дома выбирал самый лучший кадр и делал слайд. За время круиза его крохотный аппаратик накопил уже несколько тысяч снимков – педантичный немец пользовался цифровиком и прихватил целую кучу дополнительных карточек памяти.
А любоваться он не любовался. Зачем? Зрелище уже сфотографировано, задача выполнена. Дома полюбуется, в положенное время. В его распорядке дня именно так и было написано: «Четверг. 21.00–22.30 – просмотр слайдов». И каждый четверг Гюнтер Грюнлау включал проектор и начинал педантично разглядывать коллекцию красивых видов, собранную за многие годы.
– О, русише пирог! – обрадованно потер руки Грюнлау, отодвигая в стороны карты.
– Не пирог, а пельмени, рожа немецкая! – фыркнула Матильда Афанасьевна, с грохотом ставя в центре огромную миску с самолепными пельменями. – Кушайте, Петр Иваныч, пользуйтесь моей добротой! Может, лопнете уже наконец!
– Матильда Афанасьевна, а вы, может, сдох… помолчите немножечко?! – возмутился Колобков. – Такая су… уважаемая пожилая женщина, что вы на меня так взъелись?! Я что, вашу кону… квартиру украл? Плывете на моей яхте, и так со мной разговариваете!
– А вас, Петр Иваныч, будь моя воля, давно бы отправили в вытрезвитель! На принудительное лечение! Навечно! – уперла руки в бока теща. – Ничего, ничего, вот выберут Зюганова, он вам ужо покажет, как с немцами пиво жрать и пельмени распивать!
– Мама! – прикрикнула на бабку мадам Колобкова. – Ну что ты опять на Петю лаешься? Нет, правда, у тебя уже самой с психикой что-то!
– Родная дочь… – горестно закатила глаза Матильда Афанасьевна. – Э-эх…
– Ты, Гюнтер, на нее не обижайся, – заговорщицки зашептал Колобков, хитро поглядывая на тещу, ушедшую отчитывать дочь. – Ей коммунисты в башку пружину стальную вставили, вот и дурит.
– Да, коммунист быть плохой режим, – согласился Грюнлау. – После того, как есть умирать ваш Сталин, коммунист стать совсем плохой, никуда не годный.
– Да уж, лучше Сталина у нас царя не было… – вздохнул Колобков. – Умный мужик был, лучше всех свое дело знал… Гюнтер, а ты чего не ешь-то? Серега, ты тоже наворачивай! А то мне первому как-то боязно – мало ли чего Матильда туда насовала…
Сергей усмехнулся уголком рта. Порой он не мог понять, прикалывается шеф, или говорит всерьез. Но пельмень взял. А Грюнлау – сразу четыре.
– Во, дело другое, – тоже зачавкал Колобков. – Все за мой счет, пользуйтесь!
– Я все же настаивать внести своя часть, – потянулся за портмоне Грюнлау. Педантичный и честный немец не любил русского слова «халява», и предпочитал всегда оплачивать получаемые услуги. – Я настаивать, чтобы расход на этот круиз быть разделен поровну.
– Ни-ни-ни! – замахал руками Петр Иванович. – Ты что, Гюнтер, какие счеты? Русский и немец – братья навек, имя одно на двоих – человек! Мы же вместе воевали! Мы с вами, а вы с нами!
– О да, совместный война есть объединять народы, – согласился Грюнлау, пряча портмоне обратно.
– Солнышко мое, ну почисть мне рыбку! – заныл Колобков, отчаявшись разорвать воблу самостоятельно.
– Сколько раз я тебя просила не называть меня солнышком? – сухо уточнила жена, сдвигая солнечные очки на переносицу. – Я не желтая, не горячая и не круглая.
– Рыбка? – предложил вариант Колобков.
– Я не мокрая, не холодная и без плавников.
– Птичка?
– Перьев нет, летать не умею, птенцов не высиживаю.
– Зайка?
– Уши у меня не длинные, морковь не люблю, в норе не живу.
– Пупсик?
– А это вообще маразм какой-то! – решительно отказалась Зинаида Михайловна. – Петя, такие выражения унижают достоинство женщины!
– И ничего не унижают, – не согласился Петр Иванович. – Зинульчик, это ж я любя!
– Петя, Арлин Дэниэлс совершенно однозначно доказывает…
– Тьфу, начиталась всякой белиберды! – возмутился Колобков. – Они там в Штатах все сумасшедшие!
– А ты сам почитай! – протянула ему книгу в яркой обложке жена. – Вот, на, возьми! Тут доказывается, что мужчина и женщина должны быть равными! Понимаешь? Когда мужчина целует женщине руку, этим он ее унижает – дает понять, что она всего лишь женщина!
– Я не есть согласен, фрау Зинаида, – нерешительно вмешался Грюнлау. – Мне кажется, это есть совершенно наоборот.
– Да? А почему же тогда женщины мужчинам руки не целуют?
– А почему женщины не бреются? – хмыкнул Колобков. – Зинульчик, ну откуда ты этого набралась?
– Оттуда. Вот, возьми, сам почитай, поймешь.
– Да не читаю я по-английски! – предпринял слабую попытку сопротивления Петр Иванович. – Я к языкам неспособный!
– А плохо! Вот смотри – ты знал, что кардиологи лечат мужчин и женщин по-разному?
– О, разумеется! – оживился Грюнлау. Ему как раз два месяца назад сделали операцию на сердце. – Герр Бутенхофер рассказывать мне, как там все есть устроен! Корональный давлений…
– Он говорил, что мужчинам и женщинам эти операции делают по-разному? – недоверчиво спросила Колобкова.
– О да, говорить. У женщин несколько другой сердцебиений из-за месячный и другой отличий. А что, это есть плохо, фрау Зинаида?
– Но это же сексизм! – возмутилась та. – Почему не делать женщине такую же операцию, как мужчине?! Вот Арлин Дэниэлс тут насчет этого пишет…
– Фрау Зинаида, женщин можно сделать такой же операций, как мужчин, – поспешил перебить ее Грюнлау. – Только женщин от этого умрет.
Зинаида Михайловна Колобкова открыла рот… и так и замерла. Похоже, насчет этого в книге американского классика феминизма ничего не говорилось. Она прищурилась в сторону герра Грюнлау – заподозрила, что он это выдумал, чтобы у нее не нашлось контраргументов. Но поскольку совершенно не разбиралась в кардиологии, решила отложить спор, пока не доберется до медицинской энциклопедии и не перепроверит все лично.
Жена Петра Ивановича всегда старалась читать «полезные книги». Как только появлялась очередная макулатура, учащая чему-нибудь этакому, она начинала ее штудировать, свято веря, что раз напечатано, значит правда. Правильное питание, астрология, эзотерика, философские учения всех сортов, НЛО, загадки Атлантиды, Гипербореи и Шамбалы, макраме, исследования академика Фоменко – все это в свое время прочитывалось и благополучно забывалось. Последние несколько дней Зинаида Михайловна носилась с феминизмом и проповедовала идеи, почерпнутые из книжек чокнутых американских теток. В частности – Арлин Дэниэлс, самой чокнутой из всех.