Из записок Лаврентия Берии

Пока мы с моей командой «заместительствовали» Ежову, сам Николай Иванович «продолжал работать наркомом»: пил по-черному, и много больше, чем прежде. Увы, есть много людей такого сорта: как только жареный петушок клюнул их в задницу, они сразу же задирают лапки кверху. И, хоть лапки у них задираются, а руки опускаются. Товарищи перестают бороться за кресло и за себя, и полностью отдают себя «в руки провидения». То есть, плывут по течению, сознавая при этом, что течение-то – не стихийное, а рукотворное, и управляется оно совсем не Божьим Промыслом!

Через несколько дней, точнее, 8 сентября, бывший первый заместитель Ежова Михаил Фриновский был освобождён от обязанностей начальника УГБ НКВД: Управления государственной безопасности. Его назначили… наркомом Военно-Морского Флота, с присвоением звания командарма 1-го ранга! Из комкора – сразу через три ступени! Хорошее «понижение»! Дивны дела Твои, Господи: сухопутного энкавэдэшника, ни дня не служившего на флоте – в наркомы ВМФ!

Честно говоря, я не понял! Не понял, зачем это нужно было Хозяину! Дополнительно скомпрометировать первого зама Ежова, чтобы к моменту начала процесса тот был «доведён до нужной кондиции»? Так, ведь, это можно было сделать и менее экзотическими способами! Мало ли у нас гражданских должностей на суше, на которых можно «утонуть» не хуже, чем на море?! Тем более что Фриновский, к его чести, тут же написал рапорт с просьбой об освобождении его от занимаемой должности под тем предлогом, что не знает службы.

Но, как бы там ни было, а люди Ежова стали уходить. Точнее, «их стали уходить». Лично мною. Мне не нужны были одиозные персонажи вроде Фриновского. Но, если тот ещё знал дело и умел работать не только руками, то такие одиозные персонажи, как Ушаков, мне не нужны были вдвойне: этот использовал голову только в качестве «тупого твёрдого предмета». Не нужны были мне и все прочие соратники Ежова: его заместители Агранов, Берман, Бельский, Жуковский, Заковский, Курский, Рыжов. По разным причинам не нужны. Главная состояла даже не в том, что «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Увы, каждый из них заслуженно соответствовал образу того «чёрного кобеля», которого «не отмоешь добела». Соответствовал потому, что «наработал» этот образ – и на него – на все сто процентов и на все статьи Уголовного кодекса сразу. Никто в «козлы отпущения» их не определял – они сами себя определили туда. Да и работнички они были – все, до единого, «с искривлёнными мозгами». По-новому они работать не умели, а по-старому я бы им не дал: для того Хозяин и поставил меня на НКВД.

Через три дня после феерического «производства сухопутного моряка» произвели и меня: я стал Комиссаром государственной безопасности 1 ранга. Это – звезда и четыре ромба в петлице, как у командарма 1 ранга (генерал армии «на сегодняшние деньги»). Три недели я исполнял обязанности начальника УГБ – при деятельном участии Севы Меркулова – пока, наконец, 29 сентября не был утверждён ещё и в должности начальника ГУГБ. Меркулов официально стал моим замом в ГУГБ, а ГТУ (Главное транспортное управление) и ГЭУ (Главное Экономическое управление) возглавили мои выдвиженцы, соратники по Грузии Соломон Мильштейн и Богдан Кобулов соответственно.

Почему я так хорошо помню даты? Ничего удивительного: следствие «помогает». Да и даты – не простые: судьбоносные. Правда, цели вспоминания их у нас с Генеральным прокурором разные, как и по большинству других фактов, которые привожу я, или которые «всплывают» в ходе следствия. Следствие законно опасается того, что эти факты могут «заговорить» в мою пользу, а это не отвечает задачам следствия. Поэтому у нас с ним и его «кураторами из Кремля» к факту разные подходы. Они «подходят» лишь для того, чтобы вывернуть всё наизнанку и поставить с ног на голову, а я лишь восстанавливаю статус-кво.

Так и с этими датами. Гражданин Руденко всё время норовит выдать их за доказательство моей причастности к репрессиям. По его версии, я всего лишь «упорядочивал репрессии», «вводил в заблуждение общественность» своим якобы гуманизмом, и «симулировал верность закону».

Отталкиваясь от его же «идеи», я предложил Роману Андреевичу тоже «симулировать верность закону» – и «ввести в заблуждение общественность» тем, что сделать следствие по моему делу гласным, а суд – открытым, со всеми «упорядочивающими элементами»: с защитником, с прениями сторон, с публикой! Ну, или хотя бы удовлетворить заявленное мной ходатайство о проведение очных ставок с «изобличителями». Тем более что формальных оснований – хоть отбавляй: противоречия в показаниях – через слово.

Побледнев и ужаснувшись перспективы, Генеральный прокурор… нет, не «двинул путём симуляции гуманизма и верности закону»: всего лишь перестал настаивать на первоначальной версии. Вместо неё он тут же выдвинул другую: якобы я «выполнял установку Высшей Инстанции», но не о наведении порядка, а всего лишь о «перекуре» в репрессиях. Товарищ упорно не слышал меня, потому что не услышал того, чего хотел. И я понял, что это – стена, которую не прошибить ни доводами, ни головой. А ещё я понял, что мне на собственной шкуре предстоит убедиться в том, что «наш советский суд – самый гуманный суд в мире».

Но вернёмся в тридцать восьмой. Внимательный читатель, наверняка, уже заметил разницу в названиях: УГБ и ГУГБ. Но это не просто разница, тем более, формальная, типа «что в лоб, что по лбу». Дело в том, что 28 марта 1938 года существовавшее ГУГБ было расформировано, и на его базе создали 1-е управление (Управление Государственной безопасности, УГБ), 2-ое управление (Управление Особых отделов, УОО) и 3-е управление (Управление транспорта и связи, УТС). Начальником 1-го управления и стал тогда первый заместитель наркома комкор Фриновский.

Когда я начал вникать в вопрос, то сразу же понял, насколько был прав в своё время Ильич, когда говорил о том, что у нас развелось слишком много желающих всё перестраивать. Он ещё тогда сделал правильный вывод: «от этих перестроек случается такое бедствие, что большего бедствия я в жизни не встречал». Расчленение ГУГБ вело к ненужному дублированию, параллелизму, конкуренции и распылению сил отдельных служб. Вместо того чтобы бороться с врагом, они уже начинали бороться друг с другом. А разведка, тем временем, «доходила». Да и аппарат раздули: как-никак, три отдельных управления вместо одного. Отсюда и перерасход финансов.

Я не стал дожидаться исполнения пророчества Ленина – у, в части «бедствия» – и убедил Хозяина в необходимости восстановить статус-кво. Убедил именно Хозяина, потому что наркому было не до службы: он мужественно боролся с горем – посредством немереных возлияний. Поэтому 29 сентября полугодичный эксперимент «с расчленением» приказал долго жить, и я возглавил уже воссозданное ГУГБ.

Должен сказать прямо: не люблю я «нулевой цикл». Ну, это когда приходишь на должность и вместо того, чтобы сразу же заняться делом, начинаешь «расчищать площадку», «устраивать фундамент и нулевой этаж».

А всё потому, что ещё не хозяин, пусть всего лишь де-юре. Это не только довлеет: мешает. Хорошо ещё, что Хозяин вовремя определил моё состояние и не стал затягивать с переходным периодом. Да и Николая Ивановича, грешным делом, следует помянуть добрым словом: мало того, что он мне не мешал, хотя и не помогал, так ещё, протрезвев, написал заявление в Политбюро с просьбой освободить его от занимаемой должности. Понял мужик, что он уже – не «второй медведь в берлоге», а «бревно на дороге». Понял – и сам подставил плечо под один конец: под другой уже пристраивались вчерашние коллеги.

Совершил этот подвиг он 23 ноября, а уже 25 ноября я стал наркомом внутренних дел. Николая Ивановича пока ещё без конвоя препроводили в ЦК, где он секретарствовал, совмещая это дело с Комитетом Партийного контроля. На дорожку его ещё нагрузили портфелем наркома водного транспорта, а я, наконец, занял его кабинет. «Наконец» не потому, что сам заждался: дело заждалось.

Глава одиннадцатая

16 декабря я добился утверждения Севы Меркулова в должности своего первого заместителя и одновременно – начальника ГУГБ. Теперь можно было не оглядываться на Ежова и «чистить ряды по полной программе». Первым делом я «раздал всем сестрам по серьгам»: замы Ежова Агранов, Берман, Бельский, Жуковский, Заковский и Рыжов должны были предстать перед судом «по совокупности трудовых достижений». Вообще-то, должен был предстать и Курский. Но до того как предстать, тот «преставился» – через приставление дула к виску. Да и Рыжова не получилось довести до заслуженной стенки: «ускользнул по дороге». Надеюсь – не в лучший мир, которого он не заслужил так же, как и те, кто «состоялся по части стояния у стенки».

Из «наследия» своего предшественника я оставил на посту только Чернышова. И не потому, что он, единственный из всех, не запятнал «белоснежных риз чекиста». Несерьёзно говорить об этом – при его-то должности начальника ГУЛАГа. Но ведь должность можно справлять по-разному – даже такую. Принимая решение об оставлении его не только в списках живущих на этом свете, я исходил из того, что из всех замов Ежова он, единственный, был человеком дела. Конечно, учитывалось и то, что он «не имел, не состоял и не привлекался». Мужик лишь принимал: сначала – контингент, а затем – меры к его трудоустройству. В политику он не совался, на трибуну не лез, в следственных кабинетах пистолет в качестве тупого твёрдого предмета не использовал, потому что и не появлялся там – какие могли быть к нему претензии?

В спешном порядке – уже надо было заниматься делом – я расставил на посты своих людей. А, что, тут, такого? Да, своих! А кого ещё я должен был расставлять? Так называть «старых большевиков»?! Так это именно их грехи я сейчас и должен был отмаливать! И, потом: какого чёрта я должен окружать себя чужаками, зная, что за результат будут спрашивать с меня?!

В том числе, и за результат не только своей работы, потому что начальник отвечает за всех и вся! Ну, как тот владелец источника повышенной опасности в гражданском праве. И, мало ли, что за рулём твоей машины сидит наёмный работник: машина-то – твоя, твоего парка!

Поэтому бывший зам НКВД Белоруссии Иван Масленников стал моим заместителем по войскам. Сергея Круглова я поставил Особоуполномоченным НКВД (следствие по делам сотрудников НКВД) – аналог управления собственной безопасности в спецслужбах капиталистических стран. В плане соблюдения законности – чрезвычайно ответственный пост, значимостью не меньше прокурора по надзору за следствием и дознанием. В Академии РККА я давно уже приглядел Виктора Бочкова, мужика с мозгами и совестью. И с тем, и с другим – в меру, конечно: в количестве, требуемом для надлежащего исполнения обязанностей. Его я планировал на должность начальника Главного Тюремного управления. Забегая вперёд, скажу, что я не ошибся в перспективах товарища: в августе 1940 года Бочков стал Прокурором СССР.