Из записок Лаврентия Берии

– Из шестнадцати членов ЦК Грузии, избранных в июне тридцать пятого, не осталось почти ни одного! Они, что, все антисоветские?!

– А они, что: полагали членство в ЦК пожизненной синекурой?!

Я тоже перестал улыбаться: каков привет, таков и ответ.

– Все эти бездельники и болтуны вдруг решили, что они и есть «ум, честь и совесть нашей эпохи»! Ни с того, ни с его они стали думать, что не бездельничают, а оппонируют и даже «выступают с принципиальных позиций»! А право на оппозицию надо ещё заработать!

– Ах, «заработать»?! – взвился Нестор. – И чем же?

– Делом! – «приговорил» я. – А ещё больше мозгами!

– И кто же будет «начислять трудодни»?

Нестор даже расщедрился на некое подобие ухмылки.

– Уж, не ты ли?

– Нет, не я: результат работы! Тот, который одобрит партия и народ. Ну, или хотя бы заметит! Словом, люди, для которых мы и работаем!

Некоторое время Лакоба разевал рот, уподобляясь рыбе, выброшенной из воды на берег. У него явно не находилось контрдоводов.

Наконец, один нашёлся. Правда, «не из той оперы».

– Ты всех душишь! Ты не даёшь никому дышать!

За время в работы в ЧК я как-то привык к конкретике: «кто, сколько, чего и как». С тех пор я не люблю этих «обобщений» типа «весь советский народ», «все, как один», «в единодушном порыве». «Ты всех душишь», «ты не даёшь никому дышать» – из того же «лукошка». Фамилии всех «задушенных»? Список тех, кому «трудно дышать»?

Я усмехнулся.

– Что-то не вижу я ни на одном из твоих «подзащитных» ни удавки на шее, ни камня на груди! Приведи ко мне хотя бы одного «удавленного» или страдающего «лёгочной недостаточностью» по моей вине!

Нестор опять позевал – и остался без текста. Я понял, что в таком ключе ни до чего хорошего мы не договоримся, а будем только усугублять. Поэтому я подошёл к нему, и примирительно обнял его за плечи.

– Нестор Аполлонович, не кажется тебе, что для такой беседы мы слишком трезвы? Марта Виссарионовна приглашает тебя к нам на ужин. Будет твоё любимое!

– ? – слегка оживился Лакоба.

– Жареная форель и кахетинское.

Лакоба нахмурился и опустил взгляд. Но я не собирался отступать.

– Пошли, Нестор: будет и сыто, и пьяно.

Марта Виссарионовна – это моя мама. Она постаралась на славу: обед удался – в отличие от разговора. Форель мы уели, бутылку распили, а разговор, как ни клеился, так и не склеился. Лакоба отделывался от меня односложными фразами, стараясь не встречаться со мной «лишний раз» глазами. К вечеру он уже совсем, было, собрался домой, но тут я его соблазнил театром. Давали балет, уже не помню, какой. Я не такой, уж, заядлый театрал и балетоман, но послушать хорошую музыку в хорошей компании никогда не откажусь. Да и с Лакобой мы ещё не закончили: я всё ещё не оставлял надежды хотя бы на перемирие. Надежда, как говорится, умирает последней!

Но и представление не растормошило Нестора. Весь первый акт он болезненно морщил лицо, держался то за сердце, то за живот. А в антракте он сказал мне, что его тошнит, и он идёт домой. Я предложил себя в провожатые, но услуга не была принята. На том и расстались.

Ночью, уже под утро, мне позвонили из НКВД, и сказали, что Нестор Аполлонович Лакоба только что умер. Я немедленно выехал на место. Не по долгу службы – это не входило в мои обязанности. И не для того, чтобы «заметать следы» – по причине их отсутствия. Никаких признаков рвотных масс «в районе» тела обнаружено не было. Это я – на тему более поздних измышлений об «отравлении мученика Лакобы». Присутствующий на месте врач сказал мне, что налицо – и на лице – все признаки острой сердечной недостаточности, в просторечии именуемой сердечным приступом. Кстати, вскрытие подтвердило этот предварительный диагноз. Да и без вскрытия можно было догадаться, хотя бы по запаху сердечных капель, флакончик с которыми стоял на стуле у изголовья кровати.

Но слухи – вещь неодолимая, особенно фактами. Парадокс: чем больше ты доказываешь, тем меньше тебе верят. Я, правда, и не доказывал ничего, но слушок всё равно пошёл. Занятный, такой, слушок: якобы Берия «коварно» зазвал к себе на обед ничего не подозревающего Лакобу, и «между кусками» жареной форели, от которой Лакоба не мог отказаться по причине давней симпатии к ней, «сплавил жертве отравленное вино».

Ситуация – очень похожая на ту: «с инсценировкой покушения». Значит, ели из одной тарелки, пили из одной бутылки – а одного зачислили в жертвы, а другого в отравители?! Да, что же, у меня была бутылка с двойным дном?! Или, как у шпионов – с колпачком, выполняющим функцию дозатора: повернул колпачок – вино «сдобрилось» ядом, вернул на место – пошло чистое вино?! Так, у нас, у грузин, нет колпачков, тем более, на бутылках с домашним вином! Мы – всё больше по старинке: пробками затыкаем!

Но «на каждый роток не накинешь платок»! Дальше – больше. «Оказывается», «испугавшись приезда столичной комиссии, Берия распорядился выкопать тело Лакобы, и сжечь его: «пущай, мол, теперь проверяют»! Авторы другой версии, правда, решили пощадить тело. Согласно этим сказаниям, ночью, пожелавшие остаться неизвестными, но всё равно мужественные альпинисты, спустились с гор… и героически выкрали тело Нестора Аполлоновича, чтобы сохранить его для потомков!

«Случилось» это буквально перед самым приходом святотатцев-гробокопателей. Только те за лопаты – ан, глядь: а покойничка-то и нет! Сбережён для потомков, а, может, и для будущих разоблачителей «вурдалака Берии»!

Во всей этой грузино-абхазской полународной, полулитературной сказке неясно только одно: зачем нужно было спускаться с гор, когда достаточно было войти в ворота, или, на худой конец, сигануть через забор?! Зачем такие сложности?! Я говорил это тогда – сказал и сейчас, в ответ на очередное неуклюжее обвинение Руденко. После встречных вопросов Роман Андреевич больше не возвращался к теме «злодейского умерщвления героя Лакобы негодяем Берией, с последующим святотатством означенного Берии, и пресечением оного группой анонимных героев». Закрывая тему, Руденко напоследок лишь промямлил, старательно отводя от меня глаза:

– Вопрос остаётся открытым. Оставим его для будущих поколений.

И тут я не удержался.

– Замечательные слова! Предлагаю экстраполировать их на весь этот балаган под названием «расследование преступлений Л. П. Берии»!

Руденко побагровел, и даже высунул язык, намереваясь ответить, но потом засунул его обратно. Думаю, что не только в рот. К сожалению, «пристраивание ко мне» покойничков – или меня к ним – этим не кончилось. Их мне уже примерили столько, что всех и не упомнишь, Ну, взять хотя бы «июльский случай» того же тридцать седьмого года, когда «мерзавец Берия застрелил Первого секретаря ЦК Компартии Армении товарища Ханджяна прямо по месту работы последнего»! При этом «народная молва» ссылается на некоего Короткова, члена Коллегии КПК, который якобы «видел», как из кабинета Ханджяна раздался выстрел, а Берия бросил на стол пистолет».

Сразу же возникает законный вопрос: если это действительно сделал «негодяй Берия», то почему он позволил «некоему» Короткову спокойно засвидетельствовать факт, спокойно же закончить свои проверочные дела, и также спокойно убраться восвояси?! Неувязочка получается: негодяй должен быть последовательным! И если я действительно такой, что «печати ставить негде», то я просто обязан был убрать свидетеля! А вместо этого я чуть ли не под локоток проводил его из кабинета со словами: «Нашумели мы тут, помешали Вам работать! Вы, уж, извините нас… с покойничком Ханджяном!»

Если серьёзно, то я никогда и нигде не слышал, чтобы Коротков рассказывал о чём-то подобном. Не слышал ни от самого Короткова, ни от товарищей, которые с ним были не только «тесно связаны», но и «плотно работали»… когда сам Коротков оказался далёк от того светлого образа незапятнанного большевика, с которым он нагрянул к нам для проверки. Воистину: болтают люди! Только не скажешь: «неведомо, что». Ещё, как ведомо! Недаром же это «беспристрастное следствие» хватается за любой слушок, который можно «довести до кондиции» состава преступления!

Покушение с негодными средствами – так это называется на языке уголовного права. Мне бы пожалеть их, да, вот, кто пожалеет меня?!

Глава девятая

Пятого января нового, тридцать седьмого года, меня удостоили высочайшей чести: впервые я сидел рядом с Хозяином! Не стоял – к этому уже привык не только я – а именно сидел! Случилось это в «именной» ложе Хозяина, в Большом театре, на открытии дней грузинской культуры в Москве.

Скажу без хвастовства: вождю понравилось. Нет, не то, что я сидел с ним рядом, а то, что происходило на сцене. Мои деятели не ударили в грязь лицом, но выступили ударно! Так сказать, «ударили автопробегом по бездорожью» – в смысле замшелых представлений о дикости горцев. Возможно, что эта декада в какой-то мере повлияла на решение Хозяина об упразднении Закавказского крайкома ВКП (б). На местах сразу же усмотрели в этом признак доверия вождя к республиканским кадрам, его веру в самостоятельность партийных организаций. ЦК уже не было необходимости надзирать и поправлять. В апреле этот «Мини-Коминтерн для Закавказья» приказал долго жить. Ну, а за мной оставили ЦК Грузии, дополнительно «нагрузив грузина» ещё и Тбилисским горкомом.

Я не только не испытывал чувства горечи – я был рад. Наконец-то, с меня сняли эти вериги. Одно дело, когда Закавказьем руководит инородец. Лучше всего, русский. Его трудно обвинить в симпатиях и антипатиях. Он ко всем «дышит ровно», потому что «неровно дышит» только к Москве.

Но не приведи, Господи, на его месте оказаться грузину! Даже страшно представить: грузин осуществляет функции арбитра во взаимоотношениях грузин, армян и азербайджанцев, не говоря уже о бесчисленных «малых народах и народностях!». А, ведь Господь – в лице Хозяина – «привёл», и вышло то, что называется «глаза боятся, а руки делают». Но, чего мне это стоило?! Это же – классика: «чтобы и волки сыты, и овцы целы»! У всех – национальная гордость! Чуть, что – в крик: «Покушаются! Зажимают! Грузинский шовинизм в действии!»

Взять тот же случай с Ханджяном. Да, мне приходилось не раз делать ему не только внушение, но и «втык». И не потому, что я – Берия, а он – Ханджян: работать надо было, и не языком, рассказывая байки о третировании армян! Но едва я начинал требовать от коммуниста —

не от армянина! – Ханджяна работы, как это тут же получало соответствующий ярлык! И, ладно, если бы меня обвиняли в верности принципу «я – начальник, ты – дурак»! Нет: сразу же квалифицировали это как посягательство на национальное самосознание! Сразу же гвоздили меня к «позорному столбу»! И Ханджян первым «бежал с молотком»!

Поэтому освобождение от обязанностях Первого секретаря Заккрайкома, да ещё по причине упразднения последнего, я рассматривал исключительно в одном смысле: как избавление от вериг. Теперь я мог полностью сосредоточиться на родной Грузии. Но не для того, в чём меня сейчас «уличают» и даже «изобличают». А «уличают и даже изобличают» меня в том, что всю свою энергию – злодейскую, разумеется – я направил исключительно на закрепление собственного культа и доверия Хозяина.

Якобы именно по этой причине я организовал помпезный Дом-музей Хозяина в Гори, и «зачислил на казённое довольствие» мать-старушку вождя. Насчёт матери скажу так: все старушки, достигшие пенсионного возраста, стояли на казённом довольствии. Да, матери Хозяина были предоставлены некоторые льготы – в виде переселения из хибары в дом на проспекте Руставели, а также небольшого продуктового набора. А почему бы и не предоставить ей эти льготы, собственно говоря? Или все матери-пенсионерки произвели на свет Хозяина?! К слову, мама у Хозяина была «с мухой в носу», и поэтому льготы ни в малейшей степени не изменили ни её скромного образа жизни, ни её отношения ко мне, в лучшем случае – равнодушного.

Это я к тому, чтобы разные, там, «некоторые» не намекали на то, что я пытался заручиться добрым отношением вождя через его мамашу. Заручишься через такую мамашу! Я это знал с самого начала, поэтому и не пытался «заручаться». А насчёт льгот распорядился, чтобы мне не «пришили» обратное: «наше фэ» вождю через игнорирование насущных потребностей мамаши. Чтобы не сказали: хоть таким недостойным способом Берия решил «насолить» Хозяину! Чем не версия? У нас ведь «раненых не бросают»: добивают, не мытьём, так катаньем!

Кроме «подхалимажа», вторым основным направлением моей деятельности – вредительской, разумеется – мне определяют личное участие в репрессиях. И не просто личное: руководящее! При этом ссылаются на Кобулова и Гоглидзе, которые якобы показали, что в бытность секретарём ЦК Компартии Грузии «негодяй Берия» не только давал указания «крепко допросить», но и личным примером задавал тон! А тон он задавал посредством задавания жару! Для этих целей в столе у него – почему-то в приёмной – даже лежало орудие пытки: резиновая дубинка!

Думаю, ни у кого из людей с мозгами нет сомнений в том, какова цена этим «показаниям». Я не исключаю того, что Кобулов с Гоглидзе даже не смогли подписать эти показания в связи с «временной нетрудоспособностью» по причине избыточно «горячего интереса» следствия! А, возможно, что мужички, по наивности душевной и подписались на эту «кремлёвскую липу»: поверили обещаниям «учесть и снизойти».

Когда Руденко «огласил» эти показания – во фрагментах, конечно – я сразу же попросил «изобличить меня демонстрацией резиновой дубинки». Генеральный прокурор смутился и промямлил что-то насчёт «своего времени». Не того, которое его лично, а того, в которое меня ознакомят с этой дубинкой – и «прямо по голове». Так сказать, «Узнаёте ли Вы дубинку, которой лично пытали честных советских граждан в застенках своего кабинета Первого секретаря ЦК?»