Из записок Лаврентия Берии

Ну, что, тут, скажешь? Ну, не «втирался» я, а Хозяин не «обзаводился» и «не расставлял»! Меня, во всяком случае, точно «не расставлял», потому что не был я ещё для него «своим»! По времени не успевал, за малым стажем знакомства! Отсюда – тема Картвелишвили. Лаврентий Иосифович был мужик хороший, но как руководитель – уездного масштаба, не выше. Человек не зрел в перспективу, а потому и не видел её.

А Хозяину нужны были люди масштабные и масштабно же мыслящие. (Это я, хоть и о себе, но словами других людей! Так, что, не бейте сразу!). Да и с Украиной он был связан больше, чем с Грузией, а это тоже надо учитывать. Поэтому мной или кем-либо другим, рано или поздно, но Картвелишвили заменили бы. Потому что – объективная необходимость. Потому что человек перерос одну должность, но так и не дорос до другой. К сожалению, бывает и такое. Жалко человека – страдает ведь, но лучше пусть страдает один человек, чем всё дело!

Теперь – по датам и обстоятельствам. Должен огорчить сочинителей байки: мы с Хозяином впервые лично встретились не в тридцатом, а в конце тридцать первого. Случилось это вскоре после моего письма Нестору Лакобе, в котором я написал: «Очень хотелось бы увидеться с т. Коба. При случае напомни ему об этом».

Зачем я «домогался» этой встречи? Скажу сразу: не для того, чтобы «подкопать» Картвелишвили. Этому человеку суждено было уйти и без моей помощи: он «подкапывал» сам под себя, и не интригами, а результатами деятельности. Вернее, их отсутствием. А я всего лишь хотел ознакомить вождя с действительным положением дел в Закавказье. К сожалению, руководство Заккрайкома нередко выдавало желаемое за действительное, и, руководствуясь этой информацией (по сути, дезинформацией), в Центре принимали ошибочные решения. Не хочу себя выпячивать, как говорил киношный герой Бывалов, но и Ленин, и Дзержинский, и Менжинский принимали меня через голову прямого начальства лишь потому, что хотели услышать правду. И не для того, чтобы её послушать. Тем более, не для того, чтобы развлечься слухами или обзавестись свежей порцией компромата, а для того, чтобы руководствоваться моей информацией при принятии решений.

А мне было, что сказать Хозяину. И Закавказье в целом, и все республики по отдельности переживали непростой период коллективизации и индустриализации. Краевое начальство из желания угодить Москве «растекалось мыслью по древу»: хваталось за всё сразу, не сообразуясь с тем, насколько то или другое начинание подходит горным республикам. А мы ведь – не Кубань, не Ставрополье, не Дон, и не нам замахиваться на рекордные урожаи зерновых на рекордных же площадях.

Моя встреча с вождём тогда не состоялась: Лакоба встретился с ним наедине. Потом он мне рассказывал, что после краткой, но яркой характеристики Берии тут же предложил Хозяину перевести меня на партийную работу: «Пора!». Не знаю, как для Хозяина, но для меня предложение было неожиданным: я ведь собирался встретиться с Хозяином не для того, чтобы «выдвинуть свою кандидатуру».

Но кандидатура «прошла» и без «самовыдвижения» – и 14 октября 1931 года я был избран Первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Перед этим назначением я и встретился с Хозяином впервые в жизни. И не оттого, что он уступил моим домогательствам и протекции Лакобы. Так было принято тогда: кандидатуры на пост руководителей ЦК Компартий союзных республик должны были получить одобрение в Москве, «на самом верху». Хотя, почему только тогда: и сейчас – тоже.

Вскоре моя кандидатура получила одобрение и во второй раз: ровно через месяц я был избран вторым секретарём Закавказского крайкома. От обязанностей Первого секретаря ЦК Компартии Грузии меня, разумеется, никто не освобождал: не для того избирали. То есть, не для того, чтобы я делал карьеру – а работал кто-то другой.

Первым секретарём Заккрайкома был тогда Мамия, он же Иван Дмитриевич, Орахелашвили. Старый большевик – с девятьсот третьего года, старше меня на восемнадцать лет, с богатой революционной биографией: участник первой революции в Петербурге, член Кавказского крайкома, председатель ЦК Компартии Грузии, член Кавбюро ЦК, председатель Ревкома Грузии, председатель СНК ЗСФСР, первый секретарь Заккрайкома.

Что тут сказать: биография, достойная всяческого уважения. А, вот насчёт человека… Трудный он был человек, Мамия Орахелашвили. Это я не о том, что горячий: все мы, южане, горячи. К сожалению, Иван Дмитриевич нередко возводил принципиальность в принцип, а это уже нечто другое. Потому что тогда уже объективность ему изменяла. Проще говоря: товарищ шёл на принцип – как лез на рожон. То есть, ломясь, как лось, или подстать носорогу: не разбирая пути.

Говорю об этом с горечью, но наши отношения с Орахелашвили не сложились. Мамия очень болезненно воспринял моё назначение. Я пытался не словами, а делом доказать ему, что он заблуждается на мой счёт, что у меня и в мыслях нет «подсидеть» его, но, куда, там! Как итог: почти с первых дней я стал объектом «принципиальной критики старшего товарища». Мамия словно задался целью показать, что Москва совершает ошибку в отношении него, что «старый конь борозды не портит», особенно, если он ещё и не старый: всего-то пятьдесят лет, что Берия по молодости лет и чекистскому прошлому «наломает дров».

А потом Орахелашвили совершил непростительную ошибку: старый большевик опустился до жалоб и склок в кругу своих приближённых. (Я, разумеется, этого круга – никаким боком: не удостоили). Мамия начал распространять слухи о том, что Берию ему навязал Хозяин. А ведь это было неправдой. Если, уж, кто меня и «навязал», так это Нестор Аполлонович Лакоба, председатель ЦИК Абхазской АССР. Поддержал его – и меня, разумеется – Серго Орджоникидзе, в то время председатель ВСНХ и член Политбюро ЦК. А Хозяин – и то, в худшем случае – лишь «пошёл на поводу» у них!

Разумеется, «слухи о слухах» быстро дошли до Москвы. Уверяю вас: я здесь ни при чём. Меньше всего я хотел, чтобы мою фамилию поминали в таком контексте, да ещё, где: в Москве! Я никогда не был карьеристом, шагавшим по головам, в том числе, и благодаря «телефонному праву».

А Мамия всё не унимался. В каждом моём предложении, в каждом моём шаге он теперь усматривал только подрыв его авторитета и покушение на его кресло. Честное слово: досадно было видеть, как старый большевик скатывается до уровня соседа по коммунальной квартире.

В интересах самого же Орахелашвили было не разжигать ненужные страсти, и немедленно прекратить распространять слухи. Но он «пошёл другим путём». Сам пошёл: я его не подталкивал. Как и куда пошёл? Обыкновенное дело: вразнос. Тогда из Москвы и приехали люди. Не по моему сигналу: Мамия сам «дозвонился в колокола». Товарищи поговорили со мной, поговорили с Орахелашвили, и уехали. С чем именно, я не знал. Мне лишь оставалось надеяться на то, что с Иваном Дмитриевичем «провели разъяснительную беседу», и успокоили товарища заверениями в том, что со стороны его зама по его адресу не обнаружено никаких поползновений. Во всяком случае, приезжим товарищам я дал именно такие «признательные показания».

Но я ошибся. 17 октября 1932 года состоялся пленум крайкома, и я был избран Первым секретарём Закавказского крайкома ВКП (б) с оставлением первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Не скажу, что это стало для меня неожиданностью. К тому всё и шло: либо я – либо Мамия (пардон за каламбур). Хрестоматийная ситуация «двух медведей в одной берлоге». Выбор сделали в пользу «более молодого медведя». Также не буду утверждать, что я был избран единогласно: наверняка сторонники Орахелашвили «набросали» мне «чёрных шаров». Но, как бы там ни было, а мандат доверия большинства я получил. Потом уже и Серго, и Нестор говорили мне о том, что Хозяин согласовывал мою кандидатуру с ними обоими, как вместе, так и по отдельности.

Думаю, что не только с ними: в кадровых вопросах Хозяин никогда не опирался на мнение одного человека. Не сомневаюсь в том, что он делал выбор. Ему было жаль отстранять Ивана Дмитриевича, с которым они были знакомы многие годы ещё до революции. Но Хозяин был человеком дела, а Мамия со своими необоснованными претензиями встал поперёк. Не поперёк горла – поперёк дела. Он стал мешать, и не Хозяину, а именно делу. Это и определило выбор Хозяина, как и во всех аналогичных случаях. Это, а не то, что ему якобы не понравились критические замечания Орахелашвили в свой адрес, намёки на личное недоброжелательство в отношении него и протекцию «ставленнику Кремля» Берии.

Но теперь всё это уже было в прошлом. А в настоящем были текущие дела, одно «текущее» другого. Нужно было доводить до конца коллективизацию, и, желательно, не до конца колхозников. То есть, задача стояла примерно так, как выразился один товарищ: «Убей меня нежно». Должен сказать, что пришёл я уже на «унавоженную почву»: к маю 1931года в колхозы вступило почти 37 процентов всех хозяйств Грузии. То есть, «дров наломали» уже без меня, и больше, чем на треть от планового задания.

С учётом этого обстоятельства перед избранием я поговорил с Хозяином напрямую, и заручился его согласием на «выпрямление перегибов». То есть, план по охвату с меня никто не снимал, но выполнение его посредством «ножа у горла крестьянина» отменялось.

Не хочу хвастать, но кое-что у меня получилось. Нет, снять удавку с шеи горца-крестьянина мне не удалось, зато удалось её существенно ослабить. И мужик вздохнул свободнее. А тут ещё я, каюсь, воспользовался давней слабостью Хозяина к садоводству, особенно к выращиванию цитрусовых. Была такая «мечта-идея» у вождя: обеспечить страну и народ субтропическими продуктами отечественного производства. Теоретически условия для этого были. Я имею в виду природные условия: Абхазия и Аджария в Грузии, Ленкорань в Азербайджане – это классические субтропики, пусть даже и не такие «субтропические», как те, что по берегам Средиземного моря.

И я предложил Хозяину превратить Закавказье в цветущий сад. Не всё, конечно, зато не в переносном смысле. Я ещё не был удостоен чести побывать на дачах Хозяина, но от того же Лакобы знал, что на них и под Москвой, и на Кавказе – настоящие сады. И выращивалось там всё, «в диапазоне» от картошки до апельсинов! Хозяин был по-хорошему фанатом этого дела, и поэтому он сразу же загорелся моим предложением. А, загоревшись, тут же ухватился за него – и за меня – и моментально превратил «сказку в быль»: поставил цель, и сделал её плановым заданием. И, попробуй, теперь его не выполнить!

Но я знал, на что шёл. Точнее, к кому, и с чем. Поэтому моё предложение ни в малейшей степени не было мечтами в духе гоголевского Манилова. Прежде чем выходить с предложением, я основательно проработал его со знающими людьми. Мне не раз говорили – потом я и сам в этом убедился – что идти к Хозяину неподготовленным – всё равно, что гарантировать себе крест и Голгофу. Поэтому мы с товарищами прикинули, рассчитали, и я предложил Хозяину цифру в сто миллионов плодов цитрусовых ежегодно. Это была реальная цифра, и под неё я готов был заложить не только плантации, но и свою голову.

Хозяин внимательно «заслушал доклад», быстро пробежал глазами мою «экспликацию», и поморщился:

– Что это за цифра: сто миллионов?! Уездный размах! У Вас же под рукой всё Закавказье!

И тут я «бросился на амбразуру». Не буду врать, что от отчаяния: «согласно плану».

– Батоно, не сочтите меня правоуклонистом, но перегибы в ходе проведения коллективизации нарушили не только традиционный уклад горца, но и структуру посевных площадей, и специализацию производства. Горам и субтропическому побережью навязали, по сути, равнинное хозяйство для кубанских степей. При таких условиях мы не можем замахнуться на большие цифры.

Хозяин нахмурился: ему явно не понравился мой «экскурс в прошлое», да ещё «с правым уклоном». Он молчал, и я уже терялся в догадках, на какую именно тему. Точнее, вначале терялся, но очень быстро с ужасом «находился». Честно говоря, я уже не исключал того, что трудовую деятельность мне придётся теперь продолжить в местах, совсем не похожих на субтропические. Минуты полторы Хозяин изводил меня молчанием, и, наконец, «вышел в эфир».

– Если будет поставлена достойная цель, Вы получите шанс создать для её достижения все необходимые условия. Вы меня понимаете?

Ещё бы, я не понимал! Хозяин открыто давал мне «карт-бланш». Вопрос только: под какое обязательство? И я ещё раз «отважился на дерзость».

– Батоно, не могу я узнать, какую именно цель Вы считаете достойной? Ну, каковы примерно её параметры?

Хозяин усмехнулся, разглаживая кончики усов мундштуком трубки.

– Ну, зачем же «примерно»? Я Вам назову точную цифру: четыреста миллионов.

У меня широко открылись не только глаза, но и рот. От неожиданности я даже не смог удержать на месте челюсть – и она отвисла.

– Вношу поправку, – обнадёжил меня Хозяин, но при этом почему-то усмехнулся ещё активнее. Я даже успел частично перевести дух: «Ну», – думаю, – «пронесло!»

– Не четыреста: пятьсот миллионов.

Нечего сказать: «внёс поправку»! После этой «поправки» я, наверно, с полминуты не мог прийти в себя. И уже не от неожиданности: это мы «проехали». На место неожиданности теперь заступило чувство страха: я понял, что только что мне определили плановое задание! Да, ещё, какое: в пять раз превышающее наши расчёты! Я ещё готов был «подписаться» на двести миллионов, ну, на двести пятьдесят, и то после соответствующей «деколлективизации», что само по себе было чревато, несмотря на все «индульгенции» Хозяина! Но пятьсот! Это же ни в какие ворота!

– Ну, как: берётесь?

Вопрос Хозяина как-то сразу вывел меня из транса. Да и вопрос был лишним: от других людей я уже знал, какие варианты ответа есть на него, и каковы последствия для каждого из вариантов. Нет, ответ уклончивый, не говоря уже о категорическом «Нет», не влёк за собой «политических репрессий». Хозяин «всего лишь» говорил стандартную фразу: «Ладно, найдём другого, который справится» – и человека, у которого «вместо сердца…» – … сердце, а не «пламенный мотор», отпускали на все четыре стороны. Только с этого момента он не просто выпадал из обоймы, зачастую не успев, как следует, и впасть в неё, но и выходил из доверия. А это вряд ли лучше возможности выйти из дверей «не под ручку с товарищами из органов». Такой, вот, «гарнир» к освобождению от бремени.

Я «выпадать» не собирался, и поэтому ответил Хозяину максимально твёрдо, стараясь не убегать глазами от его тяжеленного взгляда.

– Да, берусь!

Хозяин как-то сразу подобрел. Это потом я понял, отчего так. Ответ прост: заручившись согласием, Хозяин уже не сомневался в том, что человек, «подписавшийся на дело», в лепёшку расшибётся, но сделает его! И не просто сделает – к сроку, и в точном соответствии с заданными параметрами! После этого мне не оставалось ничего другого, как откланяться и отправляться совершать подвиг.

Глава шестая

Сейчас «объективное и беспристрастное следствие» всю мою деятельность представляет как бесконечную цепь чудовищных преступлений. Так, словно не успев завершить одно злодеяние, я тут же брался за другое. Для изображения моей партийной работы в Закавказье – это ни много, ни мало семь лет – у моих судей не нашлось никакой другой краски, кроме чёрной. Нет, ещё одну краску они, всё же, используют: красную. Исключительно в контексте известного песенного текста: «След кровавый вяжется по сырой траве». Но, если в песне след вязался за героем Щорсом, то в моём случае, в интерпретации следствия, этот самый «след кровавый вяжется» исключительно за «монстром и вурдалаком Берией». То есть, кровь эта – не «героического происхождения» из товарища Берии, а его многочисленных и исключительно безвинных жертв!

Правда, товарищи забывают об одной маленькой детали: а кто же все эти годы работал?! Потому что «по щучьему велени» всё случается только в сказках! А ведь и в Грузии, и во всём Закавказье много, чего случилось за эти годы – и, уверяю вас, не только плохого! Когда я задаю этот вопрос, ловкач Руденко сначала теряется, а потом «находится»:

– Работала партия! Работал весь народ!

Но затем, понимая, что всю партию, а тем более, весь народ, в кресло Первого секретаря ЦК Компартии Грузии не усадить, Руденко корректирует линию:

– Да, успехи были, но они достигались не благодаря, а вопреки Берии!

Хорошо завернул – только я не понял! Откуда бы взялись успехи, если бы для их достижения хотя бы не ставились цели?! Анонимный народ сам себе целей не ставит: он живёт в формате «существует»! По принципу «как прадеды жили». Взять те же цитрусовые: как выращивали для себя энное количество, так и выращивали бы! Даже не знали бы, что можно для всех, и в гораздо большем количестве, если бы не «подлец Берия» и ему подобные «негодяи»! Вот и все его «успехи»! Так что, хочется кому-то или нет, а у «народа» должна быть фамилия! Не сами же собой «достигались» успехи?!

А ведь цитрусовые – это лишь частный случай: за семь лет их набралось сотни, если не тысячи! Одни построенные заводы чего стоят! Мы ведь заработали и орден, и переходящее Красное Знамя! А «по версии следствия» получается, что вопреки Берии выполнялись задания, выполнения которых и добивался Берия! Ведь сначала задача ставилась мне, а уже потом я её отправлял по инстанции! И, ладно бы, только отправлял в духе Фамусова: «Подписано, так с плеч долой!». Так, ведь нет: я не только контролировал, но и обеспечивал исполнение! И не потому, что я такой сознательный, а потому, что попробуй я только не доложить об исполнении к сроку!

Поймите: невозможно добиться цели, если не ставить её! Да и только ставить – мало: нужно ещё добиваться! Сама собой цель не достигнется, потому, что, не в обиду народу будь сказано, «щук» для работы «по щучьему велению» у нас не было, а, вот, Емель – хоть отбавляй! Да, роль исполнителей велика. В конце концов, это их руками делается дело. Но глупо отрицать значение руководителя. Глупо и неисторично. Ведь не зря ещё в Библии сказано: «Слепые вожди слепых, а если слепой ведёт слепого, то оба упадут в яму». А поскольку мы не только не «упали в яму», но и достигли новых высот – значит, слепых в нашем тандеме не было! Это я упреждаю довод следствия о том, что народ слепым не бывает. Но поскольку я работал его вождём, и мы не «упали в яму», то, значит, и я не слеп!