Из записок Лаврентия Берии

Именно поэтому я предложил Маленкову портфель главы правительства, а Хрущёву стул во главе стола в Секретариате. Сам предложил! Себе же я оставил портфель одного из замов Предсовмина, а уже Хрущёв «догрузил» меня Министерством внутренних дел.

Почему я так поскромничал? Потому что «divide et impera!»: «Разделяй и властвуй!»? Отчасти так. Но больше – потому что хоть и не царём во главе, но «с царём в голове»! Я же говорю: я всё правильно рассчитал… То есть, думал, что правильно рассчитал. Я был уверен в том, что Маленков не потянет Совмин и партию «в одной упряжке», поэтому фактическое главенство Никиты в ЦК вскоре станет юридическим. Да и ход насчёт Совмина был неглупым. Ну, какой из Егора глава правительства?! Он же партаппаратчик чистой воды! Конечно, он может работать и по хозяйственной линии, но только по какой-нибудь одной, да и то «под кем-то». Ну, вот, нет у товарища данных на роль вождя. Не сподобил его Господь. «Ни кожи, ни рожи», хотя рожа – дай, Боже!

Ну, а Никита с его начальным образованием – тем более «командный игрок»». И не я его туда зачислил: он сам себя. Оба моих «друга» хороши лишь как краски на холсте. На «художника» никто из них не тянет. Для этого надо быть Хозяином… или мной. Так я думал тогда, так я думаю и теперь, когда меня обставили, и даже «поставили». Я неправ? Ведь, в конце концов, именно два этих «тюфяка» оказались сверху! И не просто сверху: на мне – светоче и, не побоюсь этого слова, «светильнике»! А ведь я был так уверен в своих расчётах! Под эту уверенность у меня было всё: аппарат, люди, сила. За мозги я и не говорю – это само собой разумеется. Да и «дружки» не подводили: соответствовали отписанным ролям.

Разумеется, товарищеские отношения мы не пускали на самотёк. Поэтому, как и прочие верные «камарады», мы присматривали друг за другом. На языке партийных чиновников это называется «принцип коллективного руководства». Нет, конечно, никому не возбранялось выглядеть хорошо, если только не за счёт другого. Поэтому я не видел ничего страшного в том, что и Маленков, и Хрущёв уже на следующий день от проводов Хозяина стали осуждать «культ личности». Меня вполне устраивало такое их «умеренное реформаторство». Сам я смотрел глубже и дальше вследствие разности наших потенциалов. Даже сейчас, пребывая на нарах, я не отказываюсь от своих взглядов… на «товарищей». Я буквально кожей ощущаю эту разность потенциалов. Значит, обставили меня совсем по другой причине. Ведь обставили?! А, раз так – значит, была причина! Следствие не бывает без причины, и, как диалектический материалист, я не могу этого отрицать!

Вероятно, именно от суммы взглядов и представлений – а «товарищей» и о них – и случилось то, что поэт определил словами «лицом к лицу лица не разглядеть». Я не смог разглядеть лица «товарищей», хотя не только приглядывался, но и приглядывал. Вот оно – следствие «работы на два фронта»: всё время приходилось отвлекаться на конкретные дела. Я реформировал органы, вносил предложения о реформе государства и общества, доказывал, убеждал, «проталкивал». И пока я убеждал «товарищей», «товарищи» убеждали себя и друг друга в том, что я им не товарищ. И я им в этом невольно помогал! В результате, пытаясь расшевелить болото, я расшевелил осиное гнездо!

Конечно, я понимал, что мой «радикализм» уже начинает пугать «соратников». Даже тех, которые – «радикалисты-минималисты»: Маленкова и Хрущёва. Никита и Егор согласны были исполнить соло и дуэтом «Отречёмся от старого мира», но на практике отрекаться от него они и не думали! Заходить так далеко по линии перемен они не хотели и не могли. Как это писал Горький: «… гром ударов их пугает». А все остальные «участники коллективного руководства» – так и вовсе «гагары и пингвины». И это при том, что я старался зарываться по минимуму! Я только «вешками» обозначил свои намерения! Если бы они узнали обо всех моих планах,, их бы кондрашка хватила!.. Хотя, не исключено, что меня она хватила бы прежде – благодаря стараниям «товарищей».

Кстати, насчёт планов. Сейчас мне «грузят» подготовку государственного переворота и захват власти. Это даже не смешно: для чего захватывать власть тому, кто и есть власть?! Ну, честное слово: не собирался я захватывать власть! И не от скромности, а потому, что в условиях «переходного периода» «работа вторым номером» – идеальный вариант. «Вызываю огонь на себя» – это для «ненормальных героев»! А я лишь «вносил предложения для коллективного принятия решений». Я не собирался «копать» под Егора: он и без меня «управился бы с лопатой». Да и он ещё управится – дай срок! Государственных мозгов у товарища нет, прожектов – ещё меньше, а вот, грехов – «выше крыши»!

По совокупности причин я бы не только не стал «толкать падающего», но и протянул бы ему руку помощи и подставил дружеское плечо. Относительно дружеское, конечно: не от большой любви – а по трезвому разумению. Мне Георгий нужен был в качестве проводника моих идей, выдаваемых за плод коллективного творчества. Зачем рубить сук, на котором сам и сидишь?! Это я – о Маленкове и себе, «заговорщике». Меня вполне устраивал такой Предсовмина: без идей, но с амбициями. Идеальный «путепровод», он же «громоотвод».

Сейчас меня обвиняют в том, что я приказал Артемьеву пропустить в Москву дивизию МВД – якобы для штурма Кремля. Ну-у, ребята! Во-первых, не дивизию, а батальон. Во-вторых, не для штурма, а в порядке ротации личного состава. Плановой ротации, то есть, замены уставших товарищей отдохнувшими. Нормальный рабочий процесс. Нет, конечно, элемент демонстрации силы имел место. Но ведь не из своекорыстных побуждений, а для пользы дела! «Для просветления в мозгах». А то в последнее время товарищи стали всё чаще говорить мне «нет». Даже не столько мне, сколько здравым мыслям.

И, что самое интересное: мне они стали говорить «нет», а друг другу «да»! Откуда я это взял? Из песни: «но разведка доложила точно!» В интересах дела я попросил коллег «подключиться к товарищам»… и оказался в курсе отдельных критических замечаний в свой адрес. Эти замечания в тот момент ещё не приняли организованных форм, и я позволил себе преступную халатность: как неисправимый гуманист, отложил решение вопроса товарищей «на потом»! Прямо в духе Христа: «пока братья их, которые будут убиты, дополнят число»! Это вместо того, чтобы немедленно «охватить товарищей участием»! Именно поэтому сейчас клопов давлю я, а не мои «товарищи».

Вот так меня подвело высокое. Не знаю только, какое именно больше: то ли недостаточно высокие достижения науки и техники, размещённые в высоких кабинетах моих высокопоставленных «друзей», то ли слишком высокое мнение о себе на фоне невысокого мнения о других?

Но тогда, оказавшись частично в курсе, я решил всего лишь популярно объяснить товарищам их ошибки. С тем, чтобы они не стояли «на пути технического прогресса». Нет, я не собирался отнимать у Георгия его кресло, так же, как не собирался выставлять кого-то из Президиума ЦК.

Я всего лишь хотел предостеречь товарищей от неверных шагов… в мою сторону. Поэтому Жора мог спокойно зиц-председательствовать на Старой площади и в Кремле.

Какой же это переворот?! Какой штурм?! И потом: разве мы с Хрущёвым и Маленковым – не исполнители одной роли, так сказать, «в очередь»?! Разве они не играли в реформаторов?! Разве не красовались они как проводники нового стиля руководства, о котором и понятия не имели, и которого, как не было, так и нет?! Я не препятствовал им в этом: никому не возбраняется зарабатывать авторитет. Если, конечно, это – в рамках «мирного соревнования двух систем». Чья верная линия окажется «вернее», тот и станет «верным ленинцем», а заодно и победителем в соревновании! На то он и переходный период, чтобы переходить не только от одной системы к другой, но и от одного руководителя к другому! Это же азбука! Я ведь никому не ставил подножку! И даже не думал… пока!

Но я недооценил «товарищей». Нет, я никогда не считал их простаками. Но пока я смотрел на товарищей, как на баранов, они уже успели разглядеть во мне «жертвенного барана». И не только разглядеть, но и назначить в него. За повседневными делами я и не заметил, как вчерашние дружки «стакнулись» против меня. «Стакнулись» практически те, кто не должен был «стакнуться» и теоретически. Вот он, закон единства и борьбы противоположности в действии! А теперь интриганы обвиняют в интригах меня. Всё правильно: кто громче всех кричит «Держи вора!»?!

Вот пишу эти строки – и плачу. Плачу слезами шолоховского Половцева. Помните: «Плачу, что не удалось наше дело на этот раз». Но другого раза уже не будет. Мне попросту не хватило времени. Продержись я ещё немного, и они не посмели бы отработать в режиме «вали кулём – потом разберём». Народ бы уже почувствовал на себе пользу от реформ, которые и так связывались с моим именем. При таких обстоятельствах обозвать меня «заговорщиком» и «агентом» ни у кого не хватило бы духу. Зато хватило бы мозгов не делать этого. Но я ошибся в расчётах: как говорят футболисты, «товарищи сыграли на опережение».

Неловко признаваться, но ничего другого не остаётся: я влип, как кур во щи. Или в ощип. Попал в силки, в сети… вляпался, одним словом. Утешает лишь одно: я не мог не вляпаться. Ведь меня сцапали не на улице, а в святом для каждого большевика месте: в Кремле, в кабинете первого человека страны. Началось с того, что 26 июня утром мне позвонил Маленков. Сказал, что на одиннадцать часов намечается совместное заседание Совета Министров и Президиума ЦК. Повестка: обсуждение вопросов экономических реформ, в том числе, и моих предложений по ним.

Не клюнуть на такую «мульку» я не мог. Я ведь и так бился об этих «реформаторов», как рыба об лёд – а тут они сами напрашиваются на консенсус! Эх, прислушаться бы мне тогда к интонациям голоса «друга»! А ведь он буквально звенел от напряжения! Наверняка, Жорик в этот момент «промочил штаны», а я не услышал звона капели!

Ничего странного ни по дороге, ни в Кремле я не заметил. Всё было, как обычно: мои люди, моя охрана. К сожалению, всё, как обычно, было и в кабинете у Георгия: битых два часа «лили воду», мололи чепуху, убивали время, которого после Хозяина никому не было жалко. Кроме меня: я жалел, что пришёл на эти посиделки. Ведь пока я сидел, работа стояла! Так продолжалось вплоть до того времени, пока Маленков не объявил последний вопрос повестки: о деятельности Берии.

Вот тут у меня отвисла челюсть: такого вопроса в повестке не было. И, главное, Жорик не шутил: со мной такие шутки не по зубам даже Жорику. Ведь даже при Хозяине такой вопрос не ставился ни разу. Я ещё не понял, «в каком разрезе» он будет освещаться, но уже почувствовал нутром, что дело – швах. Постфактум вспомнились напряжённые лица участников заседания во время этого «толчения воды в ступе». Лишь теперь до меня начало доходить, что это была преамбула.

А Маленков уже «грузил» мне всё, что было под рукой. Припомнил и ГДР, и Югославию, и дивизию МВД, и якобы слежку за членами руководства, хотя я не следил, а всего лишь приглядывал – так же, как и они за мной. Следом за меня взялся Молотов. Этот сходу обозвал меня перерожденцем. Но Хрущёв тут же «заступился за меня»:

– Берия – не перерожденец! Перерожденец – это тот, кто был коммунистом, а потом перестал им быть! А Берия никогда и не был коммунистом! Это – чуждый партии элемент! Такому не место в её рядах!

Словом, «определил» меня Никита. Вот так: «не место в её рядах»… Признаюсь честно: политическое мужество, столь присущее мне, на какой-то момент оставило меня. Таких обвинений я не ожидал, потому что не заслужил. Ну, одно дело, когда я не встретил понимания по вопросу социализма в ГДР. Там был «творческий спор», и я временно уступил Вячеславу. Но сейчас меня клеймили даже не как троцкиста или правоуклониста: как врага! И ведь ни одна сволочь не заступилась, если не за меня, так хоть за правду!

Нет, вру: одна заступилась. В лице Микояна. Анастас оказался верен себе: «и вашим, и нашим одинаково спляшем»:

– Товарищ Берия – хороший работник. А ошибки бывают у всех. Я думаю, что он учтёт наши критические замечания и исправится. Я считаю, что Берию неправильно исключать из партии.

Несмотря на неподходящую ситуацию, я даже сподобился усмехнуться: вспомнился анекдот – и, как раз, к случаю. «На улице – дождь, а Микоян – без зонта. „Как же Вы, Анастас Иванович?“ – Не беспокойтесь, товарищи: я – между струйками, между струйками!». В этом – весь Анастас. Дяденька на всякий случай решил подстраховаться: а вдруг я вывернусь, и потом это ему зачтётся? Цена такому заступничеству – пучок пятачок. Вот, если бы за меня вступился Маленков или Молотов – другое дело. Чтобы закрыть вопрос, любому из них достаточно было открыть рот. А так на Анастаса цыкнули – и «загнали под лавку». Даже загонять не пришлось – сам «полез».

Пока я «благодарил» Микояна, Жорик уже «выставил на торги» моё членство в партии. Это благотворно сказалось на моих голосовых связках, а то я всё больше налегал на укоризненный взгляд, словно забыв, что этот народ осадной мортирой не прошибёшь, не то, что взглядом.

– За что вы собрались меня исключать? – говорю. – Или мы – не из одного «лукошка»? Или я выпадал из дружного коллектива? Или мы с вами дудели не в одну дудку? Нет: так же, как и все вы, я выполнял решения партии и указания Хозяина. Никто из вас не ставил прежде мне это в вину! И о каком заговоре вы говорите?! Какой циркуляр Берии о мобилизации всех сил МВД и переводе на режим полной боевой готовности?! Покажите мне его!

Если я рассчитывал на успех контрнаступления, то напрасно. Даже, если бы я завернулся в красное знамя, всё равно не перестал бы быть для них «белым». Ну, вот, определили меня туда. Досрочно. Задолго до «обвинительного заключения» Маленкова и моей защитительной речи.

В итоге долго митинговать мне не позволили. И не потому, что я начал перехватывать инициативу. Вероятно, моя речь не вписывалась в сценарий, хотя и не слишком влияла на него. Увы, в этом сценарии мне была отведена роль крыловского персонажа, который «виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Наверняка «устроители» предвидели и «лёгкую оппозицию» Микояна, и даже предусмотрели её в сценарии, ибо быстро поставили товарища на место, усадив его на стул.

Хотя в какой-то момент мне показалось, что Маленков «зашатался» – даже сидя за столом. Но, если это и было так, то момент не затянулся дольше, чем… на момент. Потому что уже в следующий момент Жорик начал шуровать рукой под столом. Почти тут же в зал вошла группа военных. Первым шёл Жуков, за ним – Москаленко. Из остальных я знал только Неделина и Батицкого. Дрожа не одним лишь голосом, Маленков скомандовал-пролепетал:

– Именем советского закона арестовать Берию!

Законник хренов! Такого свинства я не ожидал… Хотя – нет: лишь такого свинства мне и следовало ожидать. Только оно одно и могло быть. Этот народ полумерами не ограничивается. Это – не то, что при Хозяине: вначале тебя переводят на другую должность, потом вокруг тебя начинают зиять пустоты, и лишь после зачистки территории за тобой «приходят товарищи». А «эти» не могли позволить себе такой роскоши: «всего лишь» исключить Берию из партии. Они ведь понимали, что с Берией такой номер не пройдёт. Что Берия не станет посыпать голову пеплом. Разве что – головы. Головы этих товарищей – их же пеплом. Я говорю, разумеется, иносказательно: я бы разгромил заговорщиков идейно. Конечно, идейный разгром я дополнил бы организационным. Но в рамках приличия – без плахи и гильотины. Я бы просто выставил их! Сначала – перед народом в образе негодяев, мешающих мне осчастливливать этот самый народ. Затем – коленом под зад!

Но, увы: история не знает сослагательного наклонения. А под глагол наклонения повелительного Москаленко приказал мне (приказал мне!!!) поднять руки, а Жуков опустился до личного обыска. Как будто я – абверовский террорист, решивший по дороге на обед заглянуть в Кремль с бомбой подмышкой! Эх, Жуков, Жуков! Сколько раз я поддерживал тебя перед Хозяином, смягчая твои хамские выходки и сглаживая промашки! Не будь меня, не было бы и тебя! И вот как ты отплатил мне! Ну, правильно: на то оно и доброе дело, чтобы не остаться безнаказанным!

Пока мне учиняли «шмон», Маленков объявил заседание Президиума закрытым. И то: чего тянуть, когда дело сделано! Я взглянул на часы: тринадцать ноль пять. Когда меня выводили в коридор, я заметил у входа ещё группу военных, человек пять, а среди них – Брежнева, Шатилова и Гетмана. Какая честь для меня: целая дюжина генералов собралась меня громить физически после того, как полдюжины политиканов разгромит идейно! К сожалению, правительственная охрана – мои люди – не видела момента вывода, потому что заговорщики окружили меня, и совсем не заботой! Так я «остался без связи».

Во внутреннем дворе меня посадили в ЗИС-110. Рядом сели четверо, из которых я прежде знал только генерал-майора Батицкого, который был начальником штаба Московского округа ПВО. В другой ЗИС – машина сопровождения – сели человек шесть во главе с Жуковым. Я не знал, куда меня везут. Увидел уже на месте: гауптвахта Московского округа ПВО. Ну, правильно: Лефортово моя гвардия взяла бы приступом.

В одиночной камере я просидел несколько часов. Ну, это лишь так говорится: «просидел». На самом деле я «промаршировал» все эти часы по камере. Мысли о случившемся не давали мне успокоиться. Но я уже думал не столько о том, как это могло случиться, сколько о том, что можно сделать в такой ситуации. Что нужно сделать, я знал. Мне нужно было всего лишь дать о себе весточку – и мои люди выручили бы меня. А потом… Потом было бы видно. Я не собирался устраивать публичных «выяснений отношений». Всё было бы тихо, по-домашнему – и даже по-семейному. Ещё тише, чем в Ленинграде в сорок девятом: никакого шума, никакой рекламы, никакой публичности. Просто на очередной праздничной демонстрации исчезли бы портреты некоторых руководящих товарищей. Вместе с руководящими товарищами, естественно.

Итак, я знал, что нужно, но не знал, как можно. Изолировали меня вначале надёжно, а потом ещё надёжней. Через несколько часов мне в камеру принесли солдатское х/б, заставили переодеться и опять загрузили в машину. На этот раз меня «передислоцировали» в штаб МВО, что на улице Осипенко, где и определили в комнату размерам три на четыре. Комната находилась в бункере, на «нулевом этаже». Хотя, почему «находилась»? Там она и находится до сих пор – так же, как и я в ней. Отсюда меня выводят на допросы – в комнату по соседству, сюда же и возвращают. Хорошо ещё, что не допрашивают «по месту жительства», а то со скуки умереть можно было бы!!

Допрашивали – и допрашивают – меня Генеральный прокурор Руденко, реплики с места подаёт генерал-полковник Москаленко, а протокол оформляет некто Цареградский, которого «мне представили» как Государственного советника юстиции 3-его класса. Генерал-майор – в переводе «на наши деньги». Впервые у меня в камере они появились двадцать девятого июня. С порога мне объявили о том, что сегодня вышло постановление «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Когда Руденко назвал себя Генеральным прокурором, я не мог не усмехнуться.

– Понятно… Значит, Бочкова – по боку?

На момент моего пленения Бочков был Прокурором СССР. Когда-то он работал в моей конторе, был на хорошем счету, и этого оказалось достаточно для того, чтобы тут же заменить его «честным коммунистом» – читай: хрущёвским ставленником – Руденко. «Для того чтобы обеспечить беспристрастность и объективность расследования». Как будто Руденко – не из того же «лукошка», что и Хрущёв! В своё время оба не раз приложили руку к арестным спискам – теперь же они «блюстители законности», а заодно «рыцари без страха и упрёка», которые мужественно разоблачают «внезапно оказавшегося негодяем» Берию!

А как героически всё начиналось!..

Глава вторая

Да, как героически всё начиналось! В марте семнадцатого я «подался» к большевикам. «Вовремя!» – скажут некоторые, тут же сопоставив две цифры: март семнадцатого – октябрь семнадцатого. Только зря стараются: никакой угадайки и никакого корыстного расчёта в моём поступке не было! Во-первых, в марте семнадцатого большевистской революцией и не пахло. Только что, в феврале, состоялась буржуазно-демократическая революция, и на подъёме находились совсем другие партии, в диапазоне от «центра» до «правого края». Например, у нас в Азербайджане в большом авторитете была партия «Мусават». Сильные позиции имели и меньшевики с эсерами. Если бы я выгадывал, то на худой конец, можно было вступить в «Гуммет» или местный филиал кадетской партии.

А, вот, большевики особой популярностью в массах не пользовались. И перспективы их – как минимум, у нас в Баку – выглядели очень сомнительными. И, тем не менее, я выбрал этот путь: стал большевиком. Так что, если судить с позиции обывателя, я поступил вопреки логике и здравому смыслу. Какой же тут расчёт? Для реалий марта семнадцатого это, скорее, просчёт. В таком случае, почему же я так поступил? Если не от большого ума, то от глупости, что ли? Нет. Можете мне не верить, но я «поступил» в партию оттого, что… не мог поступить иначе! Пусть этот ответ покажется кому-то высокопарным, но другого у меня нет. Потому что это – правда. Так, что поступок мой не только не корыстный, но «где-то даже» отважный. В духе горьковского «безумству храбрых поём мы славу!». Значит, не критиковать меня надо, а приятно изумляться, поспешая ко мне не с шишками, а с пышками.

Но мастера «первыми бросать камни» не поспешают. Те, кто были убеждены в обратном, потому что очень хотели этого, не отказались от своих намерений «разоблачить» меня во что бы то ни стало. Поскольку других объяснений этого «престранного совпадения» у них не нашлось, «всё равно злодея Берию» решено было разоблачить «с другого конца». Ещё тогда, в двадцатые – уже после того, как Советская власть победила в Закавказье – меня обвинили в приписках, но не по линии плановых заданий, а по линии партийного стажа. Ну, будто бы я приписал себе партийный стаж. И не для солидности, а для того, чтоб коварно затесаться в ряды дореволюционных подпольщиков. С какой целью? Ясное дело: для того, чтобы «на законных основаниях» вредить старым большевикам, попутно извлекая из дореволюционного стажа материальную выгоду. Ведь я «сделал» это якобы уже после того, как увидел, что большевики могут победить. Каков довод, а: «могут победить!». На другую вероятность – что могут не победить – задним числом уже не обращали внимания: победили ведь!

Мои нынешние «разоблачители» в лице Руденко, Москаленко и других «поборников исторической справедливости» из числа «заказчиков наверху» не оригинальны в своих попытках. Они всего лишь «обратились к опыту» предшественников. Тех самых «разоблачителей коварных намерений Берии, коварно же прокравшегося в наши чистые и незапятнанные ряды». Меня – а больше себя – они вновь пытаются убедить в том, что нет доказательств наличия у Берии члена… виноват: стажа члена с семнадцатого года. (Насчёт «члена Берии» у них сомнений нет, но об этом позже).

Я даже не собираюсь опровергать их тем, что такие доказательства есть. Надо только не лениться и заглянуть в архивы, кстати, открытые даже для историков, не то, что для следствия. И даже не столько не лениться, сколько поиметь немножко совести, чтобы превозмочь себя и постараться увидеть то, чего так сильно не хочется видеть. Вместо этого я «обращусь к опыту» критиков. Нет доказательств членства с семнадцатого года? А разве есть доказательства обратного? Ну, доказательств того, что «негодяй Берия» не является членом партии с семнадцатого года? Разве не закономерен такой вопрос, не говоря уже о том, что нет таких доказательств в природе, и никогда не было? Кажется, у Маркса сказано, что отсутствие доказательств отрицательного ответа не является доказательством ответа положительного.

Законный вопрос, не правда ли? Только он – для людей, которые слышат не только то, что хотят слушать. Мои следователи (прокурор Руденко и солдафон Москаленко) – не из их числа. Упёрлись: «Есть ссылка на характеристику Вирапа, который подтвердил членство Берии в партии с декабря 1919 года». Тоже, мне, довод! «Эта Вирапа» подтвердил лишь то, что уже в декабре 1919 я – член партии. Он же не сказал, что я не был им до девятнадцатого года! А я в отношении «этой Вирапы» не могу сказать и того, потому что не помню я никакого Вирапа! И, вообще, если уж следователи задались целью изобличить меня, пусть изобличают документами. Пусть докажут мне «не на пальцах», что я «ошибся датой». Но у них нет таких документов. И хоть я не обязан доказывать то, что «я – не верблюд» (презумпция невиновности) – так и быть: снизойду к «товарищам».

Я утверждал и утверждаю, что являюсь членом партии с марта 1917 года. Именно тогда мы с моими друзьями Егоровым, Пуховичем и Аванесовым создали в Баку кружок РСДРП (б). Пусть мои «законники» найдут этих людей, только пусть не вынуждают сказать их, что они и рядом со мной не стояли! Пусть ищут наши протоколы и заявления! Меня сейчас пытаются убедить в том, что этот довод смешон. И смешон он якобы тем, что незачем было создавать кружок. «Товарищи» мыслят – если к ним вообще применим этот глагол – категориями пятьдесят третьего года, когда КПСС – единственная партия. Хорошо ещё, что они не сказали мне, что надо было обратиться с заявлением в обком или горком, но намёк понятен! Как и всё остальное с этими «товарищами».