Будда

.

Монахиня, хитро улыбаясь, обратилась к Ашоку Ароре и ко мне на хинди, произнося слова с местным акцентом. Поглаживая змеиную кожу, она со смешком произнесла: «Деккхо, адждж ратт ко ааяа тхаа пурраанаа лаамаа, апни кенчул чход гаяаа» (хинди – Смотрите, сегодня ночью приходил наш бывший настоятель!).

Судя по саркастическому тону монахини, умерший настоятель когда-то ей сильно насолил, подумал я. А иначе с чего бы заявлять, что он в своем очередном воплощении превратился в змею? К тому же зеленая змея символизирует в тибетском буддизме злобу. Неведение, оно же невежество, на санскрите авидья, в тибетском буддизме представленное образом свиньи, – отправная точка, начало бесконечной цепи причинно-следственных связей, приводящих к страданию. Оно основной атрибут непросветленного сознания. Из-за него абсолютным и истинным воспринимается то, что таковым не является. Люди, например, находящиеся в неведении, принимают за змею веревку, лежащую на земле. Даже обостренная чувствительность зрения не помогает им, а только усугубляет иллюзию. Тут необходимы необыкновенная чуткость ума, его желание очиститься от трех ядов: неведения, злобы и вожделения. Неведение (невежество) – один из трех самых смертельных для ума ядов, самых опасных, негативных его состояний, загрязнений и омрачений. Это так называемые клеши. В неведении берут начало другие яды – вожделение (оно же привязанность или жажда наслаждений) и злоба. Все это серьезные препятствия на пути к Просветлению. Образным воплощением вожделения выбран петух, а злобы, еще раз напомню, – зеленая змея. Я не раз встречал на внутренних стенах кирпичных ворот буддийских монастырей забавное изображение этих трех существ. Свинья, петух и змея, кусая друг друга, образуют замкнутый круг. Мораль такова: не так-то легко разорвать это кольцо, ежедневно душащее род человеческий. Сила изображенных художником персонифицированных грехов и пороков состоит в их нерасторжимом единстве, зависимости друг от друга. Они рождены тварной природой человека, имеют над ним почти неограниченную власть. Как добиться распада в самом себе этого аллегорического триумвирата?

Я запомнил радостное оживление среди обитательниц монастыря, возникшее с нашим появлением. Мы внесли в их размеренную трудовую духовную жизнь какое-то разнообразие. Они улыбались нам, их радушие и говорливость были настолько естественными, будто к ним откуда-то приехали пусть и очень дальние, какие-никакие, но все-таки родственники.

Тогда-то я усомнился в своем поспешном толковании слов монахини о некогда умершем и принявшем змеиный облик настоятеле. Человеческие эмоции подвижны и опасны, как ртуть.

Я вдруг вспомнил: кобра (санскр. – наг) ассоциируется с Буддой, превратившимся в это малоприятное существо для того, чтобы во время эпидемий и голода спасать людей. Наги, как гласит предание, сберегли важнейший текст буддизма – Праджняпарамиту, в переводе с санскрита – Запредельную мудрость. Кобра своим раздутым капюшоном укрывала Гаутаму Будду от потоков тропического ливня во время муссона. Улитки, облеплявшие его бритую голову, оберегали от раскаленных солнечных лучей в жаркий сезон.

А дитя, играющее со змеей? Это уже ближе к нашей культуре. Трогательное олицетворение возвращенного рая, освобождение людей от ненависти друг к другу и смертоубийственной вражды. Картинка, возвещающая конец тленного мира. Ну чем не буддийская аллегория?!

Во всяком случае, представления о змеях в мифологии разных народов не столь однозначны, как может показаться со стороны. Индия тут не является каким-то исключением. Прибавлю разве что к уже сказанному: змеи почитаются буддистами как хранители учения Будды. Ведь более чем за тысячу лет до нас буддийские тексты в Тибете, укрытые от недобрых глаз, назывались «спрятанными сокровищами». Они хранились в пещерах, кишевших этими ядовитыми существами.

Пальма первенства в сокрытии буддийских текстов принадлежит Падмасамбхаве. Подобная осторожность объясняется некоторыми монахами тем, что тибетская правящая элита своим образом жизни и принадлежностью к шаманизму недостаточно была подготовлена к адекватному пониманию буддийского учения и могла его извратить.

Подобное объяснение не представляется мне правдоподобным. В действительности, как я полагаю, священные тексты прятали в труднодоступных местах Тибета с единственной целью – спасти их от полного уничтожения последним царем Тибетской империи Лангдармой. Он правил во времена Падмасамбхавы, примерно в 838–842 годах н. э., и препятствовал распространению буддизма в Тибете. Прежняя иерархическая триада: царь – придворный жрец – шаман – нравилась ему больше, чем Будда с его учением.

Подорвать незыблемость древних устоев нетрудно. Куда сложнее поверить новым духовным авторитетам с той же трепетной безоглядностью, как верили прежним.

Тот день преподнес мне еще один сюрприз.

Гаутама Будда советовал своим последователям избегать ситуаций, способствующих появлению неприятных чувств и ощущений. Не всегда, однако, от них убережешься.

В жилище Падмасамбхавы нас сопровождала молодая монашенка-тибетка. Вслед за ней мы прошли в первую пещеру, в которой находились танки – буддийские иконы. Минуя узкий проход, сгибаясь и сильно наклоняя головы, оказались в другой пещере с высоким потолком.

В ней возвышалась до самого просвета наверху монументальная скульптура Падмасамбхавы. Ростом, усами-стрелками, всей своей державной статью он напомнил мне Петра Великого. Бросив в прозрачный ящик для пожертвований несколько 100-рупийных купюр, мы наконец-то удобно расположились в молитвенных позах на длинном и широком каменном уступе напротив второго Будды. Монашенка еле слышно запела мантру. Три студентки из Москвы что-то нашептывали, словно о чем-то просили Падмасамбхаву. И вдруг одна из них вошла в транс или состояние, ему подобное. Мышцы на ее теле конвульсивно сжимались и тут же разжимались, как под электрическим током, а из горла вырывались хрипящие звуки. Мой друг Ашок Арора резко повернулся ко мне. Его лицо передернула гримаса недоумения.

Тибетка прервала пение мантры и посмотрела на мою соотечественницу с ужасом, не сумев сохранить присущее буддистам хладнокровие. Внезапно конвульсии у девушки прекратились. Она словно одеревенела и некоторое время сидела не шевелясь, с плотно сжатыми веками.

Подруга осторожно дотронулась до ее локтя. Та открыла глаза и спокойно сказала: «Пойдем отсюда, что ли!» Монашенка, осторожно взяв ее за руку, повела к выходу из пещеры.

Ашок Арора и я чуть задержались, спустившись на несколько ступенек ниже – в последнюю третью, самую маленькую пещеру. Там находилось жилище Мандаравы – верной спутницы Падмасамбхавы. Ее небольшое скульптурное изображение, мурти, было усыпано лепестками роз. Неожиданно для меня Ашок Арора встал на колени и обратился к этой крошечной женщине с какой-то просьбой. Она была для него как божественная мать Шакти, жена Шивы, и олицетворяла мощь, силу, энергию.

Ривалсар давал надежду, что (перехожу на язык иносказания) пылающие костры, на которых сжигают инакомыслящих и которые радуют фанатичные толпы, навсегда останутся во вчерашнем дне, в исторических романах и в художественных фильмах.

Покидая озеро, я долго стоял на берегу, взволнованный и радостный. Небо было безмятежным и кротким. Над вершинами гор слегка подрагивали легкие и золотистые облака, словно полотнища под ветром, исписанные священными заклинаниями, мантрами. Их на тибетском языке называют лунг-та – лошади ветра.

Казалось, передо мной раскрылись небеса Тушита.

Эти удивительные и своеобразные небеса хорошо известны буддистам. Согласно буддийским Писаниям, с них произошло нисхождение Будды на Землю. Они появились в буддизме из древнеиндийской мифологии. В ней, как и в других мифологиях народов мира, существует представление о божественном пространстве, разместившемся на нескольких уровнях. Что касается Индии, многослойность и иерархичность мифологических небес отражают социальную и духовную дифференциацию и сопутствующее ей многообразие форм. Вся эта конструкция была создана в глубокой древности.

Тушиты в древнеиндийской мифологии – группа второстепенных богов. Обычно их насчитывают тридцать два или тридцать три, а в позднейших источниках сокращают до двенадцати. Все они живут, как и полагается богам, на небесах. Небеса Тушита – четвертая из шести низших дэвалок, не самая по божьим стандартам благоустроенная. Дэвалока на языках санскрите и пали – мир богов. Этот мир отличается от мира людей и подземного царства демонов качеством безмятежной жизни и разнообразием увеселений.

Согласно преданию, в древнем городе Санкасья Просветленный поднялся на небеса Тушита и спустился с них по трехступенчатой лестнице, сотворенной для него богами Брахмой и Индрой. Каждая ступень была размером в 80 тысяч йоджан, то есть чуть более одного миллиона километров. Гаутаме Будде исполнился 41 год. На небесах Тушита в сезон дождей в течение трех месяцев он проповедовал свое Учение тридцати трем богам и умершей вскоре после его рождения собственной матери Майядэви. Истинносущий наделил мать своей благодатью и мудростью. Она также достигла Просветления и освободилась от последующих перерождений. В память о столь выдающемся событии на этом месте была воздвигнута Ступа Схождения с небес Тушита.

Эта легенда, поздняя по времени своего появления среди других преданий о Гаутаме Будде, вызвала к жизни еще одну подобную феерическую историю о буддийской монахине по имени Утпали. Ее можно было бы и не вспоминать, если бы не присутствие в ней неожиданной для буддийского мироощущения метаморфозы образа героини. Монашке, давшей, прямо скажу, амбициозный и странный обет первой из первых приветствовать спускающегося с небес Тушиты Гаутаму Будду, пришлось волшебным путем преобразиться в могущественного монарха, к тому же сопровождаемого мощным войском. Иначе ей было бы не пробиться сквозь толпы народа, в первых рядах которого находились венценосные особы чуть ли не со всей Индии. Как говорят: «Костьми ляжем, но уважение окажем!»

Как только она исполнила свой обет, к ней тотчас же вернулся ее прежний облик ничем не примечательной женщины.

Перемещение Утпали из монашенки в монарха, да еще в сопровождении войска, и обратно в ее изначальное состояние – на таких качелях у самого Гаутамы Будды из рода шакьев закружилась бы голова. Тут не надо особенно умственно напрягаться, чтобы понять: преданность Просветленному доминирует в данном случае над его Учением. Культ на какое-то время одержал верх над живой мыслью. Исторического Гаутаму Будду со всей страстностью неофитов «замуровывали» в новые легенды и окончательно превращали в идола. Вот такое тогда наступало время.

Первоучитель, как утверждает рассказанная мною история, оценил силу преданности и веры Утпали и предсказал ей достижение Просветления в недалеком будущем. По-видимому, это предание появилось в эпоху царя Харши (ок. 590–647 гг. н. э.), или чуть раньше, когда идея непричинения вреда всему живому дошла до абсурда – в воспитательных целях людей казнили за убийство животных.

В буддизме святые, которые переродились на небесах Тушита, достигли многого в духовно-нравственном развитии. Однако они все еще не избавились от остаточных явлений после тяжелых болезней, рожденных миром страстей. Как все люди, они переболели ими и с трудом выжили. Болезням этим вообще-то несть числа. Назову наиболее опасные из них, вызванные несовершенством человека и носящие эпидемиологический характер, – властолюбие, любостяжание, сладострастие.

Люди постоянно пренебрегают здравым смыслом и правилами морали. Не всякому из нас дано избегать мирских соблазнов и превращаться в праведников.

Сколько же надо было пролить крови, чтобы кто-то в человеческом обществе наконец-то очнулся и занялся улучшением нравов, предъявляя соотечественникам в качестве позитивного примера самого себя – борца за нравственную и добродетельную жизнь!

Междоусобные войны в странах Азии с их обильной кровавой жатвой содействовали появлению таких мудрецов – Джины и Будды в Индии, Конфуция, Чжуан-цзы и Лао-цзы в Китае.

Что же касается массовых убийств, мало что изменилось в других веках человеческой истории, включая века XX и XXI. Максим Горький с прискорбием сетовал, что «с развитием „цивилизации“ ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу»

.

Я бы значительно расширил географию распространения углубляющегося со времен неолита чувства человеконенавистничества. К Европе можно прибавить Азию и Африку. На протяжении последних пяти веков не совсем благополучно обстояли и обстоят дела в двух Америках – Южной и Северной.

Через семь лет исполнится сто лет горьковскому откровению. Соглашаясь по существу с его автором, хочется спросить: а когда было по-другому? Тоска по золотому веку, который никогда не существовал, бессмысленна и, как нынче говорят, деструктивна. Она из числа тех эмоций, от которых предостерегал Гаутама Будда. Буддисты видят жизнь такой, какая она есть, задумываются и размышляют о ее смысле с оглядкой на самих себя и собственные проблемы. Они не принимают ее бездумно и безоговорочно. Однако и не отсекают в ней того, что претит их вкусам и представлениям, не избегают ее темных сторон.

Вот что утверждал один из ярчайших писателей XX века Генри Валентайн Миллер (1891–1980): «В истории человечества бывали моменты, когда из-за недостатка веры в жизнь или из-за отсутствия перспектив сущность человека связывали со страшными силами хаоса. Добавим также, что в этой связке человеку приписывалась отнюдь не грандиозная роль – он фигурировал в ней как напрасная и жалкая жертва. Ныне мы столкнулись с возможностью полной аннигиляции (лат. – annihilatio, уничтожение, исчезновение. – А. С.). Где наш ковчег или где то верховное существо, с которым человечество смогло бы заключить договор? Увы, грозящая катастрофа не послана нам свыше, она – прямое следствие идей и свершений самого человечества. Человек сам напрашивается на гибель. Он хочет пасть от своей руки. Мы или переживаем самый страшный за историю человечества миг, или нависшая над нами угроза чрезмерно преувеличена. В обоих случаях амплитуда маятника зависит от решения, которое принимает для себя каждый»

.

На эту же тему высказался Жан Кокто (1889–1963), один из интеллектуалов XX века, современник Генри В. Миллера и его антипод во всех отношениях. Его взгляд куда ближе индусскому представлению о Лиле, божественной игре того, кто создает весь мир имен и форм, чем буддийским воззрениям: «Прошлое, настоящее, будущее…Существует только феномен складывания, позволяющий нам вступать в случайный контакт с одной из внешних сторон вечности, узор которой, скрытый от нас, вырезают, должно быть, какие-то фокусники, монотонно и скучно, как узор бумажного кружева»

.

Между этими двумя суждениями пролегает глубокая и непреодолимая пропасть.

Как ни покажется странным, на личность Будды мне открыли глаза и уши два человека, от которых я этого совершенно не ожидал. Их голоса прозвучали внятно и доходчиво, а главное – искренне и самостоятельно, выделившись из хора похожих друг на друга голосов, славословящих Первоучителя. Не услышать их было невозможно. Благодаря этим людям Будда приблизился ко мне, я увидел его на расстоянии вытянутой руки. Это были голоса моего соотечественника Ивана Алексевича Бунина и американского писателя Генри В. Миллера. Размышления И. А. Бунина о Льве Николаевиче Толстом в его философском труде «Освобождение Толстого» – очень буддийские по настроению и смыслу. Многие эссе Генри В. Миллера 40–50-х годов прошлого века воспринимаются сегодня проницательными комментариями к проповедям Первоучителя и сконцентрировали мое внимание на исходных идеях буддизма.

В работе над книгой я обращался ко многим буддийским Писаниям. В них жизнь Первоучителя предстает на всех ее этапах. Она обозначена относительно короткими временными отрезками – с момента его рождения и до кончины, Паринирваны. Для буддиста это земная проекция того, что происходит свыше. У этого «свыше» другие параметры пространства и времени.

В земном и космическом аспектах образа Будды соединились познания древних о Земле и Космосе. Уже в упанишадах, священных произведениях Древней Индии, трактующих скрытую суть Вед, отразились представления индийцев о том, что Абсолютный дух находится за пределами всех земных категорий времени, пространства и причинности. В буддизме была сделана попытка через прежнюю брахманскую мифологию понять неразрывную связь и соотношение земных категорий пространства и времени с космическими. В удаленных уголках Космоса, как известно, истечение одной земной секунды равно многим векам. Не в это ли перемещение живого существа во времени и пространстве верил Гаутама Будда, называя новое существование вне круга рождений и смертей Паринирваной?

Недаром Альберт Эйнштейн (1879–1955) в одном из своих интервью обратил внимание на эту особенность буддийского миросозерцания: «Наметки космического религиозного чувства уже появляются на ранней стадии развития буддизма»

.

С этим заявлением всемирно известного физика совпадают рассуждения всемирно известного российского художника – скульптора Сергея Тимофеевича Коненкова (1874–1971). С. Т. Коненков не только конкретизировал и уточнил мысль Альберта Эйнштейна о «наметках космического религиозного чувства», но и рассмотрел ее в морально-нравственном аспекте.

Вот что сообщает нам сын скульптора Кирилл Сергеевич Коненков в своих воспоминаниях об отце: «Он говорит: „Космическое пространство будет заселено впоследствии. Будет использован опыт становления и развития человеческого общества на Земле для того, чтобы жизнь разумных существ правильно протекала в других мирах (выделено мной. – А. С.)“». И далее: «Из разговоров о пространстве-времени выясняется, что отец вполне допускал существование четвертого измерения и даже шел в этом направлении дальше меня, говоря, что без сомнения существуют и пятое, и шестое измерение, и нам они реально не представляются только вследствие нашего недостаточно нравственного совершенства и умственного развития (выделено мной. – А. С.). Возможно, об этом он разговаривал с Эйнштейном, когда тот позировал ему, и отец уловил выражение лица человека, которому посчастливилось первым подметить, что мы со своим видимым пространством живем на изогнутой поверхности четырехмерного шара»

.

Вырваться за пределы земного тяготения, поближе к звездам и богам – вековечная мечта людей. К сожалению, до сих пор человечеству, при прежнем и нынешнем плачевном состоянии его нравственности и морали, выбирать практически не из чего. Сохранить бы нам свою популяцию на Земле, не напакостить бы в Космосе – и то будет великим счастьем! Нравственное совершенство и умственное развитие так и не слились в нашем сознании в единую линию поведения и действий, чтобы «правильно протекала» жизнь на Земле и в других мирах. Не потому ли людям жизненно необходимо учение Будды Шакьямуни?