Перед грозой

– Где-то в девять, Герхард. В десять я уже должен быть молодцом!– произнес Эрлих и провалился в липкое забытье.

14

Серые предрассветные сумерки закрылись в окошко избы Подерягиных, заглянув внутрь. Прокукарекал в сарае петух, играя побудку. Акулина заворочалась на печи, намериваясь просыпаться, чтобы справиться по хозяйству. Ганс и Вилли, обнявшись, спали на твердой лавке, негромко похрапывая. Дед Федор осторожно, чтобы никого не разбудить встал со своего места, пробираясь к выходу.

– Вы куда, бать?– спросонья спросила невестка, протирая глаза.

– До ветру…– буркнул старик, хватая крючковатый костыль.– Спи еще!

После душной горницы на улице было довольно прохладно. Федор Алексеевич поежился от побежавших по крепкой спине мурашек. Накинул вчерашний костюм, заляпанный грязью, а потому брошенный в сенцах. Попробовал застегнуться, но нескольких пуговиц на нем так и не обнаружил. Видать, вчера во время их бегства с партизанами где-то за ветку зацепился. Махнул рукой с сожалением на него, запахнув обе полы поплотнее.

Собака Жучка возле будки лениво приоткрыла один глаз, наблюдая за хозяином. Когда поняла, что ничего съестного он ей не несет, и вовсе, гремя цепью, забралась в будку.

– Говоров!– позвал тихо дед Федор командира партизанского отряда, приоткрывая дверь сарая.– Тарас Павлович!– окликнул он бывшего нквдэшника.

В сене завозились. Стог зашуршал, и из-под него стали выползать ребятишки. Заспанные, измазанные, как и он, засохшей грязью.

– Здорово ночевали, ребятня!– поздоровался Подерягин, осматриваясь по сторонам. Никого чуть свет не вынесло ли на улицу. Никто не сможет ли подглядеть за тем, как будут уходить партизаны.

– Доброе утро!– Настена быстро переплела свою короткую косу, спрятав ее под серый берет. Рядом Вениамин и Пашка вместе с Говоровым приводили себя в порядок.

– Подремать хоть удалось?– спросил их Федор, помогая им отряхнуться.

– Всю ночь гудело, тарахтело в стороне железки. Немцы восстановили линию, наверное,– то ли спросил, то ли решил Говоров.

– Ничего, первый блин он завсегда комом.

– Нас искали?

– Не особо,– отмахнулся Подерягин,– но уходить вам надо немедленно. Ко мне бургомистр подселил двух фрицов. Оба пока пьяные в дупель, но как проснуться…

– Я понял!– торопливо произнес бывший начальник НКВД.– Проводите?

– А то как же…

Дед Федор захромал к калитке, выпуская ребят на улицу, затянутую предрассветным туманом. Собаки по улице, почуяв чужих громко залаяли.

– С Богом!– поторопил их Подерягин.

– Спасибо, Федор Алексеевич!– Говоров протянул ему руку, прощаясь.

Возникла неловкая пауза. По глазам Подерягин видел, что бывший начальник НКВД делает это полнее искренне, но что-то внутреннее, обиженное ему не давало так сразу все простить и сделать шаг навстречу. Он помялся и, глядя куда-то в сторону, пожал сухую крепкую ладонь майора.

– Через Лучку дорогу знаете?– на всякий случай уточнил строгим голосом дед Федор.

– Разберемся!– рассмеялся Говоров, прекрасно понимая, что возможно сейчас в душе Подерягина, которого все и всегда считали врагом советской власти, произошел значительный перелом, о котором сам старик и не догадывается.– Спасибо еще раз…– кивнул ему на прощание Тарас Павлович, бросившись догонять своих ребят, которые скрылись уже вдали, перейдя широкую луговину.

– Вот тебе и ядрена шишка!– ухмыльнулся дед Федька, ступая к дому, думая о том, что скажи ему кто-то года три-четыре назад, что ему придется укрывать у себя в сарае майора НКВД, а потом и радоваться этому в душе, то он с удовольствием набил бы этому рассказчику морду.

– Ну и кто это был?– на пороге избы в домашней юбке стояла Акулина, уперев руки в бока, позади нее выглядывала хитрая рожица внучки Шурочки.

– Друзья…– буркнул дед Федька, проходя в дом.

– Таких друзей…– догнали его в спину слова невестки.

– Тсс!– обернулся он, расслышав громкий топот сапогом по горнице.– Наши квартиранты, мать их за ногу, проснулись.

На пороге сеней, сладко потягиваясь, стоял немец в одной нательной белой рубахи. Он улыбался широким ртом с толстыми губами, позади него топтался второй, весь в веснушках. На вид им обоим можно было дать лет двадцать пять, если не меньше. Оба не создавали впечатления нацистов, а скорее напоминали обыкновенных работяг с завода, только разговаривающих с жутким акцентом.

– Ком! Ком!– позвал рыжий деда Федьку. Указал пальцем на ведро, а потом сделал вид, словно умывается.

– Кажется, он просит помочь…– проговорила Акулина, у которой сердце ушло в пятки от мысли, что было бы, если эти двое проснулись бы чуть раньше и увидели дедовых гостей.

– Стой! Я сам…– буркнул дед, у которого при виде квартирующих в его избе фашистов снова испортилось настроение. Он полил свежей колодезной водой на руки немцу сначала одному, потом второму. Акулина к тому времени приготовила на стол. Похлебав жидкую кашу, солдаты раскланялись и ушли по своим делам, наверное, к бургомистру, который стал у них тут единственным начальником. Федор вместе с Колькой управился с хозяйством, накормил курей, которых осталось всего десять штук несушек. Поправил покосившийся плетень, забив стоянок на угол забора, ведущего к соседям, и через пару часов решил, что пришло время перекура. Присел на завалинку, скрутив ароматную козью ножку, набитую собственным самосадом, которым Подерягин втайне гордился. Рядом с ним устроились внуки: Колька, мастеривший Шурочке свистульку из камышины, и сама девочка с тряпичной куклой, прошлой зимой сшитой матерью на ее день рождения из своей старой юбки.

– Деда…– протянула задумчиво Шурочка, причесывая маленькими пальчиками волосы куколки, сплетенные из суровых ниток.

– Да, Санечка!– понемногу потеплело. Солнце поднялось повыше, прогревая холодную после ночи землю.

– А папка скоро вернется с войны?

– Нескоро, внученька, нескоро…

– А почему он письма нам не пишет? Мамка, я слышала, ночью плакала, да причитала, что может, сгинул ее родименький Петюшка…– девочка с точностью повторила интонации матери, услышанное вчера, но из уст ребенка это было смешно слышать.

– Брешет, дура!– заругался дед Федька, нахмурившись.– Брешет, окаянная! Жив Петро! Жив! Я сердцем родительским чую, что жив! А маменька ваша, что сеть дура! Мы ж сейчас в оккупации, кто ж ей письма с фронта доставлять будет. Ваш папка в Красной армии служит. Только говорить об этом…– Подерягин кивнул в сторону сельской площади, где в доме бургомистра скрылись их постояльцы,– нашим квартирантам не след…Понятно?

– Понятно!– протянула Шурка чуть более радостно.

– Кажись машина какая-то едет, дед!– Колька встал с завалинки, отложив недоделанную свистульку. Посмотрел на дорогу, где в облаке пыли, трясся немецкий грузовичок.

– Военные?– спросил Федор, насторожившись.

– Нет,– ответил парень,– платки белые видать из кузова.

Громко тарахтя всеми своими сочленениями, грузовик затормозил подле их плетня. Из кабины выпрыгнул Василь Полухин все в том же черном костюме с белой повязкой на плече. Грозно нахмурил брови и шагнул во двор. Из-за невысокого забора Подерягин успел рассмотреть, что в кузове сидят их односельчане. Бабка Степанида, Окулова, тетка Марфа и даже Митюша, широко по-своему дурацкому обычаю разевает рот, чтобы выразить всю радость от поездки на такой технике.

– Что-то зачастил ты к кумовьям, Василь,– вместе приветствия спросил дед Федька, туша бычок о мягкую землю,– помнится, при Петре ты не сильно нас посещал…

– Про Петра не вспоминай, дед!– зло бросил Полухин.– А раньше и повода особого не было…

– А теперь появился?– хитро прищурившись, уточнил Подерягин.– Неужели расстреливать народ везешь, а за мной для полного счета заехал?

– Было б за что, уже бы расстрелял!– нервно огрызнулся Полухин, поправляя винтовку на плече.

– Вон оно как…

– Собирайся! В город поедем!