Перед грозой

– А на кой мне в город, мил человек? Продукты у меня пока есть, да и менять их уже не на что. Пенсию-то ваши не платят…А так хоть бы в марках….

– Там концерт комендант для таких, как ты устраивает! На центральной площади!

– Это каких же?– деду Федору играть на нервах у бургомистра. Видеть то, как он нервничает, доставляло ему настоящее удовольствие.

– А вот каких!– на открытой ладони Василя, вытянутой вперед, лежала маленькая металлическая пуговица, та самая которой дед Федька утром не досчитался после акции с партизанами и торопливого бегства с места преступления.

– Хорошая пуговица!– похвалил Подерягин, мгновенно овладев собой и даже не подав виду, что его что-то смутило.– Мне б таких с пяток! А то обтрепался сильно…Не будет, а , Василь?

– Добром не поедешь – силой увезу! Вместе с кумой!– зло бросил Полухин, сжав кулаки.

– Девку не трожь!– разозлился старик, вскочив с завалинки.– У нее пострелята мал мала меньше…– кивнул он в сторону затихших Шурочки и Кольки.– Куда ей в город? Да и постояльцев ты нам подселил, их накормить, обстирать надо? Надо…Куда ей ехать?

– Собирайся!– настойчиво проговорил бургомистр.

– Акуля!– покричал дед Федор в дом. Невестка, видимо, стояла возле дверей, слушала весь разговор, потому как выбежала почти мгновенно.

– Да, батя?

– Кум твой, вот экскурсию в город предлагает, на центральную площадь. Поеду, уважу человека! За детьми гляди!– уже сурово добавил он, потрепав Кольку по отросшим темно русым волосам.

– Бать…

– Гляди, я сказал!– отрезал Федор, поворачиваясь к Полухину.– ну вези, коль пообещал…

Василь, брезгливо поморщившись, выбросил маленькую пуговичку, которую все еще мял в руках. Распахнул старую калитку, пропуская старика с палкой вперед.

– Где наш автомобиль?– весело проговорил дед Федор, хотя глаза его оставались серьезными, выдавая интенсивную работу мысли. Что придумал комендант? Какие его будут ответные действия? Ведь оставить все так, как есть, показать свою слабость и бессилие…Нет, Бааде впечатление слабого человека не производил.

Внутренне готовясь к очередной пакости, Федор, закинув в кузов костыль, полез туда сам, с трудом управляясь с высокими бортами.

– Давай, Митька, помогай, старому человеку…

– Деда!– на дороге показались Шурочка с Колькой. Девчонка плакала, прижимая тряпичную куклу к груди. Митюша, радостно гигикнув, помахал им в ответ, приняв все на свой счет.

– Вот, ядрена шишка!– виновато потупился дед Федька, обращаясь к женщинам, сидящим в кузове.– Провожают, как на войну!

Почему-то в этот момент он почувствовал себя неудобно. Хотя в душе ему было приятно, но признать это при всех , для Подерягина означало бы слабость. Ему казалось, что тогда все бы смеялись над ним.

– Поехали!– буркнул недовольно Полухин, усаживаясь рядом с водителем.

Откуда же ты взял пуговицу? Подумал про себя дед Федор, мирно покачиваясь в такт ухабам. И успел ли кому-то об этом рассказать? Если успел, тогда конец. Из поездки в город он больше не вернется, а вот если Петькин кум промолчал, тогда это в корне меняет дело. Тогда остается выяснить чего же он хочет взамен своего молчания.

Зная Полухина с детства, он даже боялся представить, что творится у того в голове.

15

Потрепанный военными действиями «опелек»-полуторка домчал их до города где-то за полчаса. Все это время они провели в полном молчании. Все озадаченно и напряженно думали о том, что их ждет впереди. Какую пакость на этот раз придумал хитроумный комендант города?

Дед Федька с разговорами в душу никому не лез. Тем более самому было о чем подумать. Аккуратно примостился в углу кузова, наблюдая за тем, как пыль клубится в след их автомобиля. Митюша рядом пытался что-то рассказывать, радостно тыкать пальцами в пролетающие мимо пейзажи, но потом, не заметив со стороны Федора особой инициативы и контакта, замолчал, уткнувшись в одну точку.

Что хотел сказать Полухин, отдавая пуговицу? Насколько сильно он информирован и для чего ему это все? Подерягин терялся в догадках, чувствуя, что отныне ходит по краю лезвия ножа, о которое точно порежется, если соскользнет вниз.

Очнулся он от своих мыслей только тогда, когда за бортом уже проплывали городские пейзажи. Проскочили вокзал, заполненный итальянцами, крикливыми и шумливыми в своей энергичности, словно табор цыган прибыл на станцию. Свернули в центр по бывшей коммунистической улице. Поднялись по старому деревянному мосту, тщательно охраняемому специально выделенным постом тайной полиции. Через пару кварталов съехали направо, где на площади, выстеленной брусчаткой, уже толпился народ.

Хлопнула дверь «Опеля» и из него выскочил Василь Подерягин, не забывший про свою винтовку, которая последнее время стала его не разлучной подругой. Еще бы…Мстительно подумал Подерягин. Если бы я был виновен в стольких смертях односельчан, то тоже ходил бы и по нужде с оружием.

– Выходим! Не разбегаемся…– коротко приказал он, отправившись к старшему офицеру в черной эсесовской форме, стоявшему в оцеплении. Они о чем-то поговорили. Офицер указал Василю место.

– Пройдемте!– позвал он деревенских, уже спустившихся вниз и сгрудившихся возле машины.– В связи с последними событиями комендант выделил нам места в портере. Им пришлось немного потолкаться. Прежде чем они добрались до самого помоста. И только тут Федор наконец рассмотрел то, ради чего их всех здесь и собрали. Это была несомненно акция устрашения! На деревянном, наспех сложенном помосте, была построена высокая виселица с настоящей табуреткой, веревкой и всеми положенными атрибутами. Помост пока был пуст, за исключением крепкого мужчины средних лет в форме тайно полиции, который суетливо делал последние приготовления. Видно, на него была возложена участь палача. Конечно же Эрлих Бааде вряд ли стал бы марать собственные чистые ручки о советских проходимцев.

Подерягин огляделся по сторонам. Его вплотную окружали люди разных возрастов и национальностей. Одни о чем-то шептались встревожено, другие стояли молча, но всех их объединяло одно, насквозь противное деду Федору, чувство жадного любопытства, которое легко можно было прочесть по их глазам, которые боязливо шарили по помосту в поисках жертвы. Каждый из них был уверен, что если они приглашены на это мероприятие в качестве гостя, то точно не примерят плотную удавку, висящую на перекладине, а значит можно и полюбоваться смертью другого и оттого еще более ярче оценить собственную жизнь.

– Прошу внимания!– на помост вскарабкался Бааде с прострелянной рукой. Его поддерживал и помогал молодой парень в полевой серой немецкой форме. Наверное, адъютант…Решил дядя Федора, чувствуя, как в толпе нарастает напряжение, повисшее в воздухе тяжелым удушливым облаком. Тишина наступила такая, что было слышно, как звякают металлические части немецких автоматов об их железные пуговицы при легком движении.

– Спасибо!– поблагодарил комендант, расхаживая возле приготовленной виселицы. – Все в курсе, что случилось в течении прошедших суток в нашем Городе и районе?– ответом ему была напряженная тишина.– Знаете…Но для тех кто не знает, тому расскажу. Для начала утром один молодчик отчего-то решил меня застрелить прямо возле дверей комендатуры. Слава Господу нашему, что в самый ответственный момент у него кончились патроны, и результатом его стрельбы так и осталось лишь мое прострелянное плечо! Несмотря на все уговоры моих помощников…– он кивнул в сторону круглолицего мужчины, топчущегося у помоста.– Я решил стерпеть и не проводить карательных операций. Но знаете, какое дело…– Бааде на секунду сделал вид, что задумался, а потом с улыбкой продолжил,– оказалось, что в этом городе моя жалость и мое снисхождение никому не нужно! В эту ночь был подорван путь, по которому следовал эшелон с нашими доблестными итальянскими союзниками. Опять по счастливой случайности никто не пострадал. И тут меня прорвало…– покачал головой Эрлих.– Я обращаюсь сейчас к вам, товарищи партизаны, я больше, чем уверен, что те, кто участвовал в этих акциях сейчас находятся здесь, либо тут на площади те, кто с ними сотрудничает. Я был готов вам простить личное покушение на меня, свою раненую руку, но подрыв эшелона я простить не могу, как комендант, как офицер Германского Рейха, которому фюрер доверил слепить из ваших скотских натур что-то похожее на человеческое…А потому мы вас будем учить! – он весело рассмеялся. – Нет ничего лучше, чем наглядный пример. А я просто уверен, что кто-то из вас наблюдает за этим все действом. Итак…Товарищи партизаны города спешу сообщить вам, что за каждую акцию вы будете расплачиваться согласно введенных мною сегодня тарифов. За раненого немецкого солдата и офицера – одна смерть невинного мирного жителя. За что-то более серьезное – десять жизней. Если честно, то я бы на вашем месте сто раз подумал, прежде чем устраивать какие-то провокации. Но я справедлив…О, Боги, пусть меня погубит моя доброта, но я считаю справедливым не начинать сразу с радикальных мер! Тем более если вы не знали о моих правилах! За эшелон, конечно, лучше бы десяток повесить стариков, женщин , детей…Но я обойдусь одной!– он театрально хлопнул в ладоши. И дед Федор, которого уже тошнило от омерзения, рассмотрел, как на помост вталкивают худенькую женщину средних лет. Ее платье было кое-где порвано, лицо избито, волосы растрепаны, но она была вполне узнаваема. Стоящая рядом полная женщина в белом платке, изумленно воскликнула:

– Да это ж, Танюша Сатина – учительница школьная!

– Она моего Ваську до пятого класса довела!

– А мой не доучился… Война ведь!

– Да она и дома преподавала!– подхватил кто-то из толпы. Народ на площади загудел, как растревоженный улей.

– Видите!– улыбнулся Бааде, подойдя к учительнице на помосте.– Вы сразу оценили мои правила игры…

Его крепкие пальцы в черных кожаных перчатках ухватили подбородок Сатиной свободной рукой и покрутили из стороны в сторону, словно рассматривая ушибы и ссадины, полученные при аресте. С большим сожалением на лице комендант отвернулся от нее, возвратившись к публике, затихшей в ожидании финала, но это был явно не конец истории. Подумал Федор, увидев полу сумасшедший блеск в глазах коменданта.

– Жизнь этой молодой красавицы, умницы и, наверное, комсомолки на вашей совести, товарищи партизаны. Помогите даме, Клаус!– махнул рукой, жадно осматривая толпу. Шпигель торопливо подтолкнул Сатину в веревке. Руки девушки были связаны за спиной, потому и удавку накинул ей на шею он сам.

– А кто же у нас исполнит волю мою, а?– Бааде увидел в толпе Полухина, стоявшего недалеко от Подерягина, который прятался, как мог, уверенный, что в этом страшном спектакле и ему уготована роль.– Кто тут у нас? Бургомистр Полухин! Прошу на сцену…

Василь весь какой-то съежившийся, сгорбленный с низко опущенными плечами поплелся на помост, поминутно спотыкаясь на ровной брусчатке. Народ настороженно смотрел на его движение, провожая где-то заинтересованными, где-то полными ненависти взглядами.

– Это наш передовик! Лучший бургомистр, я бы сказал! Именно в его вотчине была попытка подрыва эшелона, потому ему и досталась честь нанести смертельный удар.

В какой-то момент Федору стало жалко Петькиного кума. Он выглядел затравленным, жалким и испуганным, прекрасно понимающим, что сейчас придется убить невинного человека, убить, чтобы спасти свою жизнь. В глазах Василя стояли слезы. Он боялся поднять голову, чтобы не напороться на осуждающие взгляды горожан. Бааде его ломал, ломал при всех раз и навсегда, отрезая ему все пути к отступлению.

– Василий…Прошу к станку!– комендант указал на короткий рычаг, вмонтированный в помост. Сатина не рыдала и не плакала. Наоборот была спокойна и умиротворенна. Глядя прямо перед собой, она что-то шептала очень тихо, практически про себя.

– Василий!– повысил голос Эрлих, видя, что Полухин не двигается.

– Полухин!– Клаус Шпигель толкнул его вперед чуть сильнее, чем надо было. Он запнулся, но устоял на ногах.

– Прошу…– кивнул снова на рычаг Бааде.

Толпа затихла, замер и дед Федор, чувствуя, как отчаянно бьется его собственное сердце, готовое выпрыгнуть из груди.