Перед грозой

12

Сборы не были долгими. При всей их обжитости в Вологде, при всем состоянии комфорта забирать из полевого лагеря было нечего. Солдатский скарб – это вещмешок, да скатка с плащ-палаткой, котелок, да какие-то личные вещи, вроде писем, дневников, зажигалок и прочей мелочевки.

Через пару часов прибыли полуторки. Погрузка вооружения заняла минут сорок, а еще через полчаса 189-я разведрота 100-й стрелковой дивизии отправилась на вологодский вокзал, где под парами их уже ждал эшелон, который повезет их в сторону фронта.

Стрелковый полк уже погрузился. Знакомые лица сослуживцев, многих из которых Петр знал по совместным учениям, беззаботно выглядывали из открытых вагонов. Кругом царила атмосфера нервного возбуждения. Слышался неровный смех, скабрезные шуточки. Кто-то танцевал прямо на перроне под расстроенную гармошку.

– Наши два вагона самые крайние,– сообщил негромко Прохор, поправляя портупею.

– Рота-а!– прокричал он.– Приступить к погрузке!

Гришке с Петром повезло. Они заняли место недалеко от входа, где гулял свежий ветерок, гоняя по гнилым полам не улежавшуюся солому. В условиях духоты это было самое лучшее место.

Раздался длинный протяжный гудок, и эшелон, слегка качнувшись, покатил их куда-то в синюю даль. Что их там ждало впереди? Безусловно, смерть, боль, страх! Какая война без этого? От этих мыслей становилось жутковато. О чем не преминул сообщить Петру Гришка, устроившийся рядом.

– Не страшно, Петь? – спросил он, когда они выехали из города, а за приоткрытой дверью теплушки поплыли однообразные поля и перелески.– А мне вот страшно…– проговорил Табакин, не дожидаясь ответа от товарища.– Боюсь и ничего не могу с собой поделать! Не лежит у меня душа к армии. Мне бы сейчас на поле! Ты знаешь, я до армии в колхозе работал. Вот там дело…да…Выйдешь ранним утром в поле, а оно парит после ночи. Земля сырая пахнет чем-то сладким! И жить хочется! Работать хочется! Пользу приносить людям! Хлеб растить…А война? Что война? Вот вступим в первый же бой, а меня какая-нибудь шальная пуля и срежет… Все! Не будет поля, не будет хлеба…

– Это ты загнул,– открыл полу прикрытые глаза Петр,– без тебя и хлеб будет, и поле будет. И какой-нибудь другой Гришка выйдет вот так же поутру на стерню, вдыхая знакомый спелый запах пшеницы…

– Для меня уже ничего не будет,– угрюмо насупившись, сообщил Табакин,– об одном жалею, деток не настрогал. У тебя-то , вон, двое…А я после себя и не оставил ничего!

– Рано ты себя хоронишь, Табакин!– похлопал его по плечу, присевший рядом с ними лейтенант Зубов.– Рано! Еще повоюем!

– Мне дед сказывал, что нельзя вот так смерти страшиться…– вступил в разговор молодой парнишка из Купянска. – Он всю империалистическую прошел, ни одного ранения нет! Говорит, смерть по страху людей находит!

– Если бы знать, как его прогнать страх тот,– покачал головой Гришка,– тогда все б героями были!

– Не слушай никого!– оборвал друга Петр, окончательно понявший, что подремать ему не дадут, а потому закуривший.– Тот кто боится, становится умнее, хитрее что ли…Он в лоб не пойдет! Дзот с пулеметом обойдет, а не будет на него бросаться. Хороший солдат – живой солдат, а не павший смертью храбрых по-глупому.

– Не то ты говоришь, Петр Федорович, ой, не то…– покачал головой Прохор Зубов, и в его глазах промелькнуло на миг сомнение, что может прав майор Тополь? Может Подерягин и есть контра замаскированная? И все его слова – подрыв боевой готовности подразделения?

– Может и не то…– пожал плечами Подерягин.– Только я и немца победить хочу, и домой вернуться, чтобы, как Гришка запах мокрой земли вдохнуть, как детки вырастут поглядеть…Чем это плохо? Воевать тоже умеючи надо.

– А мы, значит, не умеем?– разозлился лейтенант.

– А разве умеете?– нахмурился Петр.– Вон немец до самой Москвы дошел! Еле отогнали! Так сколько людей зазря положили? Теперь Сталинград…Народ мы такой! Сами себе трудности создаем, а потом сами их героически преодолеваем…А не поверили бы Гитлеру, готовились бы к войне, как положено, каждую минуту ждали бы нападения, может фашист и дальше Брестской крепости и не дошел бы…

– За такие разговоры, Подерягин…– покачал головой Прохор.

– Слышал бы тебя майор Тополь сейчас!– улыбнулся Табакин, и все рассмеялись. Напряжение, вызванное словами Подерягина, осуждающими, неправильными, не достойными советского человека, спало. Даже Гришка заулыбался, немного отвлекшись.

– Может и хорошо…– кивнул Петр, поудобнее укладываясь на наваленном кучей сене, отвернувшись к стене вагона. Перед глазами возник образ Акулины, их мазаная хата и Колька с Шуркой, играющие во дворе. Тоска по дому съедала его, грызла изнутри, заставляя на второй план отходить страх возможной гибели. Под мерный перестук колес, он заснул прерывистым тревожным сном.

И снилось ему поле нескошенной пшеницы, и родная мельница, поднятая своими руками, и чистые занавески на окнах дома и улыбающаяся жена, война не снилась! До войны было еще далеко!

11

«Каратели»

Июнь 1942

– … Гости у нас!– хмуро проговорила невестка.

– Кого ж это на ночь глядя-то принесло?– изумился дед.

– Сам посмотри… – Акулина пропустила свекра в дом, плотно прикрыв за собой дверь

В освещенной горнице за столом сидел Василь Полухин и два незнакомых немца. Все трое были уже изрядно пьяны. Один из них с густыми рыжими волосами спал, подложив под голову руки. Второй что-то бормотал на немецком, полуприкрыв осоловелые глаза. На столе стояла початая четверть самогонки и помидоры с огурцами, грубо нарезанные в праздничную миску, рассыпанная солонка и стойкий запах табачного дыма, густо висевшего под потолком сизо-серым облаком. В углу горницы пирамидкой были оставлены без присмотра настоящие ружья , за ними из-за занавески на печи жадно наблюдал Колька. Шурка, наверное, по позднему времени спала, набегавшись на улице.

– Ну, здравствуй, Федор Алексеевич!– поздоровался с ним Полухин, вальяжно растекшийся по столешнице от выпитого самогона.– Долго гуляете, ваше благородие! Вон ночь на дворе…А вы все где-то бродите! Комендантского часа на вас нет! Ик…– громко икнул кум Петра и вытер испачканные в помидор губы пятерней.– пользуетесь моей добротой…А все жду и жду хозяина…

– Вижу, что ждешь!– буркнул недовольно дед Федор, оставляя свой сучковатый костыль в углу. Прихрамывая, прошел к столу, коротко попросил Акулину:

– Собери, что-нибудь пожрать…– глаза Подерягина скользнули по своей одежде, и только сейчас, при свете керосинки, он рассмотрел, что вымазался, как черт. С грязных сапог, мокрая земля отваливалась комьями, оставляя по дому за собой широкий след. Сердце испуганно ухнуло куда-то в пятки. Он повел шей, так словно воротник косоворотки неожиданно стал ему мал.

– Так… где был, родственник?– еле ворочая языком, спросил Полухин, наклоняя голову, как можно ближе к деду. В лицо Федору ударил стойкий запах бурачного самогона и едкого перегара.

– С Сенькой Косым в карты играли…– осторожно ответил Подерягин, откусывая огромный огурец-переросток.

– А грязный чего?– при всем своем пьяном виде, взгляд Василя был изучающим и хитрым. Почему-то деду Федьки показалось, что он больше прикидывается пьяным, чем есть на самом деле. И прекрасно видит и его испачканную косоворотку и заляпанные грязью штаны с сапогами.

– Ночь на дворе…Упал в потьмах! Сам знаешь, что нога у меня…

– Ну-ну…Упал значит?– Василь налил себе еще самогона и залпом опрокинул в себя. Выдохнул, занюхивая рукавом кителя.

– Упал!– подтвердил дед Федор, понимая, что Петькин кум вошел уже в такую стадию опьянения, когда все кажется враждебным и подозрительным, а окружающие тебя люди непременно становятся врагами и предателями.– А эти зачем привел?– кивнул он в сторону немцев, плохо понимающих, где они находятся. Один из них периодически что-то вскрикивал на немецком. Подерягину еле удалось разобрать что…

– Russische Partisanen! Offenes Feuer!( Русские партизан! Открыть огонь!) Feuer!( Огонь!)

– Что он бормочет?– кивнул на него Василь.– Кричит чего-то весь вечер…ничего не пойму!

– Говорит, что тут русские партизаны и по ним надо открыть огонь…– напрягся дед Федор, переводя. Когда-то давно он учил немецкий, но это было в другой жизни, Джо революции.

– Ты и немецкий знаешь!– уважительно покивал Полухин.– Иди ко мне переводчиком? Я тебе оклад положу…

– Зачем ты их привел?– повторил свой вопрос Федор, не обращая внимания на пьяный треп кума.

– Жить у тебя будут!– засмеялся бургомистр.

– Кто?

– Они…– махнул рукой в сторону немцев Василь.– А что не так? Боишься чего?

– Чего мне бояться? Сам знаешь, какие у меня непростые отношения с советской властью были…Но баба у меня в доме, кума твоя! При живом-то муже…Что люди скажут?

– А не хрена они не скажут!– рассмеялся Василь.– Скажут, как я решу! Я теперь тут главный! А баба да…– он осоловелым жадным взглядом оглядел статную фигуру Акулины, сидящей тихонько в углу. Причмокнул губами, с трудом повернувшись снова к деду, отводя взгляд.

– Баба хороша…Жаль кумова… А кум где? На фронте…