Сахва

Умирающий закашлялся, а когда закончил, поместил руку за пазуху. Достал гранату и выдернул чеку. Отжать скобу ему помешали мои пальцы. Мы держали одну гранату двумя правыми кистями. Пыль, подсвеченная небесным прожектором, сыпалась на нас по диагонали, танцуя.

– А мне уже давно чихать, кто мой хозяин. Или ты думаешь, что после того, как нашу родину превратили в тлеющий прах, я верю в неколебимую священную судьбоносность ига? Нет-нет, что ты! Мы как были маленькими, слабыми и злыми в окружении больших, сильных и добрых, так ими и остались. Мы просто не перестаем пускать свои коготки, огрызаться, получая в ответ лишь снисходительные, полные ненависти и отвращения, смешки. Мы крошечные по сравнению с остальной цивилизацией.

– Вот именно! Отчуждение. Но мы же сами с самого начала олицетворяли себя, как нечто маленькое среди чего-то большого. Наша цель была поглотить это большое. И мы получили предсказуемую реакцию.

– Сильные всегда правы, ты это знаешь, – Речь его «поплыла». Кисть переставала ему подчиняться.

– А может, переставим местами? Силен тот, кто прав? Как ни крути, те, кого мы называли врагами, несмотря на все ошибки, сохранили цивилизацию. Наша же попытка была похожа на акт спиритизма, проделанного дилетантами. Мы хотели воскресить то, что стало прахом еще в средневековье. Быть может, некоторые модели отживают свое и должны спокойно, без истерик, занимать свое место на «полке истории»? И иго в современном мире, это не более, чем антиквариат? Человечество наделает еще немало ошибок, но ига среди них не будет.

– Зачем ты говоришь мне все это? Мне плевать. Лучше расскажи, что тебя так поменяло?

– Это слишком длинная история, ты не доживешь до окончания рассказа. Тем более я слышу шаги твоих друзей. Сколько их?

– Двадцать.

– По твоей рации я буду их слышать?

– Да.

Я забрал у него рацию, вставил наушник в ухо. Забрал те боеприпасы, что подходили для моих пистолетов-пулеметов. Не разжимая кисти, снял с него бронежилет и надел на себя, прямо поверх платья, сбив парик, похожий на водопад светло-пшеничного цвета. Поправил его, даже не подумав о том, что вся польза от него растаяла. Переодеться не успеть!

– Наверное, все это я говорю, прежде всего, себе. Так, ладно. Как Леону

тебе сдохнуть не удалось, но если хочешь, гранату я оставлю.

– Спасибо. Второй, вот-вот я умру. Мы с тобой повидали немало умирающих. И ты не хуже меня знаешь, как серьезно относятся люди к своим последним словам. Ты всегда был мне симпатичен, –рука его начала костенеть, хотя он еще был жив. – Не спрашивай как, но я догадался, что ты хочешь пойти к Нулевому. Прошу тебя не делать этого. Запри тебя, безоружного, в клетке с голодными тиграми, у тебя и то было бы больше шансов выжить. Этот человек не будет милосерден с тобой так, как ты со мной, не оставит тебе гранату. Нулевой сделает так, что смерть станет твоей мечтой. Ты прочувствуешь, как никто, всю разницу между «умереть» и «умирать». Ты провел с Нулевым гораздо больше времени, чем я, но никогда, никогда ты не смотрел на этого агента трезво. Все свои знания о муках он… он… прим… применит на тебе.

Я разжал руку и побежал туда, где собрались новые убийцы. Когда они оказались на месте, то из пятна тени с другой стороны дома раздались мои прицельные выстрелы. И вот их семнадцать, «рассыпавшихся» кто куда. Взорвалась граната. Игра продолжилась.

Я не сдержал любопытство. Вращая взглядом вместе со стволами, осторожно добежал до трех трупов с бордовыми отверстиями в головах. Забрал еще несколько обойм для своих MP5, а также с радостным удивлением обнаружил сбрую с метательными ножами и снайперскую винтовку Barrett M82, прозванную Легкой Пятилеткой. Все трофеи забрал с собой, повесил винтовку за спину, хоть она и делала меня менее подвижным.

Я подложил под трупы гранаты, найденные у них при обыске. Их тела придавливали скобы, и я дергал за кольца. Со снайперской винтовкой ворвался в подъезд ближайшего дома, по пути метнув в горло одного из бойцов Организации нож. Снес выстрелом замок на чердаке. Подошвы прильнули к шершавому рубероиду. Крыша. Перевел дух. Осмотрелся через оптический прицел.

Сердце учащенно забилось: на соседних крышах – готовые к стрельбе снайперы. Я был на крыше девятиэтажного дома, они – пятиэтажек. В перечеркнутом кружке оптического прицела появились трое живых, которые подошли к троим убитым, придавливающим телами скобы гранат. Первым делом я прицелился в того снайпера, который тоже мог их увидеть в свой «одноглазый бинокль». Как только взрыв прогремит, убью его и только потом примусь добивать пострадавших от взрыва, иначе он обнаружит меня и убьет первым.

Взрыв! Словно многотонный валун упал на асфальт с неба. В нем растворился мой выстрел. Снайпер замертво свесил голову и руки через парапет, будто пытаясь дотянуться до земли. Я дернул винтовкой. Один круглый кусок мира вместо другого. Вся надежда на правый глаз. Взрыв не оправдал моих надежд: один, вместо руки у которого был теперь лишь обрубок с красными капающими лохмотьями, пытался встать, двое других, контуженные, стояли, пытаясь призвать тела к послушанию. Один из них устранен привычным выстрелом в голову. Он упал, да так удачно, что взорвалась вторая граната. Третий отлетел, но все-таки выжил. Я начал прицеливаться, чтобы добить обоих, представляя, как второй снайпер бежит к позиции, с которой сможет поймать меня в прицел. Сделав два выстрела, я ретировался. Обежал небольшое подсобное помещение, наросшее над крышей дома.

Со всей осторожностью я высовывал узкую морду снайперской винтовки из-за угла. Выстрел, раздавшийся с «вражеской» крыши, обдал меня фейерверком из кусочков кирпича и рыхлого цемента. В уши проник звук вертолетных лопастей, кромсающих воздух. Прицелился в снайпера и тоже промазал, ведь целиться не было времени. Сменил позицию. Его новый выстрел был направлен в прежнее место. Тогда я смело выбежал и выстрелил прямо из положения стоя. Забрал еще одну жизнь. «Жирный» вертолет уже был виден вдалеке. Его рокот смешался с воем полицейских сирен.

Пять человек неслись в подъезд, крича: «Скорее, он здесь!» Я посмотрел на вертолет в прицел. Он расшвыривал по крышам снайперов, как кукурузник семена. В его нутре было не менее пятидесяти бойцов. Уходить пришлось тем же путем, каким я попал сюда: другого нет. По лестничной клетке поднимались мне навстречу убийцы. На седьмом этаже я обнаружил деревянную дверь. Выбил ее…

И попал в совсем другой мир. На мгновения я перестал думать о пяти киллерах, которые, подгоняемые тщеславием, бегут по лестнице, чтобы убить легендарного убийцу – Второго. Память будто съела само слово «убить». «Насилие», «страдание» и все подобные понятия, которые подобно локомотивам с вагонами, переполненными ракшасами, тащат за собой тонны страшных смыслов и явлений, исчезли. Осталась лишь молодая женщина, готовившая ужин на кухне. Молодой мужчина, который читал и с разместившейся на лице полуулыбкой гладил любящим взглядом маленького сына, играющего в конструктор. Кот, сосредоточивший все внимание на своих гениталиях и проводивший по ним шершавым языком. Всегда мечтал завести кота, но никогда не имел дома, где мог бы о нем заботиться. За ноздри ухватился запах вкусной еды. Хотелось хотя бы одну лишнюю секунду провести в «Этом Мире», чуждом мне, но столь желанном. Но я покинул его. Заставил себя. Хотя куда приятнее было погибнуть там, в этом оазисе, так и не вернувшись в свой мир, воняющий кровью и трупным разложением. Но вместе со мной погибнет последний шанс остановить взрыв Реактора.

Я оказался на балконе и начал слезать вниз, на другой балкон. Заметил, что внизу меня ждут. Вот только тот, кто ждал, не догадывался, что дождался. Когда я повис между пятым и шестым этажом и уже приготовился к прыжку, мною овладело сомнение. Лучше расслабить кисти, устремиться вниз и не мешать этому человеку с автоматом в руках выполнять свою работу. Или нет? Я призвал рассудок к послушанию. А вот призвать к нему тело не выходило. Федор! Вернулся и снова хочет себя убить. А заодно и меня, ведь у нас одно на двоих тело. Но пока он только пытается «свергнуть» меня. Моя воля в очередной раз вступила в жестокий поединок с волей Федора. Все мог исправить укол уже наполненного шприца, который я взял с собой. Он обездвижит меня и сделает немым на пару часов, спасет от Федора. Но пока не было возможности проделать спасительную процедуру.

Я услышал не так далеко от себя звуки ожесточенной перестрелки: Организация вступила в бой с полицией. Вертолет давно высадил десант. Нужно убраться из этого пекла. В тихое место, где можно спокойно сделать инъекцию…

Но для начала нужно «обрести целостность» и прыгнуть. Федор агитировал наш мозг к сомнению и нанес сокрушительный удар по моей воле, когда я «летел» на балкон этажом ниже. Приземлившись, замер. По мне открыли огонь. Только стреляли по балкону на шестом этаже, а не на пятом. Когда стрелявший перезаряжал оружие, я перевалился через перила и расстрелял его. Спустился еще на два этажа по балконам и прыгнул. Как только оказался на земле, побежал.

Я бежал. Бежал быстро. Бежал от своих врагов, запрограммированных на убийство. Не многие смогли бы догнать меня и тем более обогнать. А вот пуля, потом еще одна, и еще, и еще, и еще одна, эти пули легко разматывали расстояние между нами. Пули отправлял в полет мой палец. Они «бились лбами» в твердую прозрачность, раскалывая ее на сотни кусков произвольных размеров и форм. Пули, выпущенные позднее, успевали раздробить острые стеклянные пазлы на более мелкие.

Еще одна пуля высунула морду и ринулась в другую сторону. Пропорола человеческую кожу и свиную (из нее была сшита куртка), хозяин которых посмел шлепнуть меня по ягодицам, едва я закончил стрельбу и бросил оружие в сумочку. Он не имел никакого отношения к Организации, но наказать его за такое поведение было необходимо. Не хотелось думать о том, что особи мужского пола понравился мой зад, обтянутый платьем.

Я окружил себя стенами. Стенами той самой квартиры, окно которой я уничтожил, дав сквозняку возможность поселиться здесь. Я запрыгнул в разбитое выстрелами окно на первом этаже, сделав мощный рывок, перебирая ногами в полете, будто отталкиваясь прямо от воздуха.

В квартире лишь один человек. Не нужно долго вглядываться, чтобы понять, что его баклажанно-желтое лицо глодают цирроз и алкоголизм. В его руке горлышко бутылки из-под водки. Горлышко – все, что у него осталось. Остальное тело бутылки разлеглось на полу, развалившись на части, смешавшиеся со своими собратьями – кусками оконного стекла. Мои пули будто объявили геноцид всему стеклянному. Кажется, испуг жителя этой квартиры был вызван не выстрелами, а отсутствием алкоголя, который всего секунду назад был при нем. Самое время рассказать ему о знамении, после которого он просто обязан начать новую, трезвую жизнь, но было некогда: мои пули уже разрывали новое стекло. Не уверен, что алкоголик успел заметить пробежавшую по его квартире блондинку в красном платье. Когда я вылетел с другой стороны дома, мне выстрелили в сердце.

Уже второй раз за несколько минут я без спроса врывался в чью-то интимность, отделенную от всего остального условностями в виде бетонных стен. Ощущение такое, будто забираешься в чью-то голову и успеваешь прочитать несколько мыслей.

Бронежилет отогнал от меня смерть. Перестрелка продолжилась. Что только я не использовал в качестве укрытия, как только не кривлялся, чтобы не столкнуться с пулей. Удалось впасть в некий транс, знакомый только воинам. Весь мир будто притих и погас, лишь места, откуда стартовали пули, были тогда полностью реальными. Эти смертоносные очаги гасли и затихали. А я выживал. Они гасли, я выживал, убив уже девять человек после того, как покинул квартиру алкоголика. Где же проклятый канализационный люк?! Хоть какой-нибудь!

Вот же он! В спину врезалась еще одна пуля. Я упал. Долго возился, лежа, выманивая стрелявшего. Он умер, а затем еще один. Не без труда удалось отодвинуть крышку люка, а потом поставить ее на место, когда я уже был внутри этой круглой дыры. После этого я утратил контроль над телом.

Глава 6

2 дня 14 часов 43 минуты до взрыва Реактора. Раннее утро.

Утро только карабкалось, но продвинулось весьма. Птица издала высокие звуки, неуверенно призывая к пению остальных. Спустя время ей ответило другое крылатое создание звуком, напоминающим человеческий стон. Затем к ним присоединился ворон со своим знакомым кряканьем.

Синий минивэн ехал по дороге на небольшой скорости, так как входил в поворот. Впереди сидели молодые мужчина и женщина. Сзади, на детском сиденье, девочка лет четырех. Кафиры, конечно же. Лица их были довольные, хоть и сонные. Ребенок спал.

Эту своего рода семейную идиллию нарушил бросившийся им под колеса человек. Мужчина, сидевший за рулем, затормозил. В этот глагол можно вставить сразу два смысла, учитывая, что водитель продемонстрировал не самую быструю реакцию. Хотя могло быть и хуже.

Все трое услышали удар живого тела о металл. Минивэн замер, разрисовав асфальт черными полосами. Мужчина и женщина выбежали почти одновременно. Увидели сначала мое голое тело в одной лишь обуви, а затем уродливое лицо. Испуганно качнулись. Кожа их начала белеть, как разбитое яйцо на раскаленной сковороде, и порозовела лишь тогда, когда они увидели, что сбитый ими человек самостоятельно встал на ноги. Я лишь разыгрывал боль, не давая им окончательно выбраться из ступора.

Мой взгляд бросился на проснувшуюся девочку, из-за чего испуг в глазах ее родителей снова возрос. Я подбежал к минивэну и открыл заднюю дверь, объясняя это тем, что мне необходима аптечка. Обратил внимание на бумеранг, лежащий у заднего стекла, и на девочку. Та протирала бусины своих глаз маленькими розовыми ручками. По мере того, как мы смотрели друг на друга, из ее крошечного рта складывалась наивная улыбка. Я не мог относиться слишком плохо к кафирам такого возраста. Ее мать и отец – кто же еще это мог быть?! – суетились за моей спиной.

– Привет, я Ева, а ты как называешься?

Моя рука молниеносно шмыгнула в щель между двумя половинами заднего сиденья.

– Второй, – ответил я, повесив перед этим легкую паузу.

– Ну и урод ты, Второй!

– Я знаю, Ева. Ты очень честная девочка, так держать. Желаю тебе хорошего дня, Ева, и прощаюсь с тобой.

– До свидания, Второй. А куда ты идешь?

– Я не знаю.

– А ты можешь узнать? А когда мы встретимся, ты мне расскажешь?

– Обещаю, Ева.

Молодая мать смотрела на меня, ее лоб пошел буграми, а оба глаза устремились к носу. Да, она боялась. Меня, похоже, даже искренне переживала за мое здоровье. Но это точно были не все эмоции, нарисованные на ее лице. Я пытался самостоятельно догадаться, в чем дело, но понял, что без подсказки ничего не выйдет.

– Что?