Оценить:
 Рейтинг: 0

Избранные произведения (сборник)

Год написания книги
2015
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 22 >>
На страницу:
3 из 22
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
…Итак, уважаемые дамы-господа, как говорят наши друзья из ГДР[3 - ГДР – Германская Демократическая Республика, до 1989 г. – восточная зона Германии, находившаяся тогда под контролем СССР в так называемом социалистическом Содружестве стран Восточной Европы.], абгемахт! Выключаем свет, закрываем окна-двери, и конец рабочей неделе! Давайте, девочки, до свидания! Алла, не забудь курицу в холодильнике! Леночка, солнышко, выключи проявку. Уже? Ну, молодец! Мужу привет! Все, уходим… Уходим. Ушли. Наконец-то! Можно тихо посидеть одному, сосредоточиться. Еще одна сумасшедшая неделя позади. Раньше я считал жизнь днями, теперь – неделями. Если так дальше пойдет, то быстренько прикатим к финалу. «И всех нас гроб, зевая, ждет…» Н-да!

Мне сегодня наш бухгалтер подлил масла – «Сашенька, – говорит, – жизнь такая мгновенная вещь, спешите раздавать подарки». Хороший он мужик, Соломон Исаич, я сегодня со всем этим дурдомом совсем про деньги забыл, так он позвонил, напомнил, зайди, мол, Александр Викторыч, получи без очереди. Я вообще-то не люблю без очереди, но раз приглашают. Соломон со всеми вежлив, но ко мне питает чего-то… Я даже знаю причину. Как-то после работы помог ему вынести за проходную здоровенную коробку с деревяшками (ему ребята из «слесарки» сделали) для дома, для семьи. Я шел домой и видел, как он, задыхаясь, прет эту коробку один, а у мужика четыре года войны за плечами и инфаркт. Я и говорю, давайте, Соломон Исаич, чего вы один надрываетесь. Ну и вынес на улицу, а он сзади – вы не подумайте плохо, мне на дачу надо полочки для книг, и робко так, будто я из народного контроля. Я разозлился, конечно, но не на его робость, а на свою развязность и не тетю Феню, как назло торчавшую в тот день на проходной, и на дурацкую систему, заставившую инвалида войны таким образом доставать себе тот минимум удобств, который его западный ровесник имеет при помощи телефонного звонка. Короче, когда тетя Феня все же заорала на проходной что-то там о партийной совести, о честности и «несунах» – расхитителях народного добра, я ей выдал по первое число. Обо всем и про всех. Да так, что она застыла на своем металлическом стуле с разинутым хайлом, а мы с коробкой и Соломоном гордо прошествовали мимо.

Вот с той поры Соломон со мной особенно приветлив, по-человечески, хотя что я такого сделал? Всего-то допер коробку до «Трех вокзалов», да тете Фене напоследок, интимно так, на ушко, сообщил: «Если ты, выдра старая, про это кому-то шлепнешь, то у дочки твоей будет желтая жизнь». А ее Ленка как раз на моем участке трудится. Разгильдяйка, каких мало даже в нашем милом отечестве. Просто жалко мне нашего Соломона. Всю жизнь мужик вкалывал, на войне в разведроте воевал, три ранения, пять орденов, куча медалей, у нас в объединении двадцать шесть лет везет на себе всю бухгалтерию, ударник комтруда и все такое, а тут две дочки с зятьями и детьми взяли – и в Израиль! Он всю жизнь в них вложил, дачный участок приобрел, а они решили по-своему. Так его же еще и в партком таскали[4 - Партком – партийный комитет, в СССР на каждом производстве, НИИ, школах, вузах, колхозах существовали комитеты партии, осуществлявшие политику Компартии СССР и идеологический надзор над трудящимися. Власть компартии отменена при распаде СССР в 1991 году.], и партбилет извольте на стол, и с главбухов сняли! Довели мужика до инфаркта, суки партийные. Умеют у нас мордовать людей за чужую вину, что и говорить.

Но я удивляюсь, до чего же он живучий мужик! Вот, кажется, все у него прахом пошло: дети с внуками уехали, жена умерла год назад, на работе неприятности и инфаркт в таком возрасте. Вся жизнь накренилась. А он держится, улыбается людям, нашим дурам-бабам советы дает, как мир в семье поддерживать. Мне сегодня про подарки сказал, и глаза у него голубые и безмятежные, как у благополучного ребенка.

Я, когда смотрю на него, говорю себе – ничего, Саня, не жалуйся на жизнь, вот мужика так долбануло, а он стоит себе спокойно, да еще и других утешает, а что у него впереди? То же, что и у всех нас. И, глядя на Соломона, я ощущаю внутри спокойствие и силу. Хочется жить, действовать, делать подарки… Да, кстати! Надо бежать! Время… Надо успеть пробежаться по магазинам, а то приезжие гости Москвы все растаскают. У меня в кармане ровно шестьдесят.[5 - «у меня в кармане ровно шестьдесят» – речь идет о зарплате служащего НИИ в эпоху СССР, до инфляции 90?х годов.] Получка… Пятнадцать с копейками – за квартиру. Пять рубликов – ремонт ботинок. Белье в прачечную – трояк. Еще за электричество не меньше пяти. Итого на жизнь остается тридцатник. На две недели. Нормально. Бывало, я и на пятерку неделю существовал, и ничего, выжил. Когда-то, в далеком детстве, в нашем дворе был такой Миша Двоенков, инвалид, контуженный под Ельней, так он часто мне говаривал: «Ты, Санька, честный очень. А это вить плохо в нашей жисти, да. В нашей жисти надо и своровать уметь, и чайником прикинуться. А ты все правду норовишь в глаза сунуть. А правда – что лук репчатый, на укус крепка и глаза ест. С правдой жить – голодным остаться. Вот вить какое дело».

Все, довольно воспоминаний! Я гашу свет в отделе и выхожу, захлопнув дверь. Мне надо успеть в три магазина. На электронных часах у выхода ровно восемнадцать пятнадцать. В моем кармане ровно шестьдесят. Я куплю мяса, картошки и луку для жаркого. И еще недорогой тортик, если повезет. И Блохастому рыбки взять. Гастроном на Пресне закрывается в девять, но там много народу. Магазинчик на Шмитовском проезде в это время почти пуст, но закрывается в семь. А в нашем районном универсаме в это время уже ничего нет. Жаль, что воровать я так и не научился. Ну что ж, вперед за добычей, великий бледнолицый охотник!

Картина шестая

«Хозяйка Ир-р-р-и-и-на».

Кот

…Я не люблю одинокие вечера без Хозяина. В последнее время, после того, как Хозяйка И-и-р-ра исчезла из нашего дома, он опять стал пропадать вечерами неизвестно где. Впрочем, известно! С возрастом я стал понимать многое, и вид Хозяина, появляющегося на следующий день к вечеру, никогда меня не обманывал. Хорошо еще, что его нынешние подружки больше не появляются здесь. Наверное, ему все же больно видеть их здесь, после исчезновения Иры. Я его понимаю. Да разве может какая-либо из двуногих самок равняться с ней? А как она пела!

Я помню многие ее песни, например, вот эту: «Идет бычок, качается, о чем ему мечтается, наверно, позабыли мы слова…». Или вот эту: «Ты – мое дыхание, утро мое ты ранее…». Или вот, еще: «Когда я был щенком и верил в грезы детства, усатым трубачом себя воображал…». Смешная и грустная песенка. Хозяину она очень нравилась. Хозяин вообще странно относился к ее пению. Внешне он даже иногда сердился на Иру, ворчал, что она мешает заниматься ему какими-то делами, и, что по вечерам в доме должно быть тихо, так как он устал за день на работе и так далее. Но я-то чувствовал, что на самом деле ему нравится ее пение и песни, которые она поет.

Я даже думать о ней в прошедшем времени не могу! Когда остаюсь один, так мне слышится ее голос и кажется, вот открою лапой дверь на кухню и увижу, как сидит она в кресле, положив одну ногу на табурет, в руках гитара, этот странный человечий инструмент, издающий волнующие звуки, и поет одну из своих любимых песенок. И, увидев меня, скажет: «Блоха-астый, опять жрать хочешь? Ну, сейчас, дай доиграю». И я покорно ждал, пока она допоет, а потом она наливала молока в мисочку и говорила: «Пей, а я сыграю тебе мое сочинение…» Да, она сама сочиняла песни и пела их мне, потому как Хозяину ее собственные песни не нравились почему-то. А мне очень нравились, особенно одна, очень мелодичная, и пела ее Ирина на каком-то непонятном языке (это очень древний язык, Блохастый!) А потом все кончилось, и она, моя единственная хозяйка, исчезла.

Перед этим была жуткая неделя. Они все время ссорились, как это принято у двуногих, «выясняли отношения». Какие отношения? Зачем? Я метался между ними, пытаясь понять, что им нужно, чувствуя, что весь наш теплый маленький мир разваливается, уплывает куда-то… Я плакал, терся об них, мурлыкал, стараясь заглушить, успокоить этот звенящий в пустоте комнаты крик. Но я был бессилен перед невидимой стеной, разъединившей их так безнадежно и страшно. Я был бессилен…

И она, Ирина, сразу стала чужой и холодной, как белый металлический ящик на кухне. А потом наступило то утро, когда Хозяина не было дома. Она молча собрала свои вещи, всего две сумки (в одной из них она возила меня на дачу), потом сидела на лежанке и долго плакала, а я надеялся, что, может быть, все еще обойдется. Но она встала, взяла вещи, свою гитару в кожаном чехле, погладила меня на прощанье и… Только когда за стеной загремел лифт, я понял, что она уже не вернется, хотя весь долгий день и вечер я ждал, ждал…

Хозяин пришел на следующий день к вечеру, поздно. От него сильно и неприятно пахло, его шатало и, забыв меня покормить, он рухнул, как был, в грязной одежде, на свой лежак и завыл, как последний подзаборный пес. Я сидел и смотрел на него, боясь и жалея, но успокоить его, как прежде, мне не хотелось. Как бы я ни любил моего Хозяина, я не мог простить ему Ирину. С ней из дома ушло что-то такое, чего я не могу объяснить (ведь я всего-навсего кот, черт возьми!), но вот это ощущение, как будто в нашей комнате разом зажигалось много-много разноцветных лампочек, когда она врывалась в квартиру с радостным криком: «Сашка! Блохастый! Я пришла! Идите скорей меня целовать!» Разве это можно передать скудным человечьим языком? Даже на нашем, кошачьем, это трудно, а уж он-то несравненно богаче!

Через два дня Хозяин оклемался. Было воскресное утро, он принял горячий душ, побрился, покормил меня сырой рыбой и сел завтракать. Он нехотя жевал гренки, тупо уставившись в экран развлекательного ящика, но мысли его были далеко. Он был какой-то весь посеревший, обвисший, равнодушный ко всему и я прыгнул к нему на колени, чтобы немного отогреть. Я знал, что у него не осталось надежды, а для человека это, пожалуй, самое тяжелое. С той поры он часто повторял одно и то же: «Вот, Блохастый, никого у меня на свете нет. Только ты у меня остался. Как жить будем, а?» Конечно, Хозяин не прав – кроме меня, у него есть еще сын, Игорь, правда, в последнее время он стал приходить все реже, а во время последней болезни Хозяина он не пришел ни разу, но все же сын есть сын, что бы ни случилось.

У нас с детьми проще, чем у двуногих. Взять хотя бы нас с Муркой. Мурка родила от меня пятерых котят, двух девиц и троих парней, я их так ни разу и не видел, только слышал краем уха от Хозяина, что девчонки характером вышли в меня – такие же активные непоседы, а мальчики – в мать, ленивые разгильдяи. Но я не переживаю за своих детей, да и Мурка никогда не предъявляла мне никаких претензий. В этом вопросе у людей гораздо все сложней. И всякий раз, когда я мысленно ставлю себя на место Хозяина, я изумляюсь его терпению, выносливости, наконец, его воистину человечьему умению найти в себе силы и жить дальше. Из нашей породы никто бы так не смог, не говоря уж о мерзкой собачьей породе.

Правда, когда Ирина ушла от нас, мой Хозяин очень изменился. Он часто разговаривает сам с собой или сидит, подолгу уставившись в пространство. Он забывает оставить мне еду, когда уходит из дому, а однажды я застал его на балконе, когда, перегнувшись через низкую для него загородку, он пристально смотрел вниз, где ходили маленькие люди, и меня вдруг охватил дикий страх, как тогда на комфортной даче, когда я ощутил хватку беспощадной руки. Тогда я уже знал, что у людей есть и такой способ прервать свое существование, я закричал: «Хозяин! Стой! Я здесь, Хозяин!» Но он не собирался ничего делать с собой, он потрепал меня по шкуре, почесал за ухом и рассмеялся со словами: «Ты чего разорался, кот? Со мной все в порядке и состязаться с Икаром я не собираюсь». Кто такой этот Икар, я не знаю, наверное, кто-то из приятелей Хозяина, у него куча ненормальных приятелей из этих таинственных «экспедиций», и все они обожают рискованные аттракционы. Но у Хозяина, слава богу, трезвая голова, и это меня успокаивает. Во всяком случае, сам он из этой жизни не уйдет…

Все-таки уже довольно поздно. За окном мрак. На реке свистит ветер. Господи, как давно это было! Утро… Хозяин с криком «физкульт-ура!» брызгается холодной водой… В том огромном мире, куда он все время уходит, так много злых безжалостных двуногих… Теперь, когда я знаю это очень хорошо, я волнуюсь гораздо сильнее, чем когда я был котенком. Почему он всегда так поздно возвращается? Даже в такой день, как сегодня! Почему он не может, как другие двуногие, – чинно, спокойно, вовремя? Разве это так трудно – прийти домой вовремя? Почему он никогда не думает, что у меня тоже есть нервы? Ч-черт! Впору хоть валерианки тяпнуть! Стоп… Кажется… Да! Лифт остановился. Все! Его шаги… Шаги моего Хозяина. Ну наконец-то пришел! Живой и невредимый! Сейчас… только ключ в замке повернет и…

Картина седьмая

«Внутренняя свобода».

Хозяин

…Медленно движутся навстречу фонари. Противный неестественный свет делает лица прохожих трупно-бледными, напоминает о морге. Вокруг все пропитано сыростью, холодом и мраком. В такую погоду даже разноцветные огоньки больших домов, близкие и далекие, кажутся ледяными, как арктические звезды, от них веет не домашним уютом и теплом, а какой-то потусторонней марсианской жутью. Левую руку, до рези в ладони, оттягивает набитая доверху сумка с провизией. Вокруг царит холод, но тяжесть сумки согревает душу и тело. Я иду. Иду домой. Иду к остановке троллейбуса, ощущая одновременно удовлетворение, усталость и… раздражение, перетекающее временами во вспышки бессмысленной ярости.

Удовлетворение? Усталость? Раздражение? Что за жалкие словечки? Старье… Может быть, когда-нибудь в будущем придумают новые беспощадные слова для всего этого безобразия. Я отработал сегодня с девяти до восемнадцати, отстоял четыре очереди в двух магазинах, купил все, что наметил, и все это в пятницу вечером, да в день всероссийской получки – это ж можно сказать, героическая эпопея, граждане. Вина, правда, не достал. Но и без вина можно, оказывается, прожить. Как наш Первый Секретарь[6 - «наш Первый секретарь говорит» – речь идет о фразе М. С. Горбачева по поводу запрета на продажу спиртных напитков (антиалкогольная реформа 1985 г.)] сказал – «А вы не стойте в очередях!» Вот я и не стою. Но, ничего, главное, кот сегодня не будет у меня голодным. И еще целую неделю. На пятнадцать рублей товару накупил и тридцать пять в кармане. Ну, вот, кажется, остановка. И троллейбус подкатил! Давайте, граждане, поднажмем… под… нажж… у-ухх… Х-хоро-шо-о! Ти-хо! Коробку помял! А я что, нарочно? А меня не давят? Да, пошел ты… Козел хренов! Ну, стукни… Да, что вы на меня кричите, мадам? Я-то спокойный, это он дергается… Ладно, заткнись, гусеница! Все!.. Тишина какая в салоне, все слушают, всем интересно.

Опять нервы не выдержали. Что со мной такое в последнее время? Раньше я бы и внимания не обратил на пьяного кретина, пихающего меня в спину. Толчея, час пик в столице, тут надо быть кротким и терпеливым, как Христос на Голгофе. Терпению нас учат с детства. «Вынесет все и широкую, ясную – грудью дорогу проложит себе… Только вот жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Хорошо сказано. «Память у тебя хорошая», – говаривала мне когда-то учительница русского языка, Надежда Иванна. Да кому нужна моя память? Помню, мама с папой вздыхали – он у нас гуманитарий. Трудно ему придется в наш суровый век техники… физики… химии… космоса… Зачем тебе эта история-литература-зоология? Будь как все!

Вот и стал сыночек инженером. Радуйтесь, папа-мама, радуйся родная страна! Что там за остановка? «Мелькомбинат»? Долго еще ехать. А вот и место освободилось. Наконец-то сижу. Сумку на колени… Тяжелая, зараза. Можно расслабиться. Место у окна – хорошее. Можно не суетиться и не отворачиваться, когда в салон входит бабка, трясущаяся от прожитых лет или мамаша с дитем. Нехорошо, конечно, так рассуждать, но что поделаешь, когда позади сумасшедшая неделя с извечной толчеей, руганью, нервотрепкой на работе, стоянием в очередях и всей этой судорожной погоней за жалкими крохами, за кусок мяса, за местечко под солнцем? А эти вечера, проведенные возле телевизора в тщетной надежде, что тебя отвлекут от ежедневной рутины, от давящих душу мыслей и покажут с экрана нечто такое, чего отродясь не видел, – возвышенную любовь или фантастические приключения графа Калиостро, или просто веселую комедию, так нет же! Смотри программу «Время», деревенские детективы и прочую дребедень…

А утром снова окунаешься в эту ежедневную свистопляску, и крутится, крутится колесо твоей жалкой жизни, пока глупый случай или само течение времени не остановит его. Что это там? А-а, Новозаводская улица. Еще ехать и ехать. Не люблю эти вечерние возвращения домой. Едешь и все думаешь, думаешь… Зачем думать? Уже все давно за нас придумано. Как сказал этот мудрый израильский царь? «Нет ничего нового под солнцем». А эти все вокруг меня? Тоже уже все поняли. Поняли и молчат. Интересно, о чем они думают? Вот этот пожилой в шляпе, сидит, уткнулся в газету. Или этот, наверняка инженер, с такой же неподъемной сумкой, тупо смотрит в угол. Или эти тетки с кошелками, замотанные каждодневной советской действительностью, сейчас придут домой и начнут варить, стирать, проверять уроки, ругаться с мужьями… Мне хорошо, я одинок и на меня не вешают проблемы мои ближние, не орет жена и не пилит теща. На сорок втором году жизни я стал наконец свободным. Разумеется, это только внутренняя свобода. Ибо ни о какой внешней свободе говорить не приходится. Но разве не о такой свободе вещал в свое время Лев Толстой? А Ницше с его свободой воли? Разве не о таком варианте писали, потея и задыхаясь, все эти сократы-вольтеры-монтескье? Свобода – осознанная необходимость? Чудненько! Вот я, осознав необходимость своего существования, сделался вполне свободен внутри себя. Радуйтесь и аплодируйте мне с того света, господа философы и мыслители. А почему, спросите вы, мое существование так необходимо? А потому, что я крайне необходим моему Коту, по кличке «Блохастый», ибо без меня это милое существо просто погибнет в этом жестоком мире, а этого допустить никак нельзя. Так как всякое божье творение имеет право на жизнь и, как говорил тот же Экклезиаст: «Нет у человека преимущества перед скотом»… Ну вот, уже «Обувной магазин» проехали, значит, скоро конечная. Взлечу на лифте на девятый этаж и… встретит меня радостный вопль моего Блохастого. И более никого. А совсем недавно, стоило позвонить в дверь – вылетала навстречу Она, кидалась на шею, шекотала пушистыми космами, целовала: «Сашка! Пришел наконец-то! Раздевайся! Есть будешь?»

Как это все быстро прошло.

Помню, как пришла Она в первый раз в наше с Блохастым жилище, а я был болен своим поганым бронхитом, в доме не было никакой жратвы (моя бывшая благоверная прислала на работу исполнительный лист и в зарплату мне выдали три рубля семьдесят копеек ровно). А Она пришла и вскипятила молока, принесенного в синем пакете, а потом заткнула все щели в окнах кусками ваты и накормила кота. А потом, когда я лежал, обклеенный горчичниками и пил молоко с медом, она прикрепила на стену цветное фото огромного красавца-тигра и, смеясь, говорила, что это ее портрет, так как Она родилась в Год Тигра, потом играла на гитаре и пела: «Когда я был щенком и верил в грезы детства»… Или нет, на гитаре Она научилась уже потом, после того, как осталась у меня жить, несмотря на скандал с родичами и натянутые улыбки ее подружек, фыркавших в кулачок: «Он же старше тебя на двадцать лет!» И все у нас было замечательно, но в один прекрасный день она сказала мне, что пришел вызовот туда… ну… из Израиля, а Она всю жизнь мечтала об этом и наконец-то сможет уехать. Оказывается, у нее отец – еврей, уехал в Штаты лет десять тому, Она была тогда совсем маленькой, ничего о нем не знала (мать скрыла от Нее свой развод). А года три назад, в самом начале Перестройки, когда Она закончила школу, от него стали приходить письма и посылки. Мать сначала прятала все, а потом все же рассказала правду. Ирина стала носить «штатовские» тряпки, вызывая зависть подруг, потом познакомилась с какими-то «отказниками»-евреями, стала посещать синагогу на какой-то «Горке»[7 - На «Горке» – в Москве среди евреев-отказников, а потом и диссидентов, существовала в 70-х-80?х прошлого века традиция встречаться у московской Хоральной синагоги, т. е. на улице Архипова, на сленге – «на Горке».], потому и не попала в Строгановку[8 - «Строгановка» – Московское художественно-промышленное училище им. Строганова.], мать от нее отшатнулась, жизни не стало никакой, и Она решила, что там, в Штатах или в Израиле, у Нее будет все, что Она пожелает. Так Она мне сказала, и я… И мне показалось, что в мой дом влез наглый и жестокий вор, и бессовестно крадет на моих глазах единственное, что у меня еще осталось в этой жизни. Этим единственным была Она, и я не мог уступить Ее без борьбы. Господи, в Ней не было ничего еврейского – милое славянское лицо, скулы, золотисто-русые волосы, серые спокойные глаза… Что толкнуло Ее на отъезд? Я понимал, что Ее не проймешь кислыми проповедями о «русских березках», тем более, что я и сам ненавижу этот тухлый патриотизм бездарных жлобов. Да, был у меня когда-то приятель-еврей, Жорка Михлин, который тоже взял да уехал, но его-то я понять мог. В нашем славном отечестве и русскому-то кисло бывает, и жить невмоготу, хоть волком вой, а еврею тем более! Как там в песне поется? «А вот трамвай на рельсы встал, а под трамвай еврей попал…» Точно, как что где случается, так обязательно у нас еврей виноват. Так что еврею сам Бог велел из России ноги делать. Но чтобы Она!

Разве я мог примириться с этим? С Ее разговорами о древней исконной родине? С Ее друзьями-отказниками? С песнями на иврите, которые Она упорно разучивала вечерами? Мы начали ссориться.

Она уходила из дому, хлопая входной дверью, и мне становилось больно от этого хлопанья. Я ненавидел Ее новых друзей, Ее треньканье на гитаре, Ее дико звучавшие речи о России, «погрязшей в варварстве, как в вонючем болоте». «А я?! Со мной тебя тоже ничего не связывает?!» – кричал я Ей, и все сразу менялось, и лицо Ее оттаивало, Она все обращала в шутку, и снова мы сидели вместе за кухонным столом, пили чай с пирогом, который Она испекла в духовке, и кот мурлыкал у Нее на коленях.

А потом Она ушла… Накануне все было хорошо, мы даже ни разу не поругались. Только была Она какая-то грустная, потом… потом спросила меня, какую песню я хочу послушать. Спела: «Идет бычок, качается, о чем ему мечтается…»[9 - Е. Клячкин. – «Идет бычок, качается» – «Моим современникам».], потом про трубача и эту, которую я люблю больше всего – «Забудешь первый праздник и позднюю утрату…»[10 - Булат Окуджава – «Забудешь первый праздник» – «Романс сверчка».]. И мы пили чай, как всегда по вечерам, и Она играла с Блохастым, а после мы смотрели по «фонарю» «Вечер юмора» из Останкина. Все было очень хорошо и мирно, наутро я умчался на работу (был понедельник), Она еще спала. И день тянулся, как всегда, но вдруг Она позвонила и сказала, что все кончено и Она уезжает. Я не поверил, думал, Она просто валяет дурака, но когда я вернулся вечером домой, то первое, что заставило сердце сжаться, – это пустая вешалка в коридоре. Не раздеваясь, я бросился в комнату, открыл шкаф… Ее вещей, всего, к чему я привык за несколько лет, не было! Не было и гитары в черном чехле, и мелких безделушек на полочке в коридоре, и цветного фото тигра на стене…

Я сидел на тахте, еще не веря в случившееся, а напротив, во всю стену, чернело голое окно. И в комнате было пусто и холодно, как тогда, давным-давно, когда Она еще не пришла в мой дом. И только кот тоскливо мяукал, вопросительно глядя на меня.

Я ушел и вернулся только через два дня. Все это время я пил со случайными людьми. Вот и вся история моего несостоявшегося счастья.

…Метро «Фили»! Конечная! Слезайте, граждане, приехали, конец… Скорей-скорей… Извините, бабушка, сзади толкают. Ну вот мы и дома! Тридцать метров пешком прямо и двадцать шагов направо. Кот, наверное, ждет не дождется. Смешно… Кому рассказать – не поверят.

Было у человека три жены. Первая до замужества была классной шлюхой и проводила ночи с курсантами и офицерами столичных академий, потом ей срочно надо было выйти замуж, и она ловко подцепила мальчика из хорошей интеллигентной семьи. Но игры до конца не выдержала, мальчик, быстро разобравшись, что к чему, послал ее к чертям. Далее, повзрослевший мальчик женился на расчетливой девице, произвел на свет сына и пять лет тянул лямку с чужой, не любившей его женщиной, делая вид, что все нормально. Потом ему надоело ломать комедию и он втрескался по уши в сексуальную бабу, развелся с женой и решил, что женится наконец по любви. Но не тут-то было, так как бабе той для семейного счастья нужен был не только его конец, но и большие денежные вливания, а потому получил он от ворот поворот и остался один, как «дурак с мытой шеей».

И вот последний аккорд – милое русоволосое создание. Нежный голосок. Гитарный перезвон: «Когда трубач над Краковом возносится с трубою…» Эх! Что-то сумка у меня слишком тяжелая… Опять, зараза… Дыхалка… Давит, дышать невозможно… Постоим немного, отдохнем. Перед глазами круги какие-то цветные. До дому бы добраться. Совсем плохой стал… Ну, вроде отпустило, можно потихоньку двигаться.

Вот оно, долгожданное парадное! Ура, добре до?шли, как говорят наши братья – болгары… Так, возле лифта постоим. Надеюсь, мой кот не погиб там с голодухи.

У меня, как в доброй старой сказке братьев Гримм. Там тоже был такой великовозрастный болван, коему отец, умирая, оставил в наследство кота. Только мой кот не сделает меня маркизом и не поможет жениться на принцессе. А вот и лифт! По-е-е-хали… Вам седьмой? Нажимайте, мне выше. Вот она, моя дверь. Где ключи? На самом дне сумки, черт! Ага! Орет, за версту чует хозяина. Сейчас! Вот только ключ повернем и…

Картина восьмая

«И пусть доска качается…»

Хозяин и Кот

… М-мр-ра-у-у! Мр-ра-а-я-я! Здравствуй, Хозяин! Как я рад, что ты вернулся, живой и невредимый! И никто тебя не обидел, не побил и не нахамил! И Ты, конечно, принес мне много вкусной еды, и впереди у нас целый вечер чудесной сытости, тепла и доброты…

А-а-а! Дождался, разбойник?! Дождался, полосатый охламон! Ах ты, Блохастый-Тимофей! Ну, сейчас, сейчас… Дай раздеться-то, не ори! Сейчас накормлю. Да знаю, что – «мяу»! Вся наша жизнь – сплошное мяу, что поделаешь? Да-да, это тебе. Ну, разумеется, в первую очередь. Как говорится, хороший казак сначала коня накормит, а потом уж и сам поест. Потерпи немного. Ты же холодную рыбу жрать не будешь. Выпей-ка пока молочка… Пей, оно не холодное, пей…

Хозяин

Поздний вечер или это уже ночь? Я лежу под двумя одеялами и читаю одну хорошую книгу, написанную давным-давно одним веселым и добрым философом. Философы, они, знаете ли, тоже всякие бывают. Правда, Блохастый? То-то! И у злых философов вылезают из-под пера мерзкие, холодные и скользкие, как змеи, слова и мысли, а книги их в конечном счете пахнут мясом сгоревших заживо людей. А у добрых философов как-то выходит, что мир наш, хоть и неустроенный, и бог весть когда устроится, но все же барахтаться в этом мире стоит хотя бы потому, что есть в нем такие вещи, как красивые женские лица, снежные горы, звездная россыпь в ночном небе, шелест морской волны и запах степных трав. И многое другое, может быть и не столь возвышенное, например, хороший ужин после рабочего дня и теплая постель. Что мурлычешь, Блохастый? Хорошо тебе? Что ж, я рад, что хоть кому-то могу доставить маленькое удовольствие. Только, что с тобой будет дальше, кот? Когда меня не станет? А ведь это вполне может случиться. Что-то здоровье у меня барахлит в последнее время. Кто будет кормить тебя «тюрей» в суровые будни и угощать куском мяса по праздникам? Кто будет читать умные книги, в которых ты все равно ни черта не смыслишь? Кому ты будешь нужен, несчастная серая скотинка, в этой огромной, нелепой и жестокой стране, где и человеку-то места нет, не то что какому-то коту! Эх, Блохастый, была у тебя надежда в этой жизни, да и та ушла… Говорил я Ей, куда ты едешь, на что надеешься там? Кому ты там будешь нужна? Так нет же! Вбила себе в голову, что там Она будет свободна и счастлива. А я так и не смог Ее остановить. Тяжело мне, Блохастый… Что смотришь на меня? Ты не человек, тебе трудно понять, как мы привязываемся к этим непостоянным и глупым созданиям. Тебе с твоей Муркой было проще. Я вовсе не плачу… Ты думаешь, если я орал на Нее, обзывался, значит, меньше любил? Я дурак, конечно… Но, разве можно объяснить словами эту привязанность к родной земле? Я просто чувствую это и все! Это – как здоровье, либо оно есть, либо нет. Но ты же знаешь, как я был к Ней привязан. Она была последней моей надеждой в этой жизни и… все кончилось.

Что ж, бог Ей судья. Пусть Она будет там счастлива. Помнишь, как Она звала меня с собой? Смех! Мне, исконному русаку, Сане Ульянову – и туда? Я рассмеялся, а Она – в слезы… Сложная у нас, у двуногих, жизнь. Мурлычешь? Мурлычь, мурлычь… Не будем портить наш хороший вечер мыслями о плохом. Давай-ка лучше заведем музыку… Сейчас достану нашу с тобой любимую… Помнишь, как Она пела? Вот… Сейчас, только кассету поставлю… Ну, слушай…

«Мы связаны, Агнешка,
С тобой одной судьбою
В прощении, в прощанье,
И в смехе, и в слезах.
Когда трубач над Краковом
Возносится с трубою,
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 22 >>
На страницу:
3 из 22