Гном. Часть 2

Десятого июня товарищ Голованов мимолетно заметил товарищу Москаленко, что весьма впечатлен эффективностью новых бронебойных снарядами. Казалось бы ничего особенного, но, на самом деле, такого рода разговор был практически невозможен. Только в случае соответствующей подачи сверху. Фактическому командующему нарождающейся стратегической, да и всей тяжелобомбардировочной авиацией вообще, было не до спецификации противотанковых снарядов. Ну, – не его это было дело. Вот только новое время требовало объединять самые, казалось бы, далекие интересы. Человеку из штаба Второй Воздушной армии* пришла в голову интересная идея относительно нового типа бомб. Дело в том, что некие дорогие изделия совершенно исключительных достоинств, использовались, на его взгляд, крайне бездарно. Речь идет о бракованных, а также – о расстрелянных, изношенных стволах гаубиц калибра 152 мм. В связи с этим он подал докладную записку по принадлежности, и заодно приобрел еще одну причину скрывать свое светлое имя от благодарного потомства. В наркомате боеприпасов докладную записку внимательно рассмотрели, поняли открывающиеся перспективы для некоторых особых случаев, и творчески доработали. Везде существуют люди с особого рода чутьем, и оно их не подвело: Верховный Главнокомандующий и впрямь очень заинтересовался затеей во-первых, и приказал хранить ее в глубочайшем секрете во-вторых.

Если в учебных образцах в качестве материала бронебойного наконечника оставили закаленную сталь, то в изделиях для боевого применения их решили отлить из тех самых отходов комбината под городом Кыштым. Изделие носило характер конусообразной заглушки с хвостовиком по калибру ствола и весило пятьдесят семь килограммов. Еще двести восемьдесят три килограмма приходилось на форсированную взрывчатку. Взрыватель был вроде того, что ставят на флотские бронебойные снаряды главного калибра, но все-таки с отличием. Знающие люди говорили, что эти штуки, попав в борт «Тирпица», проткнули бы его насквозь и улетели дальше, не заметив, вот только лишних линкоров для проверки этого под рукой как-то не оказалось. Испытания проводились на объекте, проткнуть который насквозь не грозило бы ни одному боеприпасу на свете, – на земле. Это не означало, что тут не было хлопот и своих проблем: работники полигона с утра до вечера копали все более глубокие ямы, дабы уложить в них все более толстые массивы железобетона. Это не удовлетворило начальство, поскольку-де земля получалась слишком рыхлая. Поэтому в дальнейшем прибегали к двум способам, не заменяющим друг друга. Во-первых – шахты стали заполнять не вынутым грунтом, а строительным мусором или булыжником пополам с колотым диким камнем. Во-вторых – пришли к тому, что начали бить галереи от одного шахтного ствола: в итоге это оказалось экономнее.

Простая, как грабли, идея проклятого штабиста для реализации потребовала множества экспериментов. Даже орудийные стволы оказывались недостаточно прочными при работе с некоторыми типами препятствий, разлетаясь мало что не вдребезги. Александра Ивановича привлекли для небольшой консультации, а в итоге он провел на полигоне почти месяц. И, как обычно, там, где он находился дольше десяти дней, выросло целое производство.

– На мне проклятие, – говорил он, – мне ВООБЩЕ нельзя халтурить. Если у меня перед испытанием остается малейшее сомнение*, что сделано все возможное, – пиши пропало. Сомнения неизбежно оправдаются, и все пойдет хином.

Неудачной оказалась попытка туго обмотать корпус бомбы углеродной нитью, «пропитав» несколько таких слоев боразоновым лаком, хотя конкретная картина неудачи, пусть и относительной, до сих пор является секретной. То же относится к попытке замены обмотки – натянутой тканью- «рядном» из той же нити. Итогом стал образец, переделанный так, что слой теперь уже модульной ткани, в которой углеродная нить была заменена карборундовой, в качестве матрицы располагалась на корпусе заподлицо, позади гладкого кольцеобразного выступа высотой в два с половиной миллиметра, а пропитывал ее обычный алюминий. В чудовищных условиях ПРИМЕНЕНИЯ он сначала – плавился, а потом – испарялся, исполняя роль, своего рода «экстремальной смазки». То, что он при этом успевал или не успевал вспыхнуть, роли, как выяснилось, не играло. Вообще надо сказать, только исследований по поведению материалов в таких условиях можно было бы написать пару десятков вполне практичных докторских диссертаций, – вот только времени не было. И это, действительно, очень жаль: результаты крепко пригодились бы потом, когда дело коснется не менее серьезных экстремумов атома и космоса. Сколько забот потребовал несложный взрыватель, чтобы действовал как нужно, а еще и вполне надежно, не хочется даже рассказывать, да еще и не обо всем можно. Зато проблему управляющего оперения, чтоб раскрывалось в полете, решили неожиданно быстро: у товарища Мясищева оказались соображения на этот счет, хотя и по другой теме, и Берович смотрел на него с восхищением, которое у него традиционно вызывали изящные конструкторские решения. Сложное, казалось бы, дело, а воплощалось в простенькой комбинации пружин, стопоров, полуколец и одного пиропатрона.

Когда в военный обиход, да еще во время такой войны, внедряется какая-нибудь новинка, говорить о ней, как о каком-то определенном образце может только дилетант. Опытные образцы. Образцы предсерийные. Первые серийные, которые все равно наполовину опытные. Образцы разных серий, начиная от ранних, и кончая последними. Причем все это – имеет право иметь модификации специального назначения. Во всем этом может сломать голову не то, что специалист, но и сам создатель. С этой затеей поначалу отказались от цифр, фигурирующих в названии каждой штатной авиабомбы и обозначающей вес. Все модификации имели, помимо различий, общее название «Изделие – «Д»: в данном случае «Д» – обозначало просто-напросто «длинное», но было обозначением не хуже и не лучше никаких прочих. О материале бронебойной головки мы уже говорили, но это – да-алеко не все различия. Так, во второй партии резко усилили хвостовик изделия, сделав, кроме того внутреннюю поверхность дна не плоской, а в форме параболического свода. Потом, в связи с сомнениями, – достаточно идиотскими, надо сказать, – будет ли заряд иметь достаточно синхронный взрыв при такой его длине, потребовали повысить гомогенность взрывчатки. Берович счел, что эта проблема находится всецело в его компетенции, увлекся, и сделал, как положено, полноценные детали из вещества, названного впоследствии «камптагеном», или, сокращенно, «КТГА». Он был плотнее аналогичной по составу смеси примерно в два раза, являясь, по сути, кристаллическим телом, очень прочным, твердым и упругим. При этом Саня честно предупредил, что, будучи в два раз плотнее «материнской» смеси, эта штука пока что еще и дороже в пятнадцать раз. О результатах полномасштабных испытаний эксплозива даже создателю сообщили уклончиво, сказав только, что они «вполне удовлетворительны» применительно к специальным целям.

И все это – в различных комбинациях. Для испытания в боевых условиях, например, была избрана так называемая «Модификация «П», то есть «промежуточная»: не учебная, но с головкой из монолитной молибденовой стали с поверхностным упрочнением гамма-нитридом кремния. Так вот и среди них были варианты с разной конструкцией хвостовиков, а еще имелось два изделия, содержащих камптаген, которые были на двести сорок два кило тяжелее… С виду, понятно, – не различить, только по маркировке, в которой почти никто не смыслил. Сами по себе испытания состоялись совсем недавно, под конец июля, в полосе наступления 4-го Белорусского и 1-го Прибалтийского фронтов. Потом к решению этой масштабной задачи подтянулись и другие силы.

*Сомнения людей, в совершенстве знающих свое дело и вообще чаще всего оказываются оправданными. Чистое проклятие, на самом деле.

– Вам все-таки нужна именно «пятерка», вы твердо решили?

– По-другому никак. Получается куда хуже. А чего в ней особенного?

– А – горнизоном командует штурмбаннфюрер Эрнст Лебке, «старый борец» из зело партейных. Та еще сволочь.

– Другие что – лучше? – Угрюмо спросил Мосолов, отвечавший за операцию. – Кого попало тут наверное нет…

– Ну почему? Есть вполне симпатичные ребята. Вот, к примеру, Борзиг из «четверки», которая «Гнейзенау», или…

– Вот пусть и живут, раз такие симпатичные. Другие отличия есть?

– Да, в общем, нет. Все большие форты построены примерно одинаково. Двести пятьдесят по фронту и примерно полтораста в глубину, пятиугольник тупым углом в поле. Вот только у «пятерки» к югу – еще малый фортик. «Лендорф» называется

– А уязвимые места?

– В обычном понимании их просто нет. Сейчас покажу, а вы решайте сами.

С этими словами капитан повесил на стенку первую схему, красочную и исполненную прямо-таки виртуозно.

– Так это выглядело в прошлом веке, когда народ отличался наивностью и бороться со шпионами просто не умел. Вот здесь – казематы, и «напольные казармы», соединенные осевым коридором. Свод – два с половиной – три метра хорошего кирпича. Потом достраивали дважды, совсем другие люди, и схем не достать. Но: судя по фотографиям вспышек выстрелов, помещения так и остались на прежнем месте, значит, реконструкция коснулась только защиты. По данным местных жителей она имеет следующий характер…

Глядя на то, с каким увлечением рекомендованный им капитан Максимов излагает подробности, на любовно вычерченные схемы, Анатолий Чемезов поймал себя на посторонней мысли: «А ведь никакой ты не капитан, хоть и погоны носишь, и не сапер. Архитектор ты, и себя не переделаешь. Ученый муж, а не военный человек. Жалко».

– … Песчаная «подушка» толщиной два-три метра, полтора метра железобетона, а поверх всего – еще три-четыре метра земли. В ней, как видите, растут деревца. Итого – не менее десяти-двенадцати метров в общей сложности.

– Старье, – безопеляционно сказал пожелавший присутствовать Мерецков, впрочем, предупредивший, чтоб «не обращали внимания», – слишком длинный фронт, чтоб можно было обойтись фланкирующими точками, а лобовые мы рано или поздно покрошим. Слишком громоздко.

– Это – да. Но потери будут очень велики. В том числе в артиллерии. А если в стены, так они даже двадцать восемь сантиметров неплохо держат. Насквозь-то – не пробили пока ни разу.

– Товарищ капитан. Вы покажите, куда и под каким углом надо попасть, чтобы эту тварь – того… Если, к примеру твердо уверен, что и попадешь, и пробьешь.

– А-а, – Максимов внимательно поглядел на майора Мусинского, уже с месяц как переведеного приказом в тяжелую авиацию, потому как снайпер, – тогда в любой каземат. Если выбить угол, в котором расположен настоящий капонир, на две стороны, – лучше северный, не прикрытый малым фортом, то можно будет обойти по левому флангу – и все… Только знаете, что? У нас ведь как штурмуют: обстрел – атака, атака – обстрел, во время обстрела, понятно, норовят по амбразурам. Неприятно и риск большой: маленький снарядик положит сразу всех, попадают-то не так уж редко. Поэтому, когда обстрел, немцы оставляют одиночек, а сами всей кучей бегут в «гаржевые» казармы, которые в тыл смотрят. Обстрел кончился – они назад. Так вот, – сказал невоенный человек и ученый муж, – тех казарм всего две, очень большие, и если во время специально затянутого обстрела угодить в них, то защищать форт будет некому.

Насчет «неприятно» – это он сгладил углы. Дело в том, что с некоторых пор в ров с напольной стороны, прямо под амбразуры, стали класть ракеты в специсполнении. Не часто правда, потому что очень уж дорого, попасть почти нереально, да и не решало в конце концов, но в таком случае всех, оказавшихся на огневых позициях у амразур, если и не убивало, то из строя выводило напрочь. Об этих редких до нереальности случаях тем не менее помнили и думали постоянно. Другим развлечением, не столь эффектным, но как бы не погаже, была какая-то небольшая пушка. Судя по разрывам, всего около двух дюймов, но отличавшаяся жуткой точностью. Если русским удавалось подтащить ее километра на полтора – пиши пропало. Если не с первого, то со второго выстрела прямой наводкой «гадюка» надежно попадала в амбразуру, и маленькой гранатки хватало на всех. А обнаружить ее приземистый силуэт было куда как непросто, маскироваться русские за два года научились. Третьего выстрела ей сделать, как правило, не давали: отменным средством были тяжелые минометы во внутреннем дворике, и «лифтовые» мортиры, опускавшиеся под литой колпак после дела. Тут был пристрелян буквально каждый метр, и прицел брался буквально автоматически, по таблицам, разработанным под любой калибр и любую погоду. В машине осады очень быстро, буквально сразу сложилась прочная цикличность. Любимая манера русских, – атака за огневым валом, – тут не действовала: ров глубиной в четыре метра, а за ним отвесная стена, по своим стрелять не будешь, а когда они задерживались перед препятствиями, защитники успевали занять свои места, и из атакующих не выживал практически никто. После положенной паузы налетали самолеты, и тогда форт мягко вздрагивал: пикировщики – попадали, но их бомбы не могли нанести существенного вреда укреплению. Тяжелые бомбы с тяжелых бомбардировщиков попадали в форт очень редко, как исключение, поскольку для них он был слишком мелкой целью. Все это вовсе не делало жизнь осажденных санаторием: атаки комбинировались с налетами пикировщиков, и со стрельбой из орудий на прямой наводке, внутренний дворик представлял собой одну сплошную воронку, засыпанную слоем осколков, земля с вала сползала в ров, местами обнажая конструкции. Каждый день кто-нибудь погибал, потери вроде бы немногочисленные, но тяжелые, поскольку каждый человек был на счету. Дымовые снаряды, буквально сводившие с ума. Страшные удары восьмидюймовых «чемоданов» в стену. А кое-когда начинала тяжело вздрагивать земля и сверху, по отвесной траектории, начинали падать фугаски и еще более крупные, по разрывам судя, вообще десять – одиннадцать дюймов. А самое главное, защитники превосходно понимали, что русские еще даже и не брались за них всерьез.

Другое дело, что товарища Черняховского вовсе не устраивало сложившееся положение вещей. Когда соседи слева успешно заканчивали войну, он тут застрял перед знаменитым, но не таким уж большим городом, и несет большие, давно не виданные, – и век бы их не видеть! – потери. Собственно говоря, – у него все было готово для того, чтобы решить вопрос по-плохому: две воздушные армии полностью к его услугам, громадная группировка артиллерии большой и особой мощности, группировка стратегической авиации, да за пару недель работы просто не оставят от города камня на камне. Вот только есть приказ дать городу еще шанс, испробовав на его укреплениях какую-то новинку.

И когда привычно взвыло и загрохотало, и земля заходила ходуном, а все пространство перед амброзурой заволокло пылью и дымом, ефрейтор Шредер забился в угол, приняв позу, которую несколько позже будут именовать эмбриональной. «Дежурным по обстрелу» оставляли либо по очереди, либо за провинности. На этот раз была его очередь, и именно в его дежурство «Фридрих Вильгельм III» вдруг содрогнулся всем своим каменным телом как-то по-особому. Он вздрогнул, как линейный корабль, получивший торпеду под мидель либо же пару шестнадцатидюймовых в одном залпе. Пару – потому что форт жестоко встряхнуло два раза подряд, так, что удары практически слились между собой, и сразу же из-за задраенных, несокрушимых дверей каземата до ефрейтора донесся страшный, еще неслыханный грохот, а сталь двери вдруг заскрипела и застонала. Жизнь не позволяла задраить двери по полной форме, потому что, подав сигнал товарищам, он был обязан открыть дверь к моменту их появления. Тем не менее это были еще цветочки, потому что следом ударило и еще раз, с такой силой, что тело его подняло и с размаху швырнуло о каменную стену, а сам он оглох и на несколько секунд потерял сознание. Очнувшись, не сразу понял, почему так сумрачно, а потом сообразил: мимо амбразуры сверху непрерывным потоком стекала сорванная страшным взрывом земля, песок и обломки конструкций. Дверь перекосило под треснувшим сводом и заклинило, но здешние конструкторы предусматривали все, ничего не пуская на самотек: отпорный механизм, способный вырвать дверь из пазов, действовал: он провернул пару раз массивное колесо, не столько услыхал, сколько почувствовал ободранными пальцами едва слышный скрип и оставил старания. Колесо с натугой, но поддавалось. А вот спешить ему, судя по всему, было вовсе незачем.

Три машины, со всем тщанием прикрытые истребителями, выходили на цель по очереди, работая практически в полигонных условиях. Новичкам везет, и поэтому два первых изделия модификации «П» угодили почти точно в указанные капитан-инженером «гаржевые» казармы. Третью бомбу, невзирая на управление, унесло вперед: пройдя через слой земли над перекрытием, она угодила в край рва, канув в грунт, как в воду. Четвертая угодила примерно посередине свода «напольного» фаса с неизвестным эффектом. Явный результат удалось отметить от ударов шестого и седьмого изделий: они одно за другим попали в свод северного капонира, совершенно его разрушив. Восьмое, как и пятое, угодило во внутрений дворик, примерно под основание вала, признаки взрыва были зафиксированы и засняты.

– Что ж ты, снайпер, куриная лапа, – с укоризной прогудел Байдуков, проследив за последним путешествием третьего номера, – а я-то думал…

Мусинский не стал объяснять, что прежняя его снайперская работа несколько отличалась от нынешнего занятия, потому что искать оправдания – не по-мужски. Шестую он положил «как рукой», и было похоже, что за попаданием последовал какой-то внутренний взрыв.

– А теперь – глядите…

Третья и последняя бомба из числа имевшихся на борту почти вертикально ударила в литой металлический колпак крупного ДОТ-а, прикрывавшего подход к северному углу форта. От этого металла рикошетировали снаряды орудий особой мощности, но весящая поболее трех тонн пятиметровая игла, летящая со сверхзвуковой скоростью, пронизала его, как воск. Это была не инертная насыпь форта, тут все было налицо, и экипаж воочию увидел, как многотонный колпак сорвало с места, разорвало и смяло, как бумажный.

Используя тот же тактический прием, специальная тяжелобомбардировочная группа в тот же день полностью вывела из строя («привела к молчанию») форты №10 и №11. Этим был в значительной мере обеспечен успешный прорыв внешнего кольца обороны в двух местах из трех запланированных. На другой день по шесть прямых попаданий получили равелины «Штернварте» и «Врангель»: это было сделано как бы в подтверждение ультиматума, предъявленного коменданту Кенигсберга. «Модификация «П» пронизывала стены и перекрытия древних укреплений, взрываясь глубоко внутри, горнизоны равелинов понесли катастрофические потери, будучи практически уничтожены.

Несколько раньше на двух полукилометровых участках второй линии обороны была применена «минская смесь» в соответствии с «первой таблицей». В городских условиях она давала эффект потрясающий и неповторимый: взрывной волной объемного взрыва напалм-алюминиевую смесь буквально вдавило в окна, амбразуры, мельчайшие щели. Эта процедура значительно сократила время горения смеси, зато резко повысила его температуру и интенсивность. По этой причине то, что осталось от укреплений, было занято пятью штурмовыми группами почти без сопротивления, но некоторые входы все равно пришлось взрывать, потому что некому было – сдаться, некому – открыть двери пострадавших, но по-прежнему прочных бетонных руин изнутри. Раскаленный черный бетон, раскаленный, – не возьмешься, – металл дверей, и зачинщики, которые вроде бы сунулись внутрь, – и опрометью выскочили обратно, причем кое-кого пришлось выволакивать. Даже в этот момент, спустя час или около того, температура в помещениях достигала семидесяти градусов. А еще там было нечем дышать.

– Господин комендант, – обратился к Отто фон Ляшу парламентер, майор Крастецкий (перевод с советской стороны – Эрих Дыркнаб, с принимающей стороны – Иоганн Новотны), – командование Четвертого Белорусского фронта повторно предлагает капитулировать на прежних условиях, без их ужесточения, и поручило мне передать коменданту города Кенигсберг нижеследующее. «Группировка люфтваффе в Восточной Пруссии уничтожена полностью. Долговременные укрепления практически неэффективны против новых средств поражения, имеющихся в распоряжении командования фронта, и горнизоны их будут уничтожены, не имея возможности оказать сопротивление или нанести потери советской стороне. Горнизон города Кенигсберг не имеет возможности к активному сопротивлению, прочие соединения вермахта на территории Восточной Пруссии окружены и изолированы. В случае, если данный ультиматум не будет принят, город будет уничтожен артиллерийским огнем и бомбардировками с воздуха. Время на принятие решения до 16

 следующих суток по берлинскому времени, ответ через парламентера в указанном Вами месте.»

Крастецкий поднял глаза, передал бумагу коменданту и продолжил.

– Кроме того, мой командир, – проговорил он предельно веско, глядя коменданту прямо в глаза, – командующий фронтом генерал армии Иван Данилович Черняховский поручил мне передать устно, что, в случае продолжения сопротивления, мирное население из города выпущено не будет. Что термин «бессмысленное сопротивление» в данном случае следует понимать в самом прямом смысле, а не в качестве фигуры речи: ваши солдаты будут убиты, не сумев нанести значимых потерь или даже надолго отвлечь группировку от иных фронтов. Ваш истинный долг, – защита населения, не будет выполнен, поскольку оно погибнет при штурме, и единственным способом сохранить его является капитуляция. Кроме того, здесь сосредоточена группировка в полторы тысячи ударных самолетов, и поэтому генерал Черняховский гарантирует полное уничтожение кораблей и судов, осуществляющих эвакуацию мирного населения и воинских контингентов на акватории порта и в открытом море, а запертые на островах и побережье группировки будут уничтожены с воздуха. Так или иначе через пять суток от начала штурма все будет кончено, а на вашей совести останутся жизни четырехсот тысяч немцев.

В докладе о результатах испытания в боевых условиях «бомб повышенной бронебойности» эффективность оружия признана близкой к ожидаемой, а тактика применения в условиях хорошего истребительного прикрытия «удовлетворительной». В конце были даны рекомендации по совершенстовованию тактики.

– … англичан. – А?

Фон Браун, погруженный в собственные, достаточно невеселые мысли, услыхал только последнее слово. Уж слишком оно не входило в нынешний его повседневный лексикон.

– Вы меня совсем не слушаете, а я говорю интересные вещи. Сегодня мы отбываем, и уже завтра будем со спецпоездом на полигоне «Степной» в низовьях Волги. Там ваши сотрудники с помощью наших рабочих приготовили к старту несколько «А – 4». И союзники будут, говорю. Англичане, потому что американцев ваша тематика почему-то не заинтересовала.

– Я не понимаю, – после короткой паузы, наконец. отреагировал конструктор, – зачем вы собираетесь делиться с людьми, которые никогда не будут России друзьями? Мне, откровенно говоря, все равно, но меня всегда беспокоит, если я не понимаю чего-то, что меня касается. Ведь вы совершенно спокойно могли бы послать их подальше, под сотней благовидных предлогов, или даже просто так… И они утерлись бы!

– И что, – с любопытством осведомился попутчик, – в союзнические обязательства вы совсем не верите? Равно как и в верность своему слову?

Спутник его был веселым, залысым мужчиной примерно его лет, с физиономией, как с самой злобной антисемитской карикатуры рейхсминистерства Пропаганды. Представился, как Борис. Немец только кинул на него полный пренебрежения взгляд, как на какого-то недоумка, и откинулся на спинку сиденья. А тот продолжил.

– Я, откровенно говоря, тоже не очень-то, но товарищ Сталин, как правило, знает, что делает. Думаю, что завтра-послезавтра, на пусках, все прояснится… Да! Чуть не забыл. Меня просили передать, что вас ждет сюрприз. Вместе с вашими ракетами они собираются запустить свою. Что, какую – ничего не знаю, в разработке не участвовал, потому что вывозил этот ваш «Миттельверке».

Пожалуй, никогда, даже во время разгрома «военного заговора» и «ленинградского дела» следствие не велось в столь сложных условиях, так тщательно и в таких масштабах. Лучшие разведгруппы со всех фронтов, лучшие следователи из всех служб и лучшие палачи им в подручные. Квалифицированнейшие, – без шуток! – специалисты способные извлечь всю правду полностью и ничего, кроме правды, из кого угодно. Не дав ни единого шанса потерять сознание, сойти с ума или помереть до этого момента. Задача поначалу казалась непосильной, но постепенно набралось достаточное количество тех, кто знал какую-то малую толику или даже часть общей картины. Все это в одном флаконе и под единым руководством временного следственного управления, специально созданного по такому случаю. Нашли и жителей, с домами которых работы велись по соседству, и рабочих, и подрядчиков, и даже некоторых должностных лиц, имевших отношение к стройке во времена оны. Весь этот планктон имел одно назначение: подтвердить или опровергнуть данные тех, кто, чая краха, и ожидая милости от победителей, предложил собственные услуги. Были и вполне идейные товарищи, которые по самым разным причинам терпеть не могли ни фюрера Германского Народа, ни единственную и неповторимую в Рейхе Партию. Те, кто уцелели. Уцелевшие знали немного, но зато очень, очень старались. Сведения обобщались, сравнивались, уточнялись, проверялись, и обобщались снова. Установленные факты поражали буколической простотой, доходящей до примитивности. То есть такой, что невозможно было поверить.

Отсюда, снизу, результат всех этих титанических усилий и неподдельных стараний был воспринят до обидного буднично. А еще довольно лаконично. Очередная бомбежка. На этой глубине иные взрывы не были слышны, а иные – воспринимались как отдаленные толчки, более или менее сильные. Так на протяжении довольно длительного времени происходило и теперь: кто-то с настойчивостью, достойной лучшего применения крушил серые, холодные развалины наверху, очевидно, желая окончательно истереть их в муку. Бомбежка, как будто бы, стихла, и можно было, казалось, перевести дух, когда все в бункере, и стены и потолок, сотряслось от удара, бывшего из ряда вон. Откуда-то сверху посыпалась труха, пыль, которым, по идее и взяться-то было неоткуда. Кое-где, подпрыгнув, со столов слетела посуда, письменные приборы, папки с документами и даже одна пишущая машинка, в ряде помещений погас свет, – и следом же сотрясение повторилось, ближе и сильнее. В клетушку приемной вбежал, крича что-то неслышимое, дежурный офицер, и в этот момент потолок рухнул и все пространство внутри затопило пламя неимоверной, не имеющей названия яркости. Вы представляете себе действие плазмы, имеющей при этом плотность твердого тела? Нет? И не пытайтесь, потому что нельзя представить себе то, чего не видел никто из живущих. Те, кто видели, уж наверное никому, ничего не расскажут.

Кто сказал, что два раза в одну воронку бомба не попадает? В данном случае такое вызывающее поведение было, скорее, правилом.