День восьмой. Том второй

Асумов несколько секунд помедлил, словно надеялся, что Алексей передумает, потом едва заметно пожал плечами и поднялся со своего места.

– Всего хорошего, Алексей Вячеславович.

– До свидания.

Посетитель вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Почувствовав на себе Оксанин взгляд, Алексей нервно обернулся:

– Что?!

– Я думала, что вы как Лена – православный. В храм ходите, посты там всякие соблюдаете, заповеди…

– Я – православный, – жёстко ответил Алексей. – В чём проблема?

– Ни в чём – запротестовала она. – Всё в порядке. Это я просто так ляпнула.

Она выскользнула из кабинета и только оказавшись за плотно закрытой дверью, позволила себе расслабиться.

И дёрнул её чёрт за язык ляпнуть такое! Не всё ли равно, какие он там заповеди исполняет и исполняет ли их вообще.

А то, что он этого Всеволода ни с чем отправил, так ведь это и заповеди такой нет, чтобы помогать своему ближнему. Не убий – это вроде есть, не укради – тоже имеется, даже о том, что нужно возлюбить ближнего в Библии написано, но вот чтобы помогать дальнему, тем более, в ущерб собственным интересом – об этом нигде ни слова нет.

А Алексей Вячеславович – он свой бизнес честно тянет – по нынешним временам для царствия небесного этого за глаза хватит.

Мягко затренькал настольный телефон. Собеседник на том конце трубки стал допытываться, есть ли сертификаты на товары, которые были отправлены в соседнюю область ещё месяц назад.

Все лишние мысли тут же вылетели из головы. Она подвинула к себе клавиатуру и остервенело застучала по клавишами.

Глава 5

Август – последний летний месяц. Тем не менее, даже в самом названии чувствуется что-то осеннее. А в воздухе, особенно по утрам, ощутимо пахнет чем-то сырым, тоскливым и пасмурным.

Настроение у Ирины было точно таким же – осенним и безрадостным.

После того, как Люба уехала, Ирину почему-то никто не выгнал с последней кровати. К ней стали относиться настороженно и лишний раз предпочитали не связываться, хотя нельзя было сказать, что что-то кардинально изменилось в её жизни.

– Ирка! – Сказала однажды Родионова, когда они сидели в спальне.

До этого Ирину почти никогда не звали по имени, поэтому она не сразу разобрала, что обращаются именно к ней, а, поняв, дёрнулась, словно от удара, быстро-быстро заморгала, вскочила со своего места и сделала шаг назад.

– Что? – В глазах её мелькнул ничем не прикрытый испуг.

– Тебе плеер нужен? На, – протянула она. – Смотри, он хороший!

– Мне? Не… Ничего… Не надо…

– Он хороший, тут только батареек нет. И вот эта кнопка, перекручивание назад, немножко не работает. Но это ничего, когда ты кассету будешь слушать, тебе ведь назад не нужно будет крутить.

– Не, не надо, я так, без плеера…

– Ладно, как хочешь.

Недовольная, Родионова ушла. Ирина долго смотрела ей вслед, пытаясь понять, зачем Родионова хотела ей сделать такой дорогущий подарок.

Затем откуда-то стало известно, что Ирину с Викой скоро забирают в семью – и спокойная жизнь для девочек прекратилась.

Им стало ясно, что-то отчуждение, которое было вокруг них раньше, те насмешки и издевательства, которым они подвергались – это ещё цветочки, всё может быть гораздо хуже. Их начали бить. По настоящему: больно и до синяков. Кто-нибудь подкарауливал её в сторонке, и, когда Ирина или Вика проходили мимо, ставили подножку, а потом начинали колотить. Если показывался кто-то из взрослых, обидчик убегал. Ирина, глотала слёзы и как ни в чём не бывало шла дальше. Она не хотела, чтобы кто-то узнал, что её обижают. Вика же не стеснялась плакать – и эти слёзы всех смешили.

– Мразь! – Слышала Ирина, лёжа в постели и с головой укрывшись одеялом. – Пирожки домашние будешь жрать, да? Лимонады с соками пить? – Кто-то двигал кровать, приподнимал её и переворачивал на бок.

На грохот перевёрнутой кровати прибегала воспитательница. Ирина с молчаливой сосредоточенностью вставала с пола, собирала матрац, подушку, одеяло, прочие постельные принадлежности, и начинала всё застилась заново.

– Кто это сделал? – Спрашивала воспитательница.

Все молчали, делая вид, что спят. Не добившись ответа на свой вопрос, воспитательница уходила.

Однажды девчонки перевернули Викину кровать и чуть не сломали Вике руку. Ирине стоило больших усилий скрыть этот факт от тёти Лены, которую она очень не хотела расстраивать.

Девочка украдкой начала считать дни, оставшиеся до переезда в семью. Перед отбоем, отвернувшись к стене, она зачёркивала крестиком дату на карманном, ещё трёхлетней давности, календаре, а потом сосредоточенно водя пальцем по крохотным цифрам, считала дни. «Четырнадцать, тринадцать, двенадцать…» Время тянулось невыносимо медленно.

Чем ближе был день переезда, тем сильнее Ирину охватывало странное ощущение, которого она до сих пор никогда не испытывала. Всё вокруг, даже самые обыденные и привычные предметы, постепенно становилось чужим. В груди поселилась глубокая и щемящая пустота. От неё становилось так тоскливо, что хотелось плакать. Сильно, навзрыд.

Девочка ловила себя на мысли, что острота зрения у неё будто бы с каждым днём всё более увеличивается. Она стала замечать те вещи, на которые раньше не обращала внимания.

Вот, например, шкаф. Ну, шкаф и шкаф. Ирина видела его каждое утро; оттуда она доставала посуду для завтрака. А недавно она заметила, что этот шкаф рыжеватый, потёртый и совсем старенький. Одна ножка у него была вывернута вбок, а у фанерки, которая крепилась к его задней части, чуть отошёл уголок.

На торцевой стене шкафа висело зеркало, смотря в которое причёсывались воспитательницы. Ирина тоже не обращала на него внимания, и только недавно заметила, что зеркало это очень большое, сверху его пересекала косая трещина. А края у него были не острые, а стёсанные под углом. Когда утром поднимающееся солнце било в этот край зеркала, по потолку разбегались длинные яркие радужные полоски.

«Ведь когда-нибудь я увижу это в последний раз, – думала Ирина. – В самый последний. И не будет уже ни этого шкафа, ни зеркала, вообще ничего, всё будет совсем по-другому»

И вот, наконец, считать осталось нечего: последняя дата – шестое августа – оказалась перечёркнута. Осталась всего одна ночь.

Ещё вечером Ирина почувствовала, что происходит что-то не то: все девчонки перед отбоем перешёптывались, хихикали, глядя в её сторону, а если она замечала, старательно отводили глаза, делая вид, что ничего не происходит. Ирина объяснила себе это тем, что на следующий день переезжает в семью. Хотя, чего тут такого? О какой-нибудь грандиозной гадости, готовящейся напоследок, она не подозревала.

Тем более, её внимание было занято Викой, которой в кровать насыпали всякий мусор и не разрешали этот мусор убирать.

– Ты куда пошла, Крысёныш? – Бросила со своего места Брайцева. – Отбой уже был. А ну съебалась обратно!

Со стороны казалось, что она беспокоится о порядке. Это было хуже всего. Мальчишки, если и издевались, то грубо и примитивно. Кто-нибудь из них на месте Брайцевой стукнул бы Вику, ну, намочил подушку или натолкал в тумбочку всякой дряни. Девчонки были не в пример изобретательнее и изощрённее. Вот, например, сейчас, Вика откинула одеяло, а там сметки с пола. Девочка собрала кое-что прямо в ладони и пошла выкидывать, но была остановлена Брайцевой. И что тут делать? Во-первых, Брайцева, как не крути, права: после отбоя выходить из спальни можно было только в туалет. А разве Вика сможет настоять, что ей надо выкинуть мусор? Нет, конечно. Вот и сейчас она стояла, с растерянной улыбкой глядя на Брайцеву, которая, кстати (Ирина была в этом более чем уверена), сама же всё и устроила. Но ведь за руку её никто не поймал. Сейчас что-либо доказывать бесполезно.

– Давай-давай, Крысёныш, пиздуй спать, – поддержала свою подругу Тихонина.

Вика, всё ещё продолжая улыбаться, показала ей сложенные лодочкой ладони.

– Что ты мне тут в нос всякой хуйнёй тычешь? – Лицо Нади выразило крайнюю степень недовольства. – Давай. Бросай, где взяла и ложись. А утром всё уберёшь.

Вика безропотно выполнила требуемое: аккуратно положила кучку мусора на прежнее место, на матрац, и со вздохом улеглась.