Экология русского языка

потому самому, что в них более общечеловеческого начала, чем в резкой личности племен воинственных» [Хомяков 2003: 120]. Ср.: «Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство. <…> Русская интеллигенция всегда с отвращением относилась к национализму и гнушалась им, как нечистью. Она исповедовала исключительно сверхнациональные идеалы» [Бердяев 1990: 113]. А Б. П. Вышеславцев объяснял душу русского народа следующим образом: «Сны суть наши подсознательные устремления. <…> Чтобы понять душу народа, надо, следовательно, проникнуть в его сны. Но сны народа – это его эпос, его сказки, его поэзия <…> И это вещие сны, которые предсказали русскую действительность. Теперь посмотрим, о чем мечтает, чего желает русская сказка, каковы бессознательные мечты (reves) русской души. Прежде всего – это искание “нового царства и лучшего места”, постоянное стремление куда-то “за тридевять земель”. Здесь есть, конечно, нечто общее сказочному миру всех народов: полет над действительным к чудесному, но есть и нечто свое, особенное, какое-то странничество русской души, любовь к чужому и новому здесь, на земле, и за пределами земли» (выделено мной. – А. С.) [Вышеславцев 2003: 623–624].

Такие характеристики философов совпадают с суждениями некоторых лингвистов. Так, например, Т. В. Цивьян пишет: «Место иностранного языка растет с такой непропорциональной реальным потребностям быстротой, что приходится предполагать, что причины этого коренятся в ментальном механизме и/или в семантических основах РММ (русской модели мира. – А. С.)» [Цивьян 2000: 211].

Эти особенности русского народа иногда вызывают резкие оценочные суждения, в том числе и у патриотически настроенных мыслителей, например у А. А. Зиновьева: «Я не знаю другого большого народа в мире, который так холуйствовал бы перед всем западным» [Зиновьев 2006: 439]. Во всяком случае, даже если не разделять таких резких оценок, следует прислушаться к такому суждению национально мыслящего философа: «Одним из самых тяжелых последствий европеизации является уничтожение национального единства, расчленение национального тела европеизированного народа. <…> При заимствовании чужой культуры каждое поколение вырабатывает свою смесь, свой канон синтеза элементов национальной и иноземной культуры. Таким образом, в народе, заимствовавшем чужую культуру, каждое поколение живет своей особой культурой, и различие между “отцами и детьми” здесь будет всегда сильнее, чем у народа с однородной национальной культурой» (выделено мной. – А. С.) [Трубецкой 2003: 719–720]. Соотнеся мысль Трубецкого с современной российской ситуацией, невольно подумаешь: «Как в воду глядел!»

Такое состояние русской ментальности и такая ситуация с заимствованиями естественно порождают тревогу за судьбу русской цивилизации, поскольку язык ценностно не нейтрален, так как в нем, прежде всего в лексике и фразеологии, отражается та или иная национальная картина мира с ее социальными, мировоззренческими и другими аспектами. «Мы очень ошибемся, – пишет А. С. Панарин, – если подумаем, что нынешняя программа американизации русской культуры в самом деле направлена на то, чтобы уподобить нас американцам или приобщить к достижениям этого находчивого и практичного народа. На самом деле целью такой американизации является отлучение от собственной великой культурной традиции, полное забвение и разрушение ее. Народу, у которого отняли его великую традицию, уже ничто не поможет: его в полном смысле можно брать голыми руками» [Панарин 2002: 324]. И далее: «Язык новых элит – “новых русских”, “новых украинцев” – невольно акцентирует те смыслы, мотивы и доминанты, которые оказываются совершенно чуждыми и традиционной морали народов, и их новейшему горчайшему социальному опыту. Поэтому английский язык новоявленных джентльменов удачи неминуемо несет в себе черты редукционизма, стилизованности и виртуальности, вызванные неподлинностью самого их бытия, наполненного имитациями» [Там же: 348].

Близкие приведенным суждения высказывают и отечественные лингвисты. Так, Л. П. Лобанова пишет: «Важнейшей из семиотических систем является язык, с помощью которого и на территории которого может осуществляться разрушение духовных оснований жизни народа через изменение или разрушение языковой картины мира. Такие изменения и разрушения заметны сегодня в большом потоке лексических заимствований из английского языка, а также в заимствовании стиля жизни и образа мысли, которые также находят свое выражение в языке и вносят изменения в языковую картину мира, неразрывным образом связанную с национальным характером, особым духом народа, его менталитетом как особым вариантом представления бытия, с которым и связана сохранность его культуры и его исторической жизни» [Лобанова Л.П. 2010].

В. В. Колесов отмечает, что «утрачивается (и все больше с каждым заимствованным словом) то народное представление – образ, – которое веками сохраняло русское слово, перенося его от поколения к поколению. Рушится связь времен, национальный язык утрачивает облик народного. Лишаясь корней, литературный язык помаленьку становится однообразно серым. Особенно озабочены этим писатели, и справедливо» [Колесов 1998: 200]; «…Заимствованные слова не обладают для носителей языка-реципиента внятной внутренней формой (ср., например, исконные подросток, юноша, молодой человек – и американо-английское teenager; возлюбленный, любимый, любовник – и boyfriend; и т. п.). Поэтому, в частности, момент заимствования считают и моментом утраты национального концепта, следовательно, – и обеднения русской ментальности [Колесов 2004в: 122]» (цит. по [Васильев 2013: 114]). Л. В. Савельева полагает, что основной причиной нарушения «лингвоэкологического баланса сегодняшнего дня является резкое подавление естественного этно-исторического фона нашего высокоразвитого языка» из-за наплыва иноязычных заимствований [Савельева 1997: 41]. В коллективной монографии «Культура парламентской речи» Н. В. Новикова пишет: «…Многие средства массовой информации просто поражены вирусом коленопреклонения перед всем западным, что также осложняет и без того непростую обстановку, связанную с агрессивным вторжением чужеродной лексики в русский язык» [Культура… 1994: 114–115].

Предоставляю читателям самим оценить степень соответствия цитированных мыслей российской действительности. Скажу лишь, что аналогичные суждения в русской философии высказывались задолго до нашего времени: «Тот, кто охотно говорит на языке чужом, охотно забывает свой собственный язык. Тот, кто принял язык чужой, принял в себя волшебную силу чужой мысли, воплотившейся в звуке;

но отдал душу свою под вечную опеку; он заковал ее в невидимую, но нерасторжимую цепь; он схоронил свою старую жизнь, нравственную, умственную и бытовую» [Хомяков 2003: 120].

3.3. О критериях приемлемости иноязычных заимствований

Приведенные суждения не означают, что русская философия вообще отрицает целесообразность заимствований; она призывает к осмотрительности и разумному балансу «своего» и «чужого»: «Определенное различие или раздельность жизненных сфер, как индивидуальных, так и собирательных, никогда не будет и не должно быть упразднено, потому что такое всеобщее слияние привело бы к безразличию и пустоте, а не к полноте бытия. Истинное соединение предполагает истинную раздельность соединяемых, то есть такую, в силу которой они не исключают, а взаимно полагают друг друга, находя каждый в другом полноту собственной жизни (выделено мной. – А. С.)» [Соловьев 1993: 100–101]. Ср.: «Новое глобальное смешение внутренней и внешней, своей и чужой среды грозит тотальным сбоем механизмов человеческой идентичности и вытекающими отсюда непредсказуемыми срывами. Речь не идет о том, чтобы пропагандировать ксенофобию и ставить под подозрение учащающиеся контакты с глобальной внешней средой. Речь идет о том, чтобы в подобные контакты вступали люди, сохраняющие свою социальную и культурную идентичность (выделено мной. ? А. С.). Только в этом случае данные контакты не приведут к социальному и моральному хаосу» [Панарин 2002: 148]; «Заимствование чужого опыта, ? пишет Е. С. Троицкий, ? прежде всего научно-технических достижений, необходимо, но оно должно носить творческий характер, основанный на объективном анализе плохого и хорошего, полезного и вредного для нас» [Национальные интересы… 1997: 17].

Свидетельства философов и просто культурных людей, причастных к языковому творчеству, говорят о том, что синдром не оправданных объективными причинами иноязычных заимствований глубоко укоренен в сознании нашего народа и требует серьезного изучения и продуманной языковой политики. Попытки лингвистов разобраться в проблеме заимствований не привели их к консолидированному решению, однако можно говорить о том, что большинство придерживается «золотой середины» в соответствии с идеей, высказанной еще А. П. Сумароковым: «Языки чужды нам потребны для того, / Чтоб мы читали в них, на русском нет чего…» [Сумароков 1957: 193]. Ср.: с рассуждением современного автора: «Я не призываю к железному занавесу а-ля чучхе. Импорт даже полезен в тех случаях, когда “Шишков, прости, не знаю, как перевести”» [Замостьянов 2011].

Такой точки зрения придерживается большинство современных лингвистов (с теми или иными уточнениями и оговорками). Например, Л. И. Скворцов: «Конечно, никто не призывает к отказу от любых иноязычных заимствований только в силу их “чужесловия”, к позиции упрямого пуризма. Там, где они уместны, точны и выразительны эти заимствования просто необходимы. Интернационализация языка науки, использование иноязычных корней, приставок и суффиксов – естественный путь развития языка как важнейшего средства человеческого общения. Но не будем закрывать глаза и на факты засорения языка – при бездумном или намеренно неуемном обращении к иноязычной лексике. Крайности везде нехороши, а в языке тем более» [Скворцов 1996: 90]. Близка к этой точка зрения В. Н. Шапошникова: «Неоднозначна современная проблема иностранного компонента, иноязычной экспансии. И не только в плане предметной оправданности. До известной степени оправдана негативная реакция на иностранный взрыв, оправдана как со стороны простого носителя языка, так и со стороны лингвиста. <…> Негативная реакция является не единственной тенденцией общественного сознания. Есть другие стороны этой ситуации. Начиная с уместности заимствования при появлении в жизни общества новой реалии (хотя вопрос нередко спекулятивен), его глубины, и переходя к более масштабным социолингвистическим проблемам» [Шапошников 1998: 227].

Л. П. Крысин, показав целесообразность включения в русский язык целого ряда заимствований и имея в виду возникающие в процессе заимствований излишества, замечает: «Но все же надо иметь в виду, что для развития почти каждого языка процесс заимствования (выделено автором цитируемого текста. – А. С.) слов из других языков вполне естествен и обычен, как естественны и обычны контакты между народами – политические, торговые, культурные. <…> Не нужно забывать, что язык представляет собой саморазвивающийся механизм, действие которого регулируется определенными закономерностями. В частности, язык умеет самоочищаться, избавляться от функционально-излишнего, ненужного. Это происходит и с иноязычными словами» [Крысин. URL: http://www.gramota.ru/biblio/magazines/ gramota/opinia/28_7].

Имеются фундаментальные исследования и учебные пособия, посвященные этой проблеме (напр. [Крысин 2004; Колесов 1998; Бондарец 2008; Габдреева и др. 2014; Маринова 2012; Васильев 1993; Скворцов 1996]). В результате «отрицать необходимость употребления в русском языке всех современных заимствований не осмелится даже самый яростный сторонник пуристических взглядов, так как многие иноязычные слова действительно необходимы для номинации новых явлений и предметов» [Новикова 1996: 394]. Уже вошли в систему языка и закреплены лексикографически такие, например, слова, как сервер, лобби, рэп, электорат, рейтинг, диджей, презентация, коллаборационист, мониторинг, бренд, истеблишмент и мн. др. (см.: [Новейший словарь… 2002; Захаренко и др. 2003; Большой толковый… 1998; Толковый словарь… 2011]). Все они в большей или меньшей степени соответствуют таким критериям: заполняют лакуну в системе языка, вносят новый семантический оттенок (ср.: презентация – представление чего-л. впервые; коллаборационист – предатель, сотрудничающий с врагами), обладают б?льшими словообразовательными возможностями по сравнению с русскими параллелями (ср., напр.: электорат – электоральный, избиратели – …?; мониторинг – мониторинговый, наблюдение – …?). Широко используются, например, такие слова, как провайдер, флешмоб, смартфон, бойфренд и некоторые другие, которые еще не получили закрепления в толковых словарях русского языка [Словарь русского языка 1985–1988; Толковый словарь… 2011; Большой толковый… 1998], но представляют собой заимствования, мотивированные нуждами языка как знаковой системы.

Однако «вряд ли, впрочем, справедливо сделать вывод, будто надо взирать спокойно на происходящее: увлечение массой американизмов, дескать, временно, быстротечно и преходяще, язык, мол, сам переварит и освоит нужное и полезное, он сам себе санитар и очищается без наших усилий. <…> Существует, видимо, некоторая норма поглощения иностранных слов русским языком, и если она соблюдается, процесс идет естественно, незаметно. Сегодня она, несомненно, превышена, к тому же заимствованиями из одного источника (выделено мной. – А. С.). Они оказываются чужеродно однообразным и столь массивным телом, что напоминают опухоль в словарном организме, который не успевает создавать им противоядие или перерабатывать их, частично осваивать, частично отсеивать. Такая обработка к тому же не просто стихийна, она нуждается в сознательном управлении людьми» [Костомаров 1999: 143–144]. Эти мысли лингвиста можно иллюстрировать таким суждением: «…В России преподаватели ломают голову, читая сочинения учеников и студентов, какое написание считать грамматически правильным – “офшор”, “оффшор” или “оф-шор”, “прайс-лист” или “прайслист”. С ума можно сойти, потому что “прайс лист” заменяет другое иностранное слово, давно ассимилированное русским языком, ? “прейскурант”, хотя все они ничем не лучше простого нашего “ценника”» (Леонов Н. С. Все слова, слова, слова… // Русский Дом. 2007. № 8. С. 23).

Носители языка (журналисты, политические деятели и т. д.) нередко злоупотребляют заимствованиями, в результате чего «создается впечатление, что из языка скоро исчезнут целые ряды исконных слов (или давних заимствований)…» [Новикова 1996: 385]. Приведем некоторые примеры таких заимствований: Пенсионер на рэйве (КП. 20.07.2005) – заголовок, ср.: Пенсионер на дискотеке / вечеринке (от англ. rave – вечеринка); Но если власть все это время водила нас за нос с фейком «борьбы с коррупцией», так, может, и все прочее – это тоже дешевые фейки, обманы, понты? (Завтра. 2015. № 19) – ср.: Но если власть все это время водила нас за нос обещанием «борьбы с коррупцией», так, может, и все прочее – это тоже дешевые обманы, подделки? (англ. fake – хитрость, обман, мошенничество; подделка, подлог, фальшивка); Посмотрим на фото – как эмоционально комментирует Виктор Маркович контекст из хэнд аута про «тех, кто с рогами», то есть бесов (НУЖ. 2010. № 19) – ср.: Посмотрим на фото – как эмоционально комментирует Виктор Маркович контекст из раздаточного материала… (англ. handout – тезисы, выдаваемые бесплатно); Но противоположная сторона в лице Л. Млечина и Н. Сванидзе постоянно стремится модифицировать отдельные исторические сюжеты и подменить глубокое исследование реальных исторических событий, особенно в наиболее важных реперных точках российской истории, либеральными идеологическими клише… (Завтра. 2010. № 44) – ср.: …особенно в наиболее важных исходных точках российской истории (реперные точки – «первичные, воспроизводимые температурные точки, каждой из которых присвоено определенное значение температуры, выраженное в кельвинах или градусах» [Захаренко и др. 2002: 697]); Лидерство Митта Ромни в процессе республиканских «праймериз» является полностью спойлеровским проектом в пользу Барака Обамы… (Завтра. 2012. № 7) – ср.: Лидерство Митта Ромни в процессе первичных выборов является полностью провальным проектом в пользу Барака Обамы… (от англ. spoil – портить; праймериз – «1) первичные собрания избирателей в США для выдвижения кандидатов на выборные должности;

2) выборы делегатов на партийный съезд США» [Булыко 2004: 552]).

Вызывает сомнение лингвоэкологическая обоснованность употребления следующих заимствований, во всяком случае в приведенных ниже контекстах:

Русская комьюнити во Флориде… (ЛР. 06.03.98) ? ср.: русская община/диаспора (англ. community – сообщество, община, диаспора); Собственный «промоушен» у партий получается хуже (ЛГ. 2003. № 33) ? ср.: собственное продвижение (англ. promotion – продвижение, повышение, выдвижение); Ненормативная лексика и мат как ее разновидность – явление древнейшее: в каждом языке мира есть кластер слов и выражений «трехэтажного» характера (НУЖ. 2010. № 17) ? ср.: есть группы слов и выражений (англ. cluster – группа); В отличие от соглашения о совместном развитии международного пассажирского и грузового хаба в аэропорту Красноярска, подписанного в прошлом феврале, сам проект развития «Емельяново» правительство презентовало без лишнего шума (МК. 19–26 февраля 2014) ? ср.: международного пассажирского и грузового узла (англ. hub – узел); Я очень люблю готовить. Для меня это релакс, возможность показать свою виртуозность не только на сцене, но и на кухне (Телевизор. 2010. № 12) ? ср.: это для меня отдых (англ. relax – отдых); Джефф Ренс на самом деле 100% автомат, он вообще не дает комментов (РВ. 2014. № 7) ? ср.: не дает комментариев (англ. comment – комментарий); Дизайн и контент – слишком важные сегодня слова, чтобы ими пренебрегать. Просто давайте их называть по-русски: форма и содержание (Завтра. 2010. № 29) ? ср.: Дизайн и содержание (англ. content – содержание); Исламское государство – это лишь верхушка айсберга: те самые экстремисты, за которыми очень большой политический, религиозный и социальный бэкграунд (НГ. 2014. № 1–10) ? ср.: большой политический, религиозный и социальный фон / большая политическая, религиозная и социальная история (англ. backgraund – фон, история); Для спарринга певцу потребовались три тысячи очаровательных партнерш, с которыми он делил свое ложе (СГ. 2–14 июля 2000 года) ? ср.: для партнерства (англ. sparring – партнерство); Черное платье с модным принтом (Телеканал «Россия-1». 16.03.2008) ? ср.: с модным рисунком (англ. print – рисунок); Надо акцептировать все новое (Телеканал «Афонтово». 25.09.2004) ? ср.: надо принимать все новое (англ. to accept – принимать); Социальные приоритеты (СР. 22.07.1998) ? ср.: социальные предпочтения (англ. priority – предпочтение); Многие коррекционные школы и детсады вошли в состав образовательных комплексов. Инклюзия получилась там, где инициатива шла снизу… (НГ. 2014. № 110) ? ср.: включение/присоединение получилось там, где… (англ. inclusion – включение, присоединение). Первые несколько дней он (фильм. – А. С.) был в топе интернетовских обсуждений (Завтра. 2014. № 10) ? ср.: …был в центре / на вершине (англ. top – верхушка, вершина) интернетовских обсуждений.

Перечисленное далеко не исчерпывает список сомнительных заимствований. Этот вопрос ждет своего исследования и лексикографического отражения.

Злоупотребление заимствованиями выражается также в несоблюдении коммуникативной целесообразности, когда слово, принадлежавшее или принадлежащее узкой профессиональной сфере, начинает использоваться в речи, адресованной широкому кругу лиц, в нетерминологическом значении. Напр.: …Этот словесный трэш маскирует очень простую ситуацию: западники и евразийцы при кажущемся различии находятся в очень тесном симбиозе (ЛГ. 2013. № 51– 52) – слово «трэш» используется не как профессиональное наименование жанра кино или стиля в музыке, а в значении «мусор», которое и нужно было использовать в этом контексте (англ. thrash – мусор); И вот Оксана у нас в руках, и Антошин у нас в руках. И паззл (так у журналиста. – А. С.) начинает складываться (Завтра. 2010. № 44) – слово «пазл» используется не в значении «картинка-головоломка, собираемая из деталей (кусочков)» [Булыко 2004: 497], а в значении, передаваемом русским словом «картина», – «вид, состояние, положение чего-н. (книжн.)» [Толковый словарь… 2011: 326]; Дело в том, что мой супруг любит пролонгировать половой акт… (Женщина + мужчина: Секс (форум) (2004) – зафиксировано в Национальном корпусе русского языка) – слово «пролонгировать» имеет значение «продлить (-левать) срок действия чего-н.» и имеет в толковом словаре помету «офиц.» [Толковый словарь… 2011: 757], а значит, вне официального общения его использование неуместно. Показателен в этом отношении эпизод, случившийся при встрече директора одной из московских школ с учеными и описанный в «Учительской газете»: «При первой встрече в кабинете директора вышел небольшой конфуз. От смущения в непривычной атмосфере школы ученые заговорили слишком умно. “Когнитивные процессы, – стали говорить они, – при вербальной стимуляции не ведут к повышению креативности…”. Они говорили: “интериоризация”, говорили “антиципация”, “амбивалентность” и еще что-то.

Мильграм (директор школы. – А. С.) послушал их и сказал:

“– Вы учтите, я человек невежественный. Так это вы о чем?” К счастью, посетившие школу ученые-педагоги умели говорить и на другом языке» (УГ. 8 сентября 1998 г.).

Остается неясной проблема иерархиин(«удельного веса») критериев мотивированности заимствований для решения вопроса о приемлемости или неприемлемости их употребления в русском языке. Напр., слово омбудсмен экономно выражает мысль, однако нельзя сказать о его соответствии эстетическому критерию благозвучности: Владимир Лукин теперь будет омбудсменом (КП. 12.02.2004) – ср.: Владимир Лукин теперь будет государственным правозащитником / уполномоченным по правам человека. Кроме того, вряд ли критерий экономии (особенно тогда, когда выигрыш невелик) можно поставить выше критерия понятности и национальной самобытности выражения. Например: хэнд аут – раздаточный материал; праймериз – первичные выборы; сэконд хэнд – вторичное использование и т. п. Рассуждая о приемлемости номинации бьюти-консультант, М. А. Кронгауз замечает, что ему не хотелось бы пускать это слово в русский литературный язык: «Это ведь не профессия, а достаточно специфическая должность. В узкопрофессиональном кругу такое название может существовать, а для широкого употребления вполне достаточно консультант по красоте» [Кронгауз 2009: 53].

Показательным является современное увлечение словом «тренд», которое используется в различных сферах деятельности (науке, искусстве, политике и др.) и в большинстве случаев выражает то же значение, что и слова «направление», «тенденция», о чем говорит их контекстуальная взаимозаменяемость, напр.: Способность опередить противника в перевооружении и получить стратегическое преимущество перед ним. Поэтому логично будет разобрать основные тренды развития современных военных технологий и место России в процессах их разработки и создания (Завтра. 2015. № 20); Когда мы говорим о переднем крае науки – месте, где совершаются прорывные открытия и определяются тренды для всей области научного знания, – важно задать систему координат (Сибирский форум. Апрель 2015 г.); Может ли эта тенденция измениться? На мой взгляд, вряд ли. Для слома тренда нужны радикальные меры (ЛГ. 2012. № 42).

Слово «тренд» используется и в некоторых других значениях: Специально для державников – а державность сегодня в тренде – это «евразийство», для либералов-западников – «мультикультура-лизм» (ЛГ. 2013. № 51–52) – ср. «в моде»; В тренде замшелой диссидентщины продолжает последовательно обрабатывать сознание зрителей Первый канал (Завтра. 2015. № 16) – ср. «в духе»; Наиболее примечательный тренд в современной мировой политике – заметное усиление вероятности возникновения глобальной войны (Завтра. 2012. № 6) – ср. «особенность»; С 1976 по 2009 год в США средняя зарплата лиц без высшего образования сократилась более чем на 19 %. И никакие «коллективные формы собственности» не могут остановить этот тренд (ЛГ. 2013. № 28) – ср. «процесс»; Он имел примерно 90 % всегда, за исключением двух недель февраля, когда рейтинг поднялся до 12 %, но почему-то потерял набранные 3 % к концу гонки. Эти тренды позволяют объективно судить о наличии раскола в обществе (Эксперт. 2013. № 30–31) – ср. «показатели»; Эмоциональная задача этих материалов – встряхнуться, очнуться и попытаться свернуть с губительного тренда, разглядеть и сформулировать альтернативы (Эксперт. 2013. № 30–31) – ср. «с пути».

Довольно часто встречается расплывчатое в смысловом отношении употребление слова «тренд». В таком случае оно может быть семантически сопоставлено с несколькими словами: Существует совершенно очевидный западно-американский тренд на популяризацию гей-браков… (КП. 02–09.01.2014) – ср.: очевидная тенденция, мода, направление; Нет, интеллигенция продолжает оставаться совестью нации. Просто совесть перестала быть, как говорят сегодня, трендом (АиФ. 2012. № 42) – ср.: перестала быть приоритетом, преимуществом, модой.

В погоне за модой некоторые журналисты употребляют слово «тренд», не задумываясь о его соответствии контексту: Глава АФК «Система» Владимир Евтушенков финансировал спецоперацию «Новороссия»? Но попал не в тренд, а под домашний арест (НГ. 2014. № 11); Промышленный выпуск в июле: чуть выше тренда (Эксперт. 2012. № 33) – заголовок; Учитывая все нарастающий тренд глобализации, в том числе информационной <…> сделаем неутешительный вывод: противостоять превращению мирных граждан в безропотных адептов Церкви Мыслящей Паутины будет непросто (ЛГ. 2013. № 12). В последнем случае слово «тренд» вообще лишнее; ср.: Учитывая все нарастающую глобализацию…

О. Б. Сиротинина отмечает, что модное слово «тренд» является более обобщенным, родовым по отношению к менее обобщенному, как бы видовому «тенденция», но не дает этому заимствованию какой-либо лингвоэкологической оценки [Сиротинина 2013: 15]. Между тем «чужое слово не имеет образа, ясного всем, и потому так пластично!.. Так и хочется передать им всякие мысли, какие приходят в голову. А приблизительность мысли легче всего облечь в иностранное слово, ведь все вокруг понимают его, как и ты, приблизительно» [Колесов 1998: 204]; кроме того, «неосознанная устремленность к слову родового значения, с помощью которого можно понять в понятии смысл видового, все чаще приводит к заимствованию иностранного слова как самого общего по смыслу и притом лишенного внутренних связей с другими словами русского языка. В результате все конкретные, частные значения остаются в стороне, размываются в сознании и исчезают с ущербом для дела. Каждый новый термин, тем более заимствованный, добиваясь наивысшей точности, уничтожает длинный ряд коренных русских слов» [Колесов 1999: 226–227].

Подобно «тренду» без коммуникативной необходимости часто используется слово «контент» (по-английски content – содержание): Это не детский контент (о содержании сайта в Интернете, высказывание в радиопередаче «Маяка» 26.11.2000); На это, по сути, смотрела вся страна. При этом никто физически не мог проконтролировать доступность такого контента для подростков и детей (Завтра. 2013. № 41); Объем этого вторичного («мусорного») контента приближается к 95 % (АиФ на Енисее. 2013. № 25); Выражаясь постмакклюеновским языком, те, кто производил и потреблял основную часть аргументированного контента, сами себя этим контентом и породили (НГ. 2014. № 18); Контент отнесут в ссылочный гипертекст (Завтра. 2009. № 29); Практически весь контент, как любят нынче выражаться телевизионные руководители, 3-го канала напичкан рекламой дорогих ресторанов, отелей и путешествий (ЛГ. 2009. № 27); Изданный под обложкой текст – вещь в себе, имеющая свою особую ценность даже безотносительно содержания (или контента, говоря интернет-языком) (Завтра. 2013. № 16); Дискуссия быстро свелась к склоке из-за денег между “создателями фильмов и музыкальных произведений” и теми, кто “размещает в Интернете нелегальный контент”» (ЛГ. 2013. № 23). Подобные примеры можно продолжать и продолжать.

Особым случаем является ситуация, когда слово вошло в употребление, отражено в словарях, но не имеет заметных преимуществ перед русским аналогом. Напр., мэр (ср. градоначальник, глава города), спикер (ср. председатель), перманентный (ср. постоянный, непрерывный, непрекращающийся) и т. д. Такая ситуация объясняется погоней за модой на все иностранное, отсутствием действенного контроля со стороны общества и абсолютизацией положения о том, что язык является саморегулирующейся, самоочищающейся системой и что лингвисту противопоказано вмешательство в жизнь языка.

Исследователями отмечается затрудненность понимания, а иногда и нелепость американизированных наименований: Красноярск-Сити (проект микрорайона); Музыкальные вечера в Спасо-Хаусе (АиФ. 1999. № 29); Америкэн картошка (КП. 15 августа 1995 г., вывеска на точке общепита). Примеры красноярских эргонимов такого рода: Фемели плюс, ЕнисейТрейдСервис, Трейд-статус и С, АбисТрейд, СуперБайк, Ла Кара, Мэйби, Хаус-Крафт и многие другие (примеры из [Трапезникова 2009: 158]); московские эргонимы: Лэйкхаус, Гринхаус, Агаларовхаус, Триумф-Палас, Мос-Анджелес, Арбор мунди (примеры из [Агеева, Соколова 2012: 316–317]).

К рассматриваемой проблеме в принципе имеет отношение засилие именований разных городских объектов с использованием латиницы: PeTRoff (название магазина в Красноярске), Kooperator (название акционерного общества), Party Zone (название программы на канале ТВК, 27.12.1997), Pinguin (название кафе в Красноярске), заголовок «Na fинише» (ЛГ. 2012. № 49), Remont Gotov и Jazz Cafй (в Пензе), майка Russia, NAUKA 0+ (название научного фестиваля в Красноярске), Spring F.R.E.S.H. (название ежегодного Международного студенческого форума в Калининграде), U-NOVUS (название форума молодых ученых в Томске) и т. п.

Весьма характерны в этом отношении размышления М. В. Горбаневского: «Теперь взглянем на географическую карту Московской области: на каком языке сделаны на ней надписи? Только ли на государственном, на русском языке? В Подмосковье как грибы после дождя появились десятки новых населенных пунктов (небезызвестных коттеджных поселков), названия которых никакой научной экспертизы не проходили. И напрасно! Да, есть среди них вполне нормальные наименования типа Рузские Просторы, Заповедный Край, Лукоморье или Успенский Лес. Однако на карте области получил ОФИЦИАЛЬНУЮ прописку и топонимический мусор с явным привкусом нелюбви к родному языку и к родной стране: Риверсайд (Ново-рижское шоссе), Опушка Таун (Новорязанское шоссе), Грин Хилл (Новорижское шоссе), Морозово Хаус (Дмитровское шоссе), Фэмили Клаб (Ленинградское шоссе), – это топонимы неудачные, отдающие пошлостью, но написанные, по крайней мере, кириллицей. Далее привожу вам примеры, в графике которых частично или полностью использована латиница, что закон “О Государственном языке Российской Федерации” просто запрещает: Чкалов Club (Ярославское шоссе), VIPушки (Калужское шоссе), Barvikha Hills (Рублево-Успенское шоссе), Xpark (Рублево-Успенское шоссе), Millenium Park (Новорижское шоссе). Есть тут и абсолютный орфографический монстр – M.o.n.a.k.o.v.o. (Дмитровское шоссе)! [Игнатьева 2008]» (цит. по [Горбаневский 2012: 19]).

Использование латиницы в наименовании топонимических объектов приводит к недоразумениям. Вот рассказ одного из авторов «Литературной газеты»: «Наш иностранный гость звонил в растерянности: “Нет Хохловский! Есть Ксоксловский!”. Мы удивляемся: “Как нет Хохловского, если мы в нем сидим! Какой еще Ксоксловский? Откуда?” После долгих препираний ситуация разъяснилась: всему виной новые таблички с названием улиц, появившиеся на домах в центре Москвы. По каким-то неведомым соображениям на них очень диковинная транслитерация – написание названий латинскими буквами. Русскую букву “х” заменило латинское “х”, которое читается как “кс”… Почему? Видно, не смогли отказаться от такой родной буквы “х”» (ЛГ. 2014. № 42).

Острота проблемы отражается в публицистике и даже в художественной литературе. Показательны, например, такие высказывания: «И сейчас, в тринадцатом году XXI века, этому народу не хватает малого. Чего же? – спросите вы. Ну, как же, русскому народу нужны hip-hop, breakdance, housedance, r&b, rock'n'roll, jazzdance. Именно так, латиницей, представляет государственный канал “Россия” свой поистине грандиозный проект “Большие танцы”» (Пухнацев О. Хип-хоп-хоровод // ЛГ. 2013. № 12); «В следующем году можно будет отмечать юбилейную дату – десять лет, как с площади Белорусского вокзала демонтировали памятник Горькому. Выдающуюся работу скульпторов Шадра и Мухиной вывезли на кладбище монументалистики, изящно названное “Парк искусств Музеон”. <…> Новая политика в области культурных услуг не только сохранила скульптуры, но и смогла приспособить их к современной жизни, актуализировать, так сказать. Здесь вам и летний кинотеатр с разнообразными программами: Summer Times, New Orleans Festival, Beat Film Festival, Felicita Italiana… Тут можно и покушать: Caffe del Parco, «Шардам Арт», «Нудл Мама», Movenpick, WakeCup… И посетить клубную вечеринку, на афише которой обязательно будет доминировать латиница над кириллицей» (выделено мной. – А. С.) (ЛГ. 2014. № 35); «Вампиру полагалось одеваться и покупать необходимое в двух местах – в магазине “LovemarX” на площади Восстания и в комплексе “Archetypique boutique” в Пожарском проезде. Я, кстати, давно обратил внимание на пошлейшую примету нашего времени: привычку давать иностранные имена магазинам, ресторанам и даже написанным по-русски романам, словно желая сказать – мы не такие, мы продвинутые, офшорные, отъевроремонтированные (выделено мной. – А. С.). Это давно уже не вызывало во мне ничего, кроме тошноты» (Пелевин В. О. Ампир В). Здесь метко схвачена одна из причин синдрома иноязычных заимствований.

Уместно добавить, что непомерное и некритичное употребление иноязычных заимствований в случае длительности этого процесса (а в современной России дело обстоит именно таким образом) влечет за собой опасность утраты суверенной национальной ментальности. Собственно говоря, об этом пишет Л. В. Савельева: «Разумеется, нельзя отрицать объективную закономерность и необходимость вхождения в наш язык в новых исторических условиях многочисленных заимствований. <…> Но нельзя не видеть опасное и разрушительное начало в современном русском языковом “доме”: социоречевая практика все шире осваивает непереведенные иноязычные слова, за которыми стоит нарастающее грубое вторжение в русскую этнокультурную картину мира чужеродной ментальности. Идет постепенная подмена ключевых слов культурно-исторического сознания нашего этноса» [Савельева 1995: 28].

Ментальный результат такого вторжения можно наблюдать в его многих проявлениях. Чего стоит хотя бы ситуация в современной средней школе, где приоритет отдан преподаванию иностранных языков, которое начинается с первого класса, а не языку русскому, который не только для русских и многих нерусских детей является родным, но и для всех – государственным языком Российской Федерации. Между тем еще А. А. Потебня предупреждал, что «знание двух языков в раннем возрасте не есть обладание двумя системами изображения и сообщения одного и того же круга мыслей, но раздвояет этот круг и наперед затрудняет достижение цельности миросозерцания, мешает научной абстракции» [Потебня 1993: 166–167]. Поэтому он советует, чтобы «ознакомление учащихся с иностранными языками начиналось лишь тогда, когда они достаточно укрепились в знании своего» [Там же: 169], а когда «начинают обучение иностранному языку чуть не с пеленок», то «из детей с порядочными способностями делаются полуидиоты, живые памятники бессмыслия и душевного холопства родителей» [Там же: 169–170]. Конечно, такие печальные результаты получаются не только вследствие несвоевременного и нецелесообразно дозированного приобщения детей к изучению иностранных языков; большое негативное влияние оказывает царящая в семье и социальном окружении атмосфера слепого преклонения перед всем иностранным. Важно заметить, что названные обстоятельства порождают в массовом порядке определенный тип личности.

Яркую зарисовку такой личности («хипстера») дает Галина Иванкина, ведущая в газете «Завтра» рубрику «Марш-бросок». Приведу несколько фрагментов из этой публикации: «Пока юноша пытается донести до подруги всю грандиозность литературно-дизайнерского проекта, она торопливо ест, не забывая водить пухлым пальчиком по экрану своего мобильного устройства. Вероятно, она тоже проверяет почту. Примерно раз в минуту, а то и чаще. О, я даже, кажется, угадываю, что у этих красавцев есть аккаунты в Инстаграме, странички в Твиттере и на Фейсбуке, что они лайкают и ретвитят, в каждый момент времени “запиливая луки”. <…> Они почем зря и некстати кидаются словами “брендинг” и “ребрендинг”; они разбираются в лайф-коучинге и стартапинге. Справляют Хэллоуин и День святого Валентина, не имея ни малейшего понятия, какая история и что за переживания стоят за этими праздниками. Проверяют почту, “набивают” статусы. Хотят свободы, не постигая ее смысла. Говорят на странном языке (разрядка автора цитируемого текста. – А. С.). Нормальный человек свихнется от словосочетания “…в контенте ген-дерного дискурса”, а эти – ничего, пользуются, точнее, конечно же, юзают. Создают такие же странные произведения. Точнее, не создают, а креативят. <…> Гламур при всей своей крикливости не посягает на смыслы, он варится в своем клубно-бутиковом вареве и ничего не имитирует – он беспримесно ущербен. Хипстерство же – это постоянное переворачивание понятий, где пресловутая креативность подменяет и ум, и талант, и даже интеллигентность. Это – имитация мозгов, которых нет. После этого похабный спектакль преспокойно зовется “смелым проектом”, а кощунство – “борьбой с режимом”» (Завтра. 2014. № 12).

Поэтому неудивительно, что в прессе можно прочесть упреки в безынициативности, обращенные к тем, кто по роду своей деятельности связан с рассматриваемой проблемой: «Зачастую причиной нынешнего внедрения в нашу речь иностранных слов является просто лень. Ну неохота людям, использующим иностранные термины для выполнения повседневных обязанностей, напрягать мозг и подыскивать подходящее русское слово и уж тем более обращаться за помощью к профессионалам-словесникам. Поэтому формально (например, для глоссария на русском языке) подыскивают первые, что приходят на ум, зачастую неуклюжие определения, а в текстах и разговорах используют примитивную транслитерацию». И далее следует призыв «творчески заняться подбором старых и созданием новых слов от корней русского языка для замены пришлых уродцев-недослов». Приводятся примеры таких удачных замен: «Не пошли же на поводу у сторонников прямого заимствования русские спортсмены первой трети XX века, и в результате в наших футбольных командах играли “вратари”, а не “голкиперы”, “защитники”, а не “стопперы”, “полузащитники”, а не “хавбеки”, “нападающие”, а не “форварды”. Поэтому вдвойне досадно слушать нынешних комментаторов и читать нынешних спортивных обозревателей, упорно продвигающих все тех же “голкиперов” и “форвардов”» (Попов В. Копирайтер на валидаторе // ЛГ. 2014. № 11).

Обобщая с некоторыми уточнениями известные точки зрения, можно сказать, что критериями мотивированного употребления и включения в систему русского языка заимствованных слов могут быть: онтологическая необходимость (заполнение семантической лакуны), функциональная оправданность (обогащение стилистических ресурсов языка); отсутствие полной дублетности в отношении уже существующих слов; точность и одновременно сжатость выражения понятия; эстетическая приемлемость (благозвучность, удобство произношения, соответствие звуковой системе русского языка, отсутствие эстетически сомнительных ассоциаций); словообразовательная продуктивность; этичность (соответствие этико-речевым нормам); узуальность (высокая частотность употребления в речи культурно-образованной части общества). Для термина – еще и соответствие одной формы лишь одному значению. Существенным соображением является мысль о том, что важен отбор «из числа признаков, которые приводятся в качестве обязательных критериев освоенности слов, таких, которые действительно необходимы и в то же время достаточны для того, чтобы считать данное слово заимствованным, т. е. вошедшим в лексическую систему языка» [Крысин 2004: 36–37], т. е. необходим учет иерархии критериев по степени их экологической значимости.

Важно понимать, что одиночными инициативами проблему иноязычных заимствований не решить. Нужны серьезные изменения в сфере государственной языковой политики, в образовании, в информационной политике и многое другое. Однако ясно, что нельзя сидеть сложа руки, так как «перед русским языком встала сложная проблема сохранения своей самобытности вследствие беспрецедентного вытеснения из активного использования исконных слов и замены их иноязычной лексикой» [Новикова 1996: 392]. Добавим: при одновременном признании экологичности тех внешних заимствований, которые не противоречат сформулированным выше критериям.

В завершение этой главы приведу суждения Мартина Хайдеггера и В. В. Розанова. Так, Хайдеггер на праздновании 175-й годовщины со дня рождения композитора Конрадина Крейцера 30 октября 1955 года сказал: «На какие мысли наведет нас праздник в честь Крейцера, конечно, в том случае, если мы готовы одуматься? Мы увидим, что произведение искусства созрело на почве своей родины. Мы задумаемся и спросим: а может быть, любое настоящее творение коренится в почве своей родной земли? <…> Мы задумаемся еще и спросим: что происходит – как с людьми, оторванными от родины, так и с теми, кто остался на родной земле? Ответ: сейчас под угрозой находится сама укорененность сегодняшнего человека. Более того: потеря корней не вызвана лишь внешними обстоятельствами и судьбой, она не происходит лишь от небрежности и поверхностности образа жизни человека. Утрата укорененности исходит из самого духа века, в котором мы рождены» (см.: [Камю 2014: 5–6]). В. В. Розанов с присущей ему образностью: «Не нужно слияние, униформность. Перед Престолом Божиим, в «Апокалипсисе», стоят и молятся не одно, а четыре животных – орел, лев, телец, человек. Почему это не указание, не “откровение”, что Богу не нужна униформная молитва, что Сам Бог хочет видеть народы идущими к Нему во всем узоре разноцветных одежд своих и глаголющими к Нему свое слово на неисчислимых наречиях, неисчислимыми логиками» [Розанов 2009: 36–37].

Проблема внешних заимствований связана с процессами, которые сейчас именуются терминами «глобализация» и «американизация», то есть процессами, ведущими к потере корней. Следовательно, лингвоэкология – это еще и лекарство от названной болезни века. Вместе с тем не забудем совета нашего отечественного мыслителя: «Семья, удалившись от общения с прочими семьями человеческого рода, не имеет физической возможности передавать и принимать от них духовную жизнь. <…> Можно принять основным правилом, что тот, кто не дорожит сожитием с людьми, не дорожит и речью человеческой» [Хомяков 2003: 552].

Общая идея, которой, по нашему мнению, следует руководствоваться и лингвистам, удачно сформулирована С. Г. Кара-Мурзой:

«Если равновесие нарушается и народ не может «переварить» посторонние элементы, он «теряет свою индивидуальность и умирает», то есть утрачивает свою этническую обособленность. Массированное вторжение новшеств, разрушающих традицию (рутину), создает угрозу для этноса. <…> Найти в каждый исторический момент равновесие между устойчивостью и обновлением – трудная и ответственная задача народа и его правителей» (выделено мной. – А. С.) [Кара-Мурза 2012в: 67, 69]. А в отношении языка следует добавить: и лингвистов.

Таким образом, философия направляет лингвоэкологию не в сторону пуризма, отвергающего любые иноязычные заимствования, а в сторону оптимального с точки зрения национальной культуры и коммуникативной целесообразности соотношения собственно русских (исконных) и заимствованных элементов.

Некоторые выводы

1. Совокупность фактов прагматически не мотивированных иноязычных заимствований и их оценок, взятых в диахронии, свидетельствует о том, что длящийся во времени синдром этих заимствований объясняется не только влиянием моды, но и архетипической особенностью русской национальной психологии с ее тяготением к такой «свободе духа», которая порождает ментальную беспочвенность, доходящую до самоотрицания. Это объясняет устойчивость болезни и трудность ее преодоления, что обязывает лингвоэкологов совместно с другими гуманитариями искать, а государство и общественные институты внедрять технологии, задающие моду на национальное во всех сферах жизни: коммуникативно-языковой, образовательно-воспитательной, семейной, культурообразующей, информационной и др. Кроме того, необходима разработка и предъявление Государственной думе лингво-экологически адекватного Закона о русском языке.

2. Лингвоэкология должна предоставить государству и обществу выверенные критерии определения экологической приемлемости иноязычных заимствований. Обобщая суждения разных авторов и свои соображения на эту тему, можно сказать, что на данном этапе такими критериями экологичности заимствований (то есть критериями их мотивированного употребления и включения в систему русского литературного языка), по-видимому, могут быть: онтологическая необходимость заполнения предметно-семантической лакуны; функциональная (в том числе стилистическая) оправданность; отсутствие полной дублетности в отношении уже существующих в системе языка слов; точность выражения понятия; эстетическая приемлемость (благозвучность, удобство произношения, соответствие звуковой системе русского языка, отсутствие эстетически сомнительных ассоциаций);