Александр Кравцов. Жизнь театрального патриарха

Она не сдержала рыданий.

–?Не надо так сокрушаться о святых. Им там лучше, – рассудительно заметил прохожий, склонившись через ограду так близко, что его дыхание пощекотало её щёку. – Вы молоды, красивы, интеллигентны… Впереди ещё целая жизнь.

Даже сквозь прилив слёз она отметила что-то мило чудаковатое в том, как он произнёс слово «интеллигентны» – с мягким «г».

–?Можно, я посижу тут, за оградкой?

–?Прямо на земле?

–?На травке. Тут добрая травка.

На этот раз забавно прозвучало «траука». Она не сдержала улыбку, взглянула на него. Крупный мужчина с добрым широким лицом, рыжеватыми усами, улыбчивыми светлыми глазами под большим лбом. Он, видимо, рано полысел, но это не портило благоприятного впечатления от его внешности.

–?Вы здесь живёте?

–?Я здесь учусь в аспирантуре. Ещё год впереди.

–?Послушайте, а могла бы я вас просить об огромном одолжении?

–?Думаю – да. Не стесняйтесь!

–?Хотела передать сторожу деньги на поддержание огонька в лампадке, но колеблюсь: пропьёт – не проверишь ведь!

–?Я не пропью. Знаете, почему?

–?Нет. Но это и не так важно…

–?Очень важно, поверьте. Я просто не возьму у вас деньги. Если не хотите меня обидеть, доверьте мне эту заботу просто так, по душе. Не такие уж тут затраты, чтобы спорить.

–?Но как же…

–?Я буду вспоминать вас весь год. Святую женщину у святой могилы.

–?О, вы ошибаетесь… Совсем я не святая! И перед ним глубоко виновата…

И Таня рассказала случайному встречному историю знакомства и отношений с Петром Фёдоровичем.

Он долго молчал, прежде чем сказать тихо, но твёрдо:

–?Похоже, что теперь и я готов отправиться за вами на край света…

Она улыбнулась его шутке, хотя услышала и скрытое за ней признание.

–?Скажите хотя бы, как вас зовут.

–?Михаил…

Оба с трудом дождались встречи через год.

Как они были счастливы… Он, как и Пётр Фёдорович, никогда не повысил на неё голос, умел гасить конфликты быстро и весело. В Ленинграде у него появилось много друзей и доброжелателей. Она завидовала его характеру и держала на привязи свою вспыльчивость. Они уже не ждали своих детей, даже подумывали об усыновлении младенца из сиротского дома. Но на сорок первом году жизни [в 1931 году] Татьяна родила мальчика. За дело взялись обе счастливые бабушки, питерская и новочеркасская. Дитя крестили, нарекли Алексеем и потихоньку прививали основы Закона Божия. Отец и мать Алёши делали вид, что запретного воспитания не замечают».

Михаил – это Михаил Иосифович Кравцов, будущий отец Саши Кравцова, в книге он – Михаил Андреевич Чебрецов.

Прапрадед М.И. Кравцова – старшина Казачьего войска черноморского Андрей Кравцов получил дворянство Указом императрицы Елизаветы, о чём, едва научившись читать, узнал Саша Кравцов: он «живьём» видел этот Указ.

(В одном из конфликтов уже в 1970-ых годах, когда недоброжелатели хотели скомпрометировать А.М. Кравцова, они почему-то прибегли к нестандартным средствам борьбы – вероятно, других не было – они принесли сведения, что вообще-то Татьяна Константиновна не его родная мать. Он приёмный сын. Так это было или нет – какая разница. Они глубоко любили и уважали друг друга, что важнее физиологической составляющей.)

И ещё одно примечательное событие произошло в 1929 году, описанное также в очерке «Над бездной»:

«Бог спасал семью от опасных ловушек, которые таили в себе непрочные дороги советского бытия…

Ещё до встречи с Михаилом Андреевичем Чебрецовым Татьяна угодила в одну из таких ловушек.

К концу 20-х годов атеистическая пропаганда в стране переросла в широкую антирелигиозную агрессию. В действующую церковь ленинградского предместья во время воскресной литургии ворвалась группа комсомольцев с мандатом на изъятие церковных ценностей. Прихожанам удалось вытолкать пришельцев за порог храма без единого синяка и царапины. Но это не мешало завести на них дело по обвинению в злостном хулиганстве.

По нравственным законам профессии адвокат Чебрецова и пятеро мужчин – её коллег не уклонились от сомнительной и опасной по тем временам затеи – в суде защищать верующих. Делали это толково, и обвинение практически развалилось. Тогда кто-то предпринял попытку сколотить уголовное дело против самих адвокатов. Их арестовали и отправили этапом в Москву, в Матросскую тишину. Долго не вызывали на допросы – выдерживали до морального расслабления.

Тюрьму посетила Екатерина Павловна Пешкова, жена великого пролетарского писателя [Максима Горького] и председателя Комитета помощи политзаключённым, впоследствии упразднённого. В беседе за благотворительным чаем общественную деятельницу прежде всего интересовало, как содержатся арестованные, не обижают ли их. В суть уголовных дел члены комитета, как правило, не входили.

Татьяна рискнула: от своего имени, чтобы не провоцировать ненавистную властям «коллективку», опротестовала арест.

–?Вся моя «вина», – говорила она, – в том, что я честно и добросовестно выполнила свой долг, защитив прежде всего советский конституционный закон о свободе совести. Уголовно наказуемые действия совершили те, кто, попирая этот закон, заведомо провоцировали столкновение. Обвинение практически развалилось, а нас арестовали якобы за оскорбление власти. Не было ни малейшего основания для такого поступка. Теперь держат, не вызывая на допросы, не предъявляя по сути никакого обвинения!..

Пешкова пообещала разобраться. Через несколько суток юристов освободили.

Татьяну пригласили на Лубянку и предложили работу в ВЧК. Она кротко ответила:

–?Взгляните на мои руки. Они слишком слабы, чтобы удержать «карающий меч революции»…

От неё отстали…»

В интервью Светлане Тихонравовой из той же газеты «Квартирный ряд» от 3 февраля 2005 г. А.Кравцов делится воспоминаниями об отце:

«Своих предков по отцу я знаю от восемнадцатого века… Во время Елизаветы Петровны мой пращур был старшиной войска Черноморского и в этом звании жалован дворянством. Указ подписан Екатериной, потому что Елизавета к тому времени умерла. Этот документ я храню. Его сын был донским священником в Новочеркасске. Внук – мой дед – управляющим Акцизного управления войска Донского».

Михаил Иосифович Кравцов был историком, археологом, часто уезжал в экспедиции на раскопки древних могильников под Семикаракорами и брал с собой сына.

Когда же Саша бывал в Ленинграде, он ходил в детский сад. Как-то с ним произошла интересная история, которая точно характеризует его личность, хоть ещё юную и не вполне сформированную, но имеющую одно безусловное качество – обострённое чувство собственного достоинства:

«[Однажды] воспитательница неосторожно обозвала его [Сашу Кравцова] «губошлёпом». Он перестал с ней разговаривать. Она пыталась всячески нажимать – результат был тот же. Детям стало интересно, чья возьмёт. И воспитательница применила репрессивную меру: велела сесть на табуретку в углу и оставила без прогулки.

Все ушли. Он сидел один в просторной комнате. Единственным развлечением был большой портрет Сталина во весь рост, от пола до потолка. Мальчик выдвинул табуретку в центр зала, уселся удобнее и предложил портрету послушать, что ему известно о товарище Сталине. Он вспоминал стихи и пел песни.

Особенно печальными, почти похоронными, казались ему мелодия и слова о том, что «он вёл нас на битву с врагами за счастье и радость бороться» и был «самым большим полководцем», а потом – «самым большим садоводом», а теперь, выходит, уже не стал – всё в прошлом. Мальчику было почему-то жалко дядечку с добрым прищуром и в скромной шинели без знаков различия. Алёша допевал со слезами:

–?Споём же, товарищи, песню
О самом большом человеке,
О самом большом и любимом –