Александр Кравцов. Жизнь театрального патриарха

А теперь эти события глазами Саши Кравцова, точнее уже Александра Михайловича Кравцова, осмыслившего своё блокадное прошлое:

«Алёша Чебрецов, ленинградский мальчик одиннадцати лет, всю зиму мечтал об отъезде. Он был изглодан дистрофией, и, может быть, эта мечта удержала его в живых… Мать где-то раздобыла лебеду, из неё получилось даже что-то вкусное – не то котлеты, не то лепёшки… Через несколько дней она пришла таинственная и озабоченная. Разделась, присела к нему на кровать, подняла его полусонную голову и сказала: «Слизывай, детка. Лётчики подарили мне шоколад. Им выписывают. Я спрятала плитку на груди, но по дороге она стала таять… Ничего, детка, я тебя маленьким так и кормила. Слизывай дочиста!..»

В тот вечер Алёша до конца ощутил ничтожность, беспомощность и бесполезность своего существования. Жалко было уже не себя – маму.

Ещё месяц-полтора до случая с шоколадом, в феврале или даже в конце января, Алёша свыкся с мыслью, что в любую минуту может заснуть и уже не проснуться. Пока держался на ногах, сам видел, как человек сидел, говорил и вдруг осёкся на полуслове, глаза остекленели – мёртв. Жизнь остановилась, как часы, которые забыли завести. Ноги Алёши стали тонкими, как у малого жеребёнка. Волю к жизни давало только чувство долга: за него воюет отец. Хлопочет мама – надо стараться не подвести их. За всю чудовищную зиму 1942 года он ни разу не произнёс: «Мама, хочу есть!» Чувство долга да надежда вырваться на Большую землю…

К январю он слёг. Не было сил. Страшно мёрз. Даже под одеялами, пальто и всяким тряпьём, которым его накрывала мама. Живот распух и отвис.

В марте приходила женщина из ЖАКТа, спрашивала:

–?Жив ли ваш мальчик?

–?Слава Богу, жив, – отвечала мама.

–?Предъявите его.

–?Вы – врач?

–?Нет, но мне надо удостовериться, что он живой.

–?Да живой я, живой… Чего вы там… – слабым и пустым голосом отозвался Алёша.

–?Убедились? Вам же плевать, кто жив, кто не жив! – почти задыхаясь, крикнула мать. – Вы пришли проверить, не съедаю ли я хлеб по его карточке!

–?Но знаете, бывают и не такие случаи… – испуганно пролепетала посетительница.

–?Знаю. Я юрист. А вы передайте там, в жакте, чтобы на такие дела посылали кого-нибудь поделикатнее. Спасибо за внимание! Мы вас не задерживаем!..

Позже их посетил доктор Лебедев, и мама растерялась:

–?Николай Васильевич, вы?! Право, даже не знаю, что сказать… На вас – детская больница, а вы… к нам, словно участковый врач…

–?За что же вы меня так?! – засмеялся Лебедев. – А вот Алёша считает иначе. Посмотрите, как он улыбается… Здравствуй, старый дружище!

За всю блокадную зиму это была первая улыбка Алёши. Николай Васильевич был до войны главным врачом детской поликлиники Смольнинского района. Ему улыбались все дети и родители.

Алёша оказался частым его пациентом: то свинка, то краснуха, то целый хвост заболеваний – от скарлатины до её осложнений, воспалений почек и лимфатических желёз. Николай Васильевич устраивал мальчика в детские санатории в Вырице и в Сиверской. Однажды кто-то сказал, что приезжает повидаться со своими пациентами доктор Лебедев, и все санаторные группы, от десятиклассников до самых маленьких дошколят, отправились встречать его. Появился он неожиданно – на холмистой лесной дороге. Молча рванулась к нему ребячья толпа, облепила со всех сторон. Счастливцам досталось нести его плащ, шляпу и портфель.

Как не улыбнуться такому человеку, который пришёл к тебе из лучших дней?

–?Алёша у нас – личность героическая, – приговаривал Николай Васильевич, осматривая его. – Мне рассказывали коллеги из Филатовской больницы, как он хотел поскорее вернуться в строй. Лимфатическая железка с кулачок. Доктор щупает и спрашивает: «Болит?» Алёша подтверждает. «Нехорошо», – говорит доктор. Тогда этот герой шлёпает себя по опухоли и весело смеётся: «А вот и не болит! Не болит!» Но тот попался ещё хитрее. «Ах так? – говорит. – Тогда придётся оперировать»… Но оперировать не стали – отогрели кварцем… Так было, Алёша?

–?Так, Николай Васильевич…

–?Значит, дух у тебя бойцовский, а это важнее всего… Мы создали отделение при одной клинике – специально для детей… Но сейчас там лежат, в основном, с голодным параличом. А нашего кавалера, да ещё с такой мудрой и энергичной мамой, можно поддерживать и на дому. Мы чудес не творим, но, насколько возможно, будем выделять для Алёши шротовое молоко и жмых. По рукам, дружище? Ничего, мы с тобой ещё пробежимся по лесу в Вырице!

–?А вы помните?

–?Кого же мне ещё помнить, мальчик?..

Голодный паралич пока не настиг его, хотя ноги-палочки ходили плохо, мышцы сохли и вместе с дряблыми сосудами были видны снаружи. Под глазами повисли мешки. Череп обтянут кожей с провалами на месте щёк. На неподвижном серо-зелёном лице – бесцветные выпученные глаза. От голода ныл язык, потом и он обессилел.

Алёша приладился то лежать на спине, то переворачиваться на один бок, на другой, то полусидеть – ему казалось, что так меньше хочется есть. Он много читал, и это тоже помогало не думать о голоде, спасало от отупения.

Когда становилось совсем невмоготу, он начинал мечтать об отъезде ради спасения от смерти».

Пришла весна 1942 года, Татьяна Константиновна решилась на серьёзный риск: переправиться через Ладожское озеро на Большую землю. Авианалёты и артобстрелы немцев были регулярны. Люди гибли. Но иного выхода не было – иначе голодная смерть.

Ехали поездом по ленинградским пригородам до Ладожского озера. Там несколько теплушек перекатили на рельсы парома и закрепили тормозными башмаками.

Буксирный пароход «Ижорец» потащил их к восточному берегу, выписывая синусоиды по озёрной поверхности, стараясь усложнить фашистам потопить мирное судно.

Больше всего Сашу поразил капитан буксира. Он стоял на мостике и безмятежно курил трубку. Хладнокровие этого человека, открытого всем смертям, бессильного применить хоть какое-то оружие, Саша запомнил на всю жизнь…

На восточном берегу вагоны перекатили на другие рельсы и отправили в город Тихвин, в эвакогоспиталь.

Татьяна Константиновна помогала там медсёстрам ухаживать за ранеными. Её приметило медицинское начальство Ленинградского фронта и предложило должность начальника индендантской службы, поскольку дело связано с лекарствами и медикаментами, а она, как юрист, знает латынь. Она согласилась, но с условием, что её малолетний сын также будет с ней, и была направлена в Москву, где занимались распределением таких кадров.

По советам врачей от малокровия мать кормила сына фаршем из сырой печёнки, что потом на долгие годы отбило у Саши аппетит к печёнке любого приготовления…

Конец зимы 1943 года. Её направили на юг, под Ростов-на-Дону, где шли упорные и кровопролитные бои, и военная ситуация менялась практически ежедневно, даже ежечасно. Прибыв в действующую армию, она с сыном села во фронтовой потрёпанный «Уралец», который по степи помчался к фронтовому госпиталю.

Сначала всё шло спокойно. Потом откуда-то появился немецкий бомбардировщик «Хейнкель». Он почему-то не расстреливал беспомощный грузовичок, а лишь пугал – то подлетал, то уходил чуть ли не за горизонт, не причинив вреда. Как бы издевался. Через несколько минут всё стало ясно: едва «Уралец» выскочил из-за перелеска, как нарвался на немецкую бронетанковую колонну.

Немцы от неожиданности опешили. Этим воспользовался шофёр грузовичка, резко развернулся и помчался обратно. Проезжая балку, он крикнул женщине с ребёнком, чтобы те спрыгнули и спрятались в глубокой балке, а он уведёт немцев за собой. Татьяна и сын так и сделали. Грузовик умчался. Прицельный выстрел попал в него. Ни от шофёра, ни от машины ничего не осталось…

Было начало февраля, по голой степи дул пронизывающий сырой холодный ветер. Отсидев в балке несколько часов, продрогнув до костей, они, едва стало темнеть, побежали. Устав бежать, уже только шли. Вдали приметили пирамидальные тополя и крыши хат. Когда подошли к крайней, их окликнула женщина:

– Вы чьи ж будете?

– Мы свои, – отвечала ей мать. – Ехали в часть, но попали под обстрел и вот… вышли наугад. Нам бы только обсохнуть да отогреться, а там мы снова пойдём и доложим, кому следует.

Она впустила их к себе в дом.

– Заходьте в залу, будьте гостями! Только кому ж вы здесь докладать станете, миленькие? Вы – русские, а у нас ишо немцы стоят. Сама-то ты часом не из цыган?

Татьяна рассмеялась:

– Нет, из греков, но давно обрусевших. Первая нарушила традицию рода, выскочила замуж за вашего земляка…

– Так твой тоже – с Дону?

– Он родился в Новочеркасске, учился в Казачьей гимназии имени атамана Платова.

– Вона как! Ишо и наших кровей?

На следующий день появился у плетня полицай. Заметив его, хозяйка рывком отправила мальчика в спальню: