Царство. 1955–1957

Шепилов утвердительно кивнул головой.

– В ЦК обратиться не постеснялись! Прямо мне в руки пасквиль подсунули, минуя сельхозотдел. С этим еще разобраться надо!

– Трофим Денисович в науке не новичок, его работы вся страна знает, – поддакивал Шепилов.

– Ты, Дима, сам ученый, а ведь не лезешь не в свое дело! Если врач в ракетостроении начнет советы давать, а биолог – в металлургии, что получится? Бардак получится. Мы выскочкам зад надерем!

Хрущев вызвал Демичева.

– Возьми-ка это письмо и составь по авторам справку, кто какой наукой занимается, какие имеет основные труды, открытия какие. Понятно?

– Понятно.

Помощник ушел.

– Посмотришь, Дмитрий Трофимович, что большинство из них, – Хрущев постучал указательным пальцем по крамольной бумаге, – к сельскому хозяйству касательства не имеют. Ох, вы у меня попляшете! Хорошо, у президента Академии наук ума хватило этот пасквиль не подписать. Давай Алпатова ко мне! – сняв телефонную трубку, выкрикнул Хрущев.

Шепилов с одобрением смотрел на руководителя.

– Т-а-а-а-к! – потирал руки Первый Секретарь.

– Я, Никита Сергеевич, пришел по Америке посоветоваться.

– Говори!

– Американцы хотят в Москве выставку провести, показать успехи техники, промышленности, словом, свои достижения продемонстрировать, американский образ жизни, так сказать. Разрешим?

– С Америкой надо налаживать живые, неформальные отношения. У меня возражений нет, самому интересно поглядеть, хотя, пожалуй, сплошное очковтирательство будет, иначе зачем выставки нужны? Хорошо б и нашу выставку в Америку послать, предлагай им в форме обмена делать. У нас тоже успехи грандиозные. Подумаем, чем блеснуть. И начини, Дима, разговор о моей поездке в Соединенные Штаты. Хочу глазами Америку оглядеть.

– Правильная идея!

– Американцы, небось, думают, что по Москве медведи разгуливают, и люди в звериные шкуры одеты?

– Обыватели так думают.

– Значит, советская выставка в США необходима! Ну, вы меня поняли, товарищ министр!

Шепилов ушел. Никита Сергеевич еще раз накрутил помощника по наглым академикам и начал пересматривать многочисленные бумаги. Он работал быстро, четко, еще при Сталине научился сразу улавливать суть, отбрасывать шелуху, поэтому работа шла скоро, секретари и помощники удивлялись его работоспособности. Хрущев действительно был на подъеме. Кто знает, может он перерос Сталина? Именно так хотелось ему думать. Он чувствовал в себе силу, нечеловеческую силу, силу вершителя судеб. Хотелось сделать что-то необъятное, великое, чтобы его помнили, долго помнили. Нет, не долго, вечно помнили и вечно благодарили!

12 октября, среда

Екатерина Алексеевна Фурцева и председатель Комитета советских женщин Нина Васильевна Попова торжественно открыли в Москве фабрику по пошиву фасонного женского белья. Екатерина Алексеевна была несказанно довольна, опытные образцы, которые ей показали, оказались удобными, и главное, расцветки получились игривые, а не бело-серое однообразие.

– Цвет – это не пустяк, это настоящий праздник для женщин! – не уставала повторять секретарь горкома. Образцами она поделилась с подругой, молодой, подающей большие надежды певицей Людмилой Зыкиной, которая, пока не побывала за границей, и про заморские изыски знала понаслышке. Дары Екатерины Алексеевны привели артистку в восторг. Певица расцеловала благодетельницу, приговаривая:

– Такое вам спасибо, Екатериночка Алексеевна, ну прямо не знаю какое!

– Придется тебе на открытии фабрики спеть. Что-нибудь душевное, чтоб сердце обмерло!

– Это обязательно! – пообещала Люда.

И спела. Голос у Зыкиной мощный, красивый, как полноводная река, льется, завораживает, до корешков волос пробирает. Исполнила она три песни и все про любовь. Присутствующие (а это в основном были женщины) слушали как зачарованные, с полтыщи человек на торжественный митинг собралось.

– Ты, Людочка, так спела, будто весна пришла! – благодарила Екатерина Алексеевна.

После Зыкиной популярнейшая актриса кино Любовь Орлова сказала теплые слова, за ней еще две женщины выступили, благодарили руководство города за такое нужное дело. Лишь летчица Легкоступова, член оргсовета Комитета советских женщин, отреагировала странно:

– Дурачество! Зачем в полете на истребителе о сиськах думать?! Нашли глупое развлечение и радуются! Простая и надежная одежда: трусы да майка. Мужик, когда на бабу лезет, он с нее последнюю тряпочку стаскивает, ему тот лифчик даром не сдался! – тараторила летчица. – Да еще название придумали, не выговорить: бюст-гал-тер! Язык сломаешь!

Екатерине Алексеевне было неприятно слушать подобные заявления – зачем дуру позвали? В заключительном слове Нина Васильевна Попова попыталась сгладить острые углы, но осадок все равно остался нехороший. Фурцева отказалась от чаепития и поехала домой. Хотелось побыть в тишине, не видеть вечно заискивающих, елейных лиц, не слышать бесконечных просьб, жалоб. Попав на дачу, она два раза обошла дом, но так и не обнаружила своего Валеру.

– Где Валерий Андреевич? – спросила хозяйка.

– В тринадцать часов уехал, – ответил дежурный.

«Может, к матери?» – предположила Екатерина Алексеевна и пошла переодеваться. Часы показывали половину восьмого.

В полночь ее разбудил громогласный выкрик:

– Вставать! – и чьи-то руки бесцеремонно стиснули спящее тело.

Кротов был пьян.

– Отстань! Иди в гостевую! – она безуспешно пыталась освободиться.

– Х…! – грубо искривился его рот. Кротов хищно схватил еще не проснувшуюся подругу.

– Да отстань!

Женщина, изловчившись, освободилась от пьяных объятий и включила свет. Валерий был всклокочен, рубашка неряшливо торчала из брюк, галстук на боку. За версту несло перегаром.

– Ты где шатался?!

Он повалился лицом на кровать и через секунду захрапел.

– Нажрался, сволочь! – Екатерина Алексеевна одернула ночнушку, ушла в гостевую комнату и заперлась на ключ.

Заснуть не получалось, оскорбленная и разъяренная, она встала, накинула халат и пошла вниз, за коньяком. Проходя мимо главной спальни, дверь в которую так и осталась открытой, увидела пьяного дружка, который храпел, лежа в одежде и ботинках, поперек огромной кровати.

– Гад неблагодарный! – чуть не плача выговорила Екатерина Алексеевна. Валерий был омерзителен, от него воротило.

Женщина залпом выпила рюмку коньяка – завтра предстоял тяжелый день, бюро горкома, ей необходимо было успокоиться и заснуть.

Вернувшись в гостевую, Фурцева умылась и только тут заметила под глазом лиловый след.

– Синяк! – оторопела она. Вырываясь из навязчивых объятий, ее холеное личико наткнулось на тяжелую руку сожителя. Видно, так произошло. Не мог же Валера специально ее ударить? Или мог?!

«Заснуть, главное – заснуть!» – натянув одеяло до подбородка, повторяла секретарь горкома.